— Ну, Алёнка, ты везучая, — приговаривала соседка тётя Вера, осторожно прикасаясь тампоном, смоченным в зеленке, к разбитому в кровь Алёнкиному колену. Вера, актриса местного театра, была для Алёнки ангелом спасителем, воплощением неземной красоты и звалась тётей, только потому, что восьмилетней Алёнке тридцатилетняя Вера в матери годилась, но это не мешало им дружить. Если что случалось, Алёнка бежала за помощью сразу к Вере, а не домой к маме и бабушке. Вера утешала, потом старалась как-то поговорить с домашними, чтобы они сильно не наказывали неугомонную девчонку.
Ноябрь, суббота. Небо чистое. Стою на балконе, жду… Я прожил в этом доме шесть лет. Мы заносили мебель, когда я впервые увидел их.
Это началось просто. Она написала рассказ. Раньше никогда не писала, а тут вдруг неудержимо захотелось. Может, это было связано с началом менопаузы, а, может, просто с общим одиночеством и замкнутостью иммигрантской жизни.
Вчера он снова бродил по улочкам осеннего города. Рассматривал вывески, заглядывал в сиреневые окна кафе. Весь вечер петлял, без цели сворачивал в переулки и потом все же заблудился.
Все получилось само собой. Показывая в ноутбуке картинки своих занятий с детьми, она непроизвольно (непроизвольно?) коснулась своим плечом его плеча.
Сначала заключили контракт. О, тогда «брак» еще был безусловен, хотя и странен — будущий Сосед По Времени обязывался писать мне по сонету в неделю, иначе соглашение оказалось бы расторгнутым.
Деревья собирались менять поцарапанные пятаки на серебряную мелочь. Тёмно-серые, нет — бежево-коричневатые тучи неподвижно плыли по зашторенному небу.
На улице вовсю владычествует май. По деревьям и дорожкам мини-парка, примыкающего к кардиохирургическому центру областной клинической больницы, хозяйски снуют наглые привередливые белки.
Откуда и почему в русском языке проросла расхожая присказка про бабушкины сказки, признаюсь честно, мне не ведомо и до сей поры. Как и то, отчего приобрела она эдакий снисходительно-иронический налет.
Воспоминание о поездке в Самарканд периодически, но навязчиво заставляло Илью Михайловича задумываться о прожитой жизни и приближающемуся итогу. Он отчётливо сознавал, что неминуемый уход из жизни не за горами.