• 2020-2 (28)

Анна Ермолаевна Караваева рассказала мне эту занимательную историю, случившуюся с ней как-то и имеющую корни довольно давние. Учились мы с ней вместе в первом классе и потом ещё сколько-то лет, да только уж столько времени с той поры не виделись, а тут…

Всем понятно, что многие девчонки рождения середины тысяча девятьсот двадцатых годов остались без женихов — такая у них судьба: полегли все их пацаны безропотно. Мало того — и выжившие-то, вернувшиеся со страшной мясорубки, ребята не торопились к подружкам своим одногодкам, женихов своих дождавшихся и которым по всей стране счёту не было, а почему-то сразу же отдавали преимущество вдовым солдаткам. Да ещё и с детьми которые, да ещё не с одним, а и с двумя, тремя, потерявшим на войне своих законных или не дождавшихся. Видимо, хотелось пацанам молоденьким сразу после голода, холода и сырости окопной оказаться в тепле, домашнем уюте и бабьей заботе.

А ещё — развелось несметное количество и в городах, и в деревнях гадалок и ворожей: а кто ещё сможет утешить болящую бабью душу! Церкви нашей православной тоже были даны большие послабления во время войны и после — Сталин лично встречался с Патриархом и просил помощи, видимо, обещая преференции какие-то. Церковь бабам сильно помогала в случае беды, и горе людское лечила. Многие древние поверья выплыли из глубин веков — вокруг озера Светлояр все берёзки в те времена да и многие годы после были опоясаны и завешаны черными платками и ленточками.

Так вот, матушка родная у Ани Караваевой жила после войны в нашем городе, совсем ещё молоденькой бабёнкой она была, и звали её Зоей — хорошенькая такая, ладненькая, улыбчивая. Эвакуированная, семью свою по военному времени она всю растеряла и жила одна в комнатке маленькой в коммуналке полуподвальной в соседнем с нашим дворе. С фронта к ней никто не вернулся, хотя и ждала она, может, а жизнь-то идёт.

В том же дворе, через дом от Зои, жила и Анна Даниловна, которую в городе многие знали как ведунью искусную. Анна Даниловна умела и на картах гадать, и другие всякие секретные способы знала. Женщина она была дородная, благожелательная, строгая и уже в годах. Ведунья — это не ворожея: ведунье иной раз даётся знать то, что другим не ведомо, а ворожея — это та, которая с тёмными силами дело имеет и может судьбу чужую поломать, как ей надобно. Всю войну к Анне Даниловне бабы день и ночь в очередь стояли, на скамеечке да на брёвнышках во дворе сидели, мечтали судьбу своих мужиков вызнать. А потому иногда другой женщине и не везло: это, когда, глянув на посетительницу, вдруг, не здороваясь с ней, Анна Даниловна сразу же уверенно вставала со стула и, показывая пальцем на дверь, часто-часто выговаривала: «А ты иди, иди себе, не скажу я тебе ничего!» Это значило, что худо всё было у той несчастной, и слова эти понятней похоронки становились.

Кончилась война, прошли ещё год, два, три, и как-то раз Анна Даниловна, увидев во дворе Зою, останавливает её и…:

— А ты, девка, зашла бы ко мне сегодня — поговорить я хочу с тобой.

— О чем говорить-то будем? — задорно спросила Зоя.

— Вот придёшь и узнаешь.

Пришла Зоя к Анне Даниловне вечерком, усадила та её на венский стул да за стол, клеёнкой застеленный, налила стакан чаю жидкого, а сама напротив уселась. И говорит:

— Ты, Зойка, замуж-то вроде и не собираешься?

— Что это, Анна Даниловна, собираюсь, да что-то плохо получается. Помогла бы, а то и ребёночка уже хочется.

— Ты что, девка, дура? Чай я не мужик — помогать тебе ребёночка делать.

— Ну, я не то имела в виду, а то, что ты можешь.

— Ничего я не могу, а подучить тебя подучу.

— Чего ты подучишь? Как с незнакомым мужиком переспать? Так я боюсь — как бы не больной он какой был или с наследственностью! А чужого из семьи уводить — как-то совестно.

— А вот потому и хочу тебе подсказать, как, чтобы не уводить, и чтобы не с чужим.

— Это как?

— А вот знаешь — в соседнем дворе часовщик Лёва Кац живет, кривой такой, шея на сторону согнута? У него еще три дочки маленьких, такие красивенькие все да ладненькие! Две до войны родились, а одна — уже после того, как он вернулся. И жена у него Циля, согнутая тоже вся, она намного старше самого Каца-то. Вот он тебе нужен. Он и хозяйственный, и заботливый — сделай, как я скажу.

— Так он же не воевал — наверное, он тоже больной.

— Не знаешь ты ничего! Воевал он, да только больно скоро его ранило в голову — потому у него и шея кривая, потому после ранения его и не взяли снова на фронт. Ты про то не думай — такие болячки на детях не сказываются. Так вот: ты бутылочку припаси да на стол накрой, а сама его выгляди и зазови, как бы часы проверить. А там уж и посмотришь, чего получится. Часы-то есть у тебя?

— Есть, ходики с кошачьими глазками.

— Ну вот — оторви гирю-то и зови.

И получилась у Зои через год замечательная девочка Аня, моя одноклассница будущая, а зарегистрировала она её, дав свою фамилию и непонятное какое-то отчество, как Анну Ермолаевну Караваеву. Про отцов при регистрации тогда не спрашивали — сколько их в окопах навсегда осталось!

А вот часовщик Лёва Кац оказался отцом действительно заботливым, внимательным, приглядывал за Аней, признавал своё отцовство, все во дворе знали про такое дело, а самое главное, что и Циля его Кац про такое дело знала и на Аню косо не смотрела. Мало того, что он помогал Зое по дому какую-то мужскую работу сделать, так он и сандалики Ане своей мог купить и платьице новое. Родные дочери Каца тоже признавали Аню за свою младшую сестру. Когда Аня немного подросла, Зоя уговорила Каца сходить с ней и дочкой в городскую фотографию и сделать красивую семейную фотку — сам Кац сидит на стуле в белой рубашке, с бородой, в очках, и не видно, что он кривой, пятилетнюю Аню он на руках держит, а рядом маленькая Зоя стоит, улыбается.

Вот эта-то фотокарточка — и всё, что осталось у Анны Ермолаевны Караваевой на память о детстве и о жизни в том старом дворе. И, когда мы с ней встретились вновь через сорок лет, я её не узнал, а она ко мне подскочила и застрекотала сорокой. Ну а как уж застрекотала, то сразу, конечно, вспомнил. Она улыбается во весь свой узенький рот, зубки мелкие, но свои, а сама как была пигалицей, так пигалицей и осталась — мелкая собачка до старости щенок! Уселись мы с ней на одну из лавочек, что у нас в скверике стоят, будто вчера расстались. И давай она мне рассказывать.

Прожила всю свою взрослую жизнь моя одноклассница Аня Караваева в каком-то маленьком городке: толи в Муроме, толи в Вязниках — я не понял, да это и не важно. Как замуж вышла, так за мужем и поехала. Детей она не нажила, а мужа своего, какого-то партийного функционера низкого ранга, потеряла скоро очень, и работала потом учительницей в школе: как-никак образование успела получить. А фамилию поменять и детей нарожать так и не успела. И вот какая-то уж очень скучная и серая жизнь у неё сложилась в этом городке: ни клуба, ни дома культуры, куда бы могла сходить солидная, но незамужняя женщина. Был только какой-то КБО, комбинат бытового обслуживания, где могли тебе пуговицу пришить да брюки погладить, да стекло оконное новое вместо выбитого можно было вырезать у местного татарина-стекольщика.

Работал в этом КБО ещё один мастер на все руки, который и сумки, и зонтики ремонтировал, и часы, и радиоприемники, и который был как бы комендантом или сторожем, а может, и директором этого КБО — в общем, ключами от всех помещений комбината распоряжался он. Надо же так случиться, что фамилия этого мастера или коменданта была Кац. И иногда по воскресениям, а бывало, что и в другие дни у него там, в отдельной комнатке в комбинате этом, собиралась своя компания — и мужчины, и женщины с детьми. Старики сидели на единственном диване и сплетничали, дети на полу играли, потом все вместе чай пили, песни пели, и танцевали под радиолу, а иногда маленький мальчик Яша им на скрипке играл. И такие завидки брали мою одноклассницу Аню, что она не в той компании, и так хотелось ей попасть в их кружок, что просто до слёз.

Так вот как-то Аня Караваева смелости набралась, подошла она к этому мастеру Кацу и говорит ему:

— А можно мне как-нибудь к вам на огонёк, к вашей компании заглянуть — уж больно хорошо вы время проводите вместе?

— А как ваша фамилия, милочка? — спросил у Ани мастер Кац.

— Аня Караваева моя фамилия, — отвечает ему Аня.

— Аня, — говорит ей мастер Кац, — у нас здесь проводятся семейные праздники. Если вы хотите здесь день рождения свой справить — милости просим, только друзей пригласите, а я вам и двери открою, и ключи от помещения дам. Если кто-то захочет вас пригласить на свой праздник: день рождения или свадьбу, то и вы к нам сюда придёте. А так просто — нет!

Поняла моя Аня, что мастер Кац лукавит, и говорит ему:

— А если у моего папы фамилия Кац была, то можно мне приходить на ваши дни рождения?

— Ну, милочка, я сам Кац и всех Кацев хорошо знаю. Вы из каких Кацев будете? Вы, милочка, Кац по отцу, а Караваева по матери — так, что ли?

— Да, — отвечает ему Аня.

— А как бы мне на ваши документики посмотреть, где про вашего папу написано.

— А у меня никаких таких документов нет, — отвечает местному Кацу моя Аня. — Зато есть у меня фотография, где я с папой и с мамой.

Достает Аня Караваева из сумочки ту самую фотографию, где ей пять лет и она с папкой своим и с мамой сфотографированы, и протягивает её этому самому коменданту КБО. А тот берёт фотку, разглядывает её и спрашивает:

— Так вы из Горького, что ли?

— Да, — отвечает Аня Караваева.

— А это Лейба Кац?

— Да, — отвечает Аня, — а на руках у него — я.

— Старая фотография. Похож он тут, похож, а вот вы — нет, не похожи. Это ведь мой дядька родной, только он умер уже.

— Знаю я, — говорит Аня.

— А знаете ли вы, что у Лейбы Кац было три дочери — Софа, Маша и Дора?

— Знаю я, — говорит Аня, — это сестры мои.

— А почему же я про то не знаю, что вас четыре сестры было? — поджав губы, спросил у Ани комендант КБО и почему-то перешел на «ты»: — И вообще, вот была бы у тебя бумага, что ты «по отцу», а ещё бы лучше «по матери» и — проблем бы не было! А вот по фотографии — не могу!

И так обидно стало тут моей Ане Караваевой, что только «по отцу» или «по матери» можно, а так просто, по-человечески или «по фотокарточке» нельзя, что в тот же день села она на автобус поехала к себе на родину, в свой родной город, к сестрам своим в гости. И удачно она поехала, потому что нашла она всех трёх, и поплакали они от радости вместе, обнявшись вчетвером.

А потом Аня Караваева и вовсе перебралась в свой родной город, где родилась и в школу ходила, уже насовсем. И встречается она теперь по выходным и разным праздникам с сёстрами своими Софой, Машей и Дорой, которые у неё документов не спрашивают, а просто собираются они все вместе, садятся за столом, выпивают наливки домашней смородиновой и поют допоздна песни тоскливые, бабьи, русские.