• 2016-3

Венеру с приклеенной головой в детстве Веня не любил. Нашел ее папа еще в студенческие годы, когда, чтобы не отрабатывать летний «трудовой семестр» на консервном заводе, подвизался в археологической экспедиции на один из раскопов древнегреческого поселения на берегу Черного моря. История о том, как папа нашел статуэтку, так часто рассказывалась на семейных застольях, что Веня запомнил ее слово в слово, и готов был передать по наследству будущим поколениям в качестве семейного предания.

Папа нашел сначала туловище, а потом, метрах в трех, и голову. Статуэтка была маленькой, размером с ладонь, и такой красивой, несмотря на тысячелетнюю грязь, прилипшую к изящной фигурке, что черт попутал не сдать ее, а спрятать по частям. Туловище, завернув в мокрый от пота носовой платок, папа засунул в трусы, а голову пристроил под репсовую ленту видавшей виды соломенной шляпы и пропахал так до конца рабочего дня. Дрожа от страха быть пойманным, что грозило «сами понимаете чем», он вынес свое сокровище с раскопа, и, придя в перестроенный под студенческое общежитие коровник, перепрятал на самое дно своего рюкзака, где и сам черт ничего бы не нашел. Папа говорил, что главной его находкой была не статуэтка, а мама. Она, якобы, весь тот день пялилась на странную выпуклость в районе его ширинки, чем и привлекла его внимание. Мама в этой части рассказа всегда краснела и начинала обвинять его в неточности терминологии — дескать, как можно древнегреческую богиню Афродиту Венерой называть, только профаны на это и способны.

А папа и вправду не очень заботился об исторических точностях. «Ну, сказал и сказал, велика беда», — всякий раз приговаривал он. Папа явно проигрывал интеллектуальную войну с мамой — отличницей исторического факультета, хотя сам неплохо учился в Институте пищевых технологий. «Я был круглым хорошистом», — гордо отстаивал он себя при очередной маминой шпильке. «Круглым, только не хорошистом», — парировала она, признавая при этом свою полную несостоятельность в делах кухонных, где папу не смог бы превзойти ни один из профессиональных поваров. Когда папа заходил на кухню, маме приходилось откладывать свои ученые книжки, и покорно, дабы не вызвать папиного смятения чувств, чистить, мыть и нарезать все, что велел он. В эти минуты папа чувствовал себя ваятелем, Праксителем, создающим очередной кулинарный шедевр при помощи непокорной подсобной силы, что при каждом мгновении норовила улизнуть к своему письменному столу, погребенному под тяжестью раскрытых фолиантов. Но не принимать участия в совершенно неинтересном ей процессе приготовления пищи маме никогда не удавалось — папа обладал такой силой внушения, что она, со всей своей «интелигентской» мягкостью, не могла не слушаться, посмеиваясь при этом: «Нудному мужчине легче уступить, чем объяснить, почему не хочешь». Так она, наверное, согласилась назвать сына странным именем Венер, которое папа ему придумал, чтобы подчеркнуть значимость археологии в деле производства потомства.

Промучившись от насмешек всю жизнь, Веня стал Вениамином только когда получал паспорт. Мама взмолилась, и папа впервые поддался на ее уговоры, что мальчику туго придется, если с таким именем в армию заберут. С глазами полными обиды, как ребенок, вынужденный признаться в своей неправоте, он промакнул салфеткой пот с раскрасневшейся лысины и, наконец, подписался под Вениным заявлением об изменении имени. Затем взобрался на самую верхнюю ступеньку стремянки, и, из заваленной бытовым хламом темноты антресоли, вытащил на свет старую обувную коробку с надписью химическим карандашом «Хранить вечно». Так, в день Вениного шестнадцатилетия, многие годы спрятанная от посторонних глаз Венера ненадолго явила миру свою утонченную красоту, но вскоре снова очутилась в темноте заточения, теперь уже в нижнем ящике Вениного стола. Именинник особого значения подарку не придал; он больше интересовался небесной тезкой папиного сокровища. Его воображение будоражили загадочные, недостижимые миры далеких планет.

Маме казалось, что Венино юношеское увлечение астрономией — всего лишь дань всеобщей истерии человечества, начинающего тогда свою космическую одиссею. Она считала, что пора спуститься с небес на землю, и стала исподволь формировать интерес сына к более важной, по ее мнению, отрасли знания. Карты звездного неба, украшавшие стены его комнаты, были свернуты в трубочку и отправлены в черную дыру антресоли, а на их месте появились увеличенные иллюстрации из анатомического атласа. Затем на его столе появился микроскоп, потеснив Венину любимицу — подзорную трубу. Веня относился к этим переменам без особого энтузиазма и продолжал мечтать о встрече с таинственной Аэлитой где-то на просторах Вселенной. Шоковой терапией, определившей вектор его будущих интересов, стало событие, по праву занявшее почетное место в архиве семейных преданий.

Началось все с того, что в отделе палеонтологии Археологического музея, где работала мама, затеяли ремонт. Многие экспонаты перевели на временное хранение в другие залы, а некоторые, наименее ценные, за отсутствием места в подсобниках, подлежали списанию. Что именно надоумило маму принести домой пластмассовую копию скелета доисторического человека, осталось неизвестным истории. Но ее рассказ о том, как она тащила его через весь город, навсегда закрепился в Вениной памяти.

Во избежание недоумения прохожих, мама надела на скелет плащ с капюшоном, а чтобы не рассыпались нижние конечности, скрепленные во многих местах перетертой проволочкой, натянула на них колготки, затянув веревочкой в районе поясничных позвонков. Кости кистей, торчащие из-под рукавов плаща, она одела в большие нитяные рукавицы, дабы фаланги пальцев не растерялись по дороге. Так приодетый троглодит, любовно поддерживаемый хрупкой мамой, проделал пол-пути до дома совершенно не узнанным, пока, при посадке в автобус, не случился конфуз. Сквозняком от открывшейся двери поднялась пола плаща, и изумленным взорам пассажиров предстала берцовая кость в нежно-телесного цвета полу-прозрачном нейлоне. Папа в этой части рассказа хохотал без устали, и, недвусмысленно тыча пальцем в район тазовых костей скелета, выдвигал гипотезы, в каком месте прохудились бы колготки, будь неандерталец «во плоти». Не выносящая пошлости мама поправляла очки и тупила взгляд. А папа еще долго не успокаивался, и от его смеха, звучного как Иерихонские трубы, скелет начинал вибрировать, покачивать своим черепом, очевидно выражая свою с папой мужскую солидарность.

Скелет был определен к Вене, и оттуда весело побренькивал фалангами пальцев, встречая многочисленных гостей. Наличие скелета в его комнате сделало Веню чрезвычайно популярным, но от частых травм, наносимых ему любопытными Вениными одноклассниками, и без того ветхий экспонат стал рассыпаться на глазах. Вене то и дело приходилось собирать скелет воедино, решая головоломки его костной структуры. Наверное, в связи с этим, Веня решил стать травмотологом, и, к полному удовлетворению мамы, принял решение подавать документы в медицинский институт.

Его встреча с Аэлитой все-таки состоялась, и хоть не на просторах Вселенной, как он когда-то мечтал, но все же на высоте, не досягаемой простому смертному. Впервые он увидел ее под куполом цирка, когда она, легко преодолевая силу гравитации, летала с трапеции на трапецию, поблескивая в свете прожекторов серебром своего костюма. Когда номер закончился, он, зайдясь от восторга, аплодировал, кричал громче всех, и, потеряв всяческий интерес к тому, что после происходило на арене, витал в заоблачных высях в объятиях марсианской красавицы. Дрожа от волнения, он помчался покупать билет на следующее цирковое представление. Назавтра, с первым светом вечерней звезды, Веня был перед цирком, намереваясь приблизить к себе далекую незнакомку хотя бы с помощью своей старенькой подзорной трубы. К полному его разочарованию, на этот раз под барабанный бой, изображавший рокот космодрома, к куполу цирка взмыла другая артистка, то ли Ирина, то ли Катерина, но значения это уже не имело никакого. С упорством маньяка он ходил на представления каждый день следующей недели, пока не потратил всю свою месячную стипендию на билеты, но больше там Аэлиты не увидел. Мама вздыхала, что Венино новое, довольно странное в его возрасте, увлечение цирком, плохо влияет на его самочувствие. А папа, по праву считавший себя тертым калачем в делах любовных, озорно прикладывал свой пухлый пальчик к губам, показывая маме: «Молчи-молчи!», наподобие знаменитого амура работы Фальконе.

История о том, как Веня, после долгих поисков все-таки нашел свою Аэлиту, поставила все на свои места, и навсегда заняла главное место в архиве семейных преданий. Ни в цирковой гостинице, ни в списках артистов цирка, приехавших в их город на гастроли, Аэлита не значилась. Дело в том, что в своей земной реинкарнации она предпочитала называться Лидой, так как страдала от бесконечных дразнилок по поводу своего настоящего имени все школьные годы. Ее родители, назвав дочь в честь романтичной марсиански, совсем не учли, что в Министерстве легкой промышленности того времени тоже были романтики. Стиральный порошек «Аэлита», стиральная машина «Аэлита» и даже модный фаянсовый унитаз под таким же названием давали повод для далеко не возвышенных ассоциаций, от которых она страдала. Единственным местом, где ее удивительное имя зазвучало бы достойно, мог быть цирк, и совершила все возможное и невозможное, чтобы стать воздушной гимнасткой. В отличие от других артистов цирка, она выступала под своим настоящим именем, но в документах сократила до более расхожего «Лидия».

Аэлита обнаружилась в отделении челюстно-лицевой хирургии областной больницы, где Вениамин проходил практику. То, что это была именно Она, Веня сначала не понял — отличить ее от других пациентов с головами, перемотанными бинтами наподобие египетских мумий было просто невозможно. Веня потом рассказывал, что не верил в мистику судьбы, но когда в списке послеоперационных больных, определенных под его опеку, он увидел ее имя, сердце его почему-то заколотилось. В ее медицинской карте значилось, что четыре дня назад пациентка была оперирована по поводу подчелюстной флегмоны и должна быть выписана на следующий день. Он помчался в палату, обозначенную в ее медицинской карте, и безошибочно, как будто притягиваемый магнитом, выбрал из шести одинаковых кроватей с одинаково забинтованными людьми ту, на которой была она. Веня не видел ее лица, забинтованного а-ля человек-невидимка, не слышал ее голоса, так как говорить с перевязанной челюстью она не могла, но всем нутром почувствовал, что перед ним — сокровище, ничем не уступающее тому, что папа нашел на раскопе.

Аэлита потом рассказывала, что очень удивилась, увидев утром на своей прикраватной тумбочке изящную женскую фигурку, на мраморной ручке которой было надето серебряное колечко с голубым лунным камнем. Все прояснилось, когда странный молодой практикант трясущимися руками делал ей перевязку. Она запомнила, как он долго не мог сладить с перевязочным материалом, шепча ей на ухо возвышенные слова, что вызывало нелицеприятную критику со стороны курирующей его медсестры.

О дальнейшем развитии событий Аэлита узнала только после того, как ее цирковая труппа, не дождавшись окончательного выздоровления своей артистки, уехала из города продолжать свое турне. В отчаяньи она сотрясалась от рыданий, и Вене приходилось перерасходывать перевязочный материал, постоянно меняя ей промокшие от слез бинты. Только позже она, смеясь, хвалила Веню за находчивость и смелость. Оказалось, что он в миллион раз превысил свои медицинские полномочия, и убедил заведующего отделением в «очень большой вероятности» повторного нагноения Аэлитиной флегмоны, что грозило «сами понимаете чем». Испуганный тем, что эта флегмона может подмочить его чистую репутацию, заведующий продержал Аэлиту еще целых десять дней. Мало того, он назначил Веню лично ответственным за ее перевязки.

В этом месте рассказа папа всегда горделиво бил себя в грудь, приговаривая: «Вот это — мой сын!» А Аэлита говорила, что большего счастья, чем в отделении челюстно-лицевой хирургии, переполненом в это предновогоднее время пациентами с вывихнутыми челюстями и разбитыми носами, у нее никогда не было. Никто до Вени не говорил ей таких нежных слов, и ни с кем раньше не удавалось ей улетать в неведомые дали межзвездных пространств.

Вскоре папина Венера вернулась в семью в сопровождении новой заботливой хозяйки. Веня лечил шрам на шее Аэлиты, а Аэлита в свою очередь каждый день полировала маленькой алмазной пилочкой для ногтей старый след от контакт-цемента, которым когда-то мама приклеила голову статуэтки к ее туловищу. Когда следы от человеческого вмешательства в природу божественной красоты стали почти не видны, и Аэлита заняла законное место в Вениной жизни, откуда-то, наверное из заоблачных высей, прилетело новое прелестное, воркующее существо, глядя на которое не улыбнуться не мог никто, даже старый скелет неандертальца. Папа, много лет переживавший незаслуженную обиду, поскольку предложенное им имя сына в честь богини любви не было по достоинству оценено, воспрял духом. «Венера», — мурлыкал он, укачивая на руках внучку, а Веня и Аэлита, не сговариваясь, закатывали глаза и наперебой предлагали свои, более приземленные варианты имени девочки. Мама, как всегда, подошла к проблеме по-научному. Она досконально изучила словарь имен, и пришла к выводу, что назвать ребенка следует Любой. «Венера в переводе — это Любовь!» — сказала она. «Прекрасная идея!» одновременно воскликнули молодые родители, и так и зарегистрировали малышку ... Идеей Вениаминовной. Просто и не вычурно.

Поделиться