• 2016-3

Что вам сказать об этом времени? Зимой было холодно, летом было жарко. Зимой донимали метели, летом — комары. Что еще? Я почти все время скучал. Соседские собаки беспрерывно устраивали свои переклички, но я в них не участвовал. Что толку гавкать, обсуждая чужие уши и хвосты, или сотрясать воздух невыполнимыми угрозами. Я считал это ниже своего достоинства.

Чего я только не наслушался поначалу в свой адрес, но вскоре всем надоело, и меня оставили в покое. От сытости и бездействия я стал много думать, и со временем мои мысли, лежащие раньше в одной плоскости и ограниченные только добычей еды и поиском теплого места, стали приобретать выпуклую форму. Почему безусый мужичина меня выбросил на снег? Почему круглая тетенька меня подобрала? Почему блохи маленькие?.. Этот ком рос, и к нему стали примешиваться какие-то смутные картинки и обрывки энергичных песен на чужом языке. Меня это очень волновало, но я не мог в этом разобраться, высовывал голову из будки и долго смотрел на небо.

Часто мне снился один и тот же сон, как мальчик Мишенька приходит ко мне и мы весело играем, потом Мишенька одевает себе на голову черную бандану и что-то протягивая мне, говорит: «Не потеряй… Не потеряй...» Я просыпался от собственного привывания и опять подолгу глядел в небо.

Хозяин меня не обижал, но, как бы это сказать… не было у нас с ним контакта. Он жил сам по себе, я жил сам по себе.

К моей будке была приколочена красивая дощечка с искусно вырезанной надписью «Аист». Согласитесь, несколько странноватое имя для собаки, хотя именно так звали пса, жившего в этой будке до меня. Была в этом какая-то загадка, да и сам хозяин был мне непонятен. Его никогда никто не звал по имени, все почему-то звали хозяина Бирюком. Он жил один, к нему никто не ходил, и сам он никуда не ходил, редко — в магазин, причем закупался надолго, а потом обстоятельно расставлял продукты по полкам.

Эту изоляцию все-таки изредка нарушали два человека. Один был жуликоватого вида, с хитрыми глазами и рыжими усами. Хозяин называл его «заказчиком». Этот заказчик постоянно хлопал хозяина по плечу:

— Ну, Бирюк! Золотые у тебя руки! И непьющий, и работящий, цены тебе нет!

— Так плати больше, — неизменно отвечал хозяин.

— Больше — не могу! Сам зарезан без ножа, травкой питаюсь!

Хозяин на это только криво улыбался и отдавал заказчику то деревянные фигурки, то резные ставни, или как их там… не знаю я, как они называются.

А вот второй… О втором — разговор особый. Начну с того, что у него было исключительно оригинальное прозвище. Его звали Скребок, а что было написано в его паспорте, и был ли паспорт вообще — никто не знал. Он приходил гораздо реже заказчика, но нечастые эти визиты вдребезги разбивали нашу медленную, размеренную жизнь. Собаки срывали до хрипа свои луженые глотки, когда он шел по нашей улице к дому Бирюка, и самые изощренные собачьи ругательства, как камни из пращи, летели в его странную, выбивающуюся из общей картины, несуразно одетую фигуру.

Но что собаки! Разве могли они со своими жалкими потугами конкурировать с ядовитыми старушками, сидящими на лавочках под окнами. Старушки неподвижно улыбались Скребку и, чуть наклонившись друг к дружке, почти не шевеля губами, насмерть перемалывали ему кости своими не по годам острыми, подвижными языками. Скребок весело кричал им издали: «Привет, бабульки! Здоровья вам и радости!» Те отвечали: «Спасибо, милок», и тут же, вполголоса, старались добить его тяжелыми словами, самым ласковым из которых было «придурок».

Несмотря на незапертую калитку, Скребок всегда сначала долго колотил в нее, выбивая какие-то веселые марши. Затем выкрикивал свое любимое «Ап!» и в его широко разведенных руках из ниоткуда появлялись две прозрачные бутылки. Он снова кричал «Ап!», и чудесным образом, из воздуха, в руках оказывались еще две. Надув щеки, он гудел, словно медная труба, и начинал жонглировать ими. В воздухе бутылки искрились изнутри серебряными пузырьками, и мы с хозяином смотрели на них завороженно… Скребок орал: «Все, Бирюк! Кончай работу! Будем праздновать свободу!», и они шли за стаканами. Садились почти всегда во дворе, за столик под яблоней, даже если была зима. А потом начинался бешеный карнавал. Они пели песни, спорили, ругались, мирились, плясали, хохотали, бросали топоры в стену сарая, боролись на руках… Причем существенно отличаясь от хозяина ростом и весом в меньшую сторону, Скребок неизменно побеждал. И на правую, и на левую. Это восхищало и злило хозяина, и они боролись снова и снова, до полного изнеможения. Потом они засыпали тут же, среди тарелок и стаканов, просыпались, наливали по новой, и все продолжалось. В такие дни странно было слышать смех хозяина, ведь обычно он даже не улыбался.

Через несколько дней, иногда недель, Скребок уходил. Хозяин отсыпался и снова начинал молча что-то строгать и вырезать, не произнося ни слова даже тогда, когда прибегал взъерошенный заказчик и начинал что-то визжать о невыполненной работе.

Первое мое знакомство со Скребком произошло неожиданно. Мне снова приснился мой кошмар о мальчике в черной бандане, говорящем «не потеряй». Я с тяжелыми мыслями положил голову на свои лапы и смотрел из будки неподвижно в одну точку. На все звуки, стуки и лай я не обращал ни малейшего внимания, что, конечно, не делало мне чести как цепному охраннику. И тут я увидел странные узконосые ботинки, распахнутый тулуп, кудрявую, лохматую, как подсолнух, голову и венчающий все это дурацкий берет, раскрашенный под арбузную корку. Лицо, покрытое тонкой сетью морщинок, улыбалось:

— Эй, Бирюк! Что это за псятина у тебя валяется в аистином гнезде?

— Да вот, сестра привела. Толку от него — никакого. Даже не лает.

Скребок внимательно посмотрел на меня:

— Э-э, брат, тут понимать надо! Он и не должен лаять. Посмотри как он смотрит вдаль. Он же — мыслитель, Сократ, прямо, какой-то!

Это слово — «Сократ», меня взволновало необычайно. Я знал это слово! Я не помнил, что это такое, но я точно его знал. Скребок осторожно подошел ко мне и сел на корточки:

— Ну, что? Дашь мне лапу?

Я дал лапу.

— А голос скажешь?

Я гавкнул.

— Елки-палки! Бирюк, отдай его мне, мы с ним такой номер сделаем!..

С тех пор, каждый раз приходя к хозяину, Скребок первым делом шел ко мне. С ним было так весело! Мы подолгу играли, и я задыхался от радости. Маленькими, безумно вкусными кусочками сыра он в два счета научил меня ходить на задних лапах, но особенно мне удавался «зайка» — я усаживался столбиком на задние лапы, как это делают люди присаживаясь на корточки, а передними старательно загребал воздух. Хозяин смотрел на все это и качал головой. «Отдай мне его! Ты не имеешь права прятать блестящий артистический талант в ветхой будке!» — с напускным негодованием заявлял Скребок, но хозяин продолжал качать головой...

И вот, однажды осенью жизнь моя изменилась.

Так случилось, что Скребок надолго пропал, но после нескольких месяцев скуки, он снова появился на нашем пороге...

Примерно на третий день, утром, после полуночного разжигания костра на крыше сарая, с черными от сажи руками и лицами Скребок с хозяином устало чокались стаканами и говорили обо мне. Точнее, говорил Скребок, а хозяин по своему обыкновению молчал.

— Вань, отдай мне Бродягу, а? Ты же сам видишь, что у меня с ним все легко получается. Меня ведь давно обратно зовут, только мне нужно новый номер сделать. Я с ним номер сделаю!

Хозяин молча катал в пальцах хлебный мякиш.

— Нельзя мне здесь больше, Ваня! — продолжал Скребок. — Мне тошно, я подыхаю тут. Мне нужно вернуться, там жизнь кипит, там огни! Там большая арена. Мне публика нужна, а не малышня сопливая в детсадах!

— Что тебе, других собак не хватает? Смотри сколько их шарится по городу, точно такие же дворняги, — буркнул хозяин.

— Да я же говорю тебе! Он схватывает на лету! Я ему говорю, а он понимает! Отдай мне его, все равно он не заменит тебе Аиста...

Два полных стакана глухо звякнули столкнувшись в воздухе, и Скребок почти сразу крепко уснул, уткнувшись лицом в свой локоть и разметав по столу, устланному крошками и рассыпанной солью, свои слипшиеся длинные кудри. Я робко подошел к хозяину и положил морду ему на колени. Тот мутными глазами посмотрел на меня, машинально погладил, и медленно повторил слова Скребка: «Все равно не заменишь Аиста...»

В этот осенний вечер сквозь неожиданные, пьяные слезы хозяина я узнал наконец-то невероятную историю про пса, которого звали странным, несобачьим именем Аист.

Так случилось, что с самого детства жизнь не баловала хозяина, и со временем он стал относиться к этому как к чему-то само собой разумеющемуся. Однако шли годы, и критическая масса бед, не считая мелких неурядиц, начала подступать к своему максимальному значению.

Совсем недавно, несколько лет назад, дом, во дворе которого я сижу сейчас на цепи, был полон людей. Но вскоре младшая сестра вышла замуж и стала жить отдельно. Она родила ребенка, однако радость семьи была омрачена тем, что мальчик оказался слабым и болезненным. Ничего, ерунда! Какие дети не болеют? Но кто-то наверху, словно взяв свой большой, черный календарь, решил не делить его на всех поровну, а принялся методично, через равные интервалы времени сбрасывать оторванные черные листки во двор хозяйского дома. В один год он потерял работу, в пьяной драке убили старшего брата, от сестры ушел муж, а потом, с промежутком в месяц, от какой-то непонятной болезни, а может, от старости, умерли отец и мать.

Тут-то критическая масса и достигла своего максимума. Очень сложно не обозлиться на весь мир, если жизнь молотит тебя всем, что только попадается под руку. Нужно сохранить разум незамутненным и крепко держать себя в узде, но хозяин устал сдерживаться, да и намеренно не хотел этого делать. Он, что называется, пошел вразнос, всюду лез на рожон и во всех и во всем вокруг, искал виноватых. К счастью, этот угар скоро закончился, а хозяин замкнулся и перестал выходить со двора.

С тех пор и стали все вокруг звать его Бирюком. От дружной семьи в доме остался только он да кудлатый пес, живший как раз в той самой будке, что живу сейчас я. Звали пса, конечно, никаким не Аистом, а имел он обыкновенное собачье имя — Пират...

… Во дворе, обычно аккуратно очищенном от снега, всю зиму хозяйничала метель. Пират, давно отпущенный с цепи, протаптывал себе дорожки между сугробами и пытался заглянуть в низкие окна, чтобы хоть как-то напомнить о себе хозяину. Но был ли вообще хозяин за этими окнами? Что он делал? О чем он думал? Что он ел? Многие считают, что жизнь — полосатая, как тельняшка корабельного матроса. За темной полосой обязательно последует светлая. Скажите это моему хозяину. Думаю, он с вами согласится и скажет, что действительно, жизнь — полосатая штука, вот только все полоски в ней — черные. Вы сможете его переубедить?..

Не обещая перемен, во двор спустилась весна. Сугробы растаяли, лужи высохли. Пират с хозяином сидели на ступеньках крыльца и щурились на солнце. Вот тут-то на нашей сцене и появляется аист.

Большая красивая птица, широкими крыльями протянув по двору гигантскую, как от самолета, тень, шумно села на крышу. Оглядевшись и никого не заметив, аист спланировал на землю прямо перед крыльцом. Пират в два прыжка оказался перед ним и хозяин, желая предотвратить неминуемую трагедию, дико заорал: «Пират, нельзя! Фу-у!!!» Но у собаки не было кровожадных помыслов, Пират прожил всю жизнь и никогда еще не видел такое чудо вблизи. Это тебе не какие-то там воробьи, ворующие из-под носа кусочки, это — воплощение другой жизни, красивой и интересной...

Аист от неожиданности оцепенел и, может быть единственный раз в жизни, захотел оказаться как раз тем самым воробьем, которому не нужно долго расправлять крылья для того, чтобы улететь. Пронеслась ли у него вся жизнь перед глазами, испугался ли он, мы не знаем, но только после того, как Пират обнюхал его и лизнул в бок, он уже никуда не улетел. Обстоятельно и со знанием дела аист построил гнездо на крыше хозяйского дома, словно увенчал осиротевшее жилище спасительным шлемом или чудотворной короной, правда, все время проводил не в гнезде, а важно прогуливался по двору в сопровождении Пирата.

Разное рассказывают, будто где-то дружат кошки с собаками, где-то счастливая лошадь катает на себе довольного попугая, а где-то свинья кормит своим молоком котят. Но это все — где-то, в других городах или странах. То, что видел перед собой Бирюк, дружба свободной птицы и дворовой собаки, вот что было настоящим волшебством, как будто тот, кто сбрасывал сверху черные листки календаря, наконец-то сжалился над хозяином. Целыми днями Бирюк наблюдал за удивительной, нежной дружбой, и что-то в его глубоко спрятанной, съежившейся душе стало меняться. Отношения этих двух неразумных существ стали для него Полярной звездой, простейшим ориентиром и надежной отдушиной. Это не вернуло его сестре мужа и не воскресило родителей, но это воскресило его самого...

Вскоре у аиста появилась семья. Его подруга тревожным клекотом сопровождала папашины прогулки с собакой перед сидящим вблизи Бирюком, зато аистенок смотрел на это, как на что-то обыкновенное, и можно придумать даже, что аистенок, вся жизнь которого еще впереди, тоже найдет когда-нибудь своего «бирюка», прилетит к нему во двор и не даст очерстветь его сердцу.

А лето промелькнуло, как скорый поезд на длинном перегоне, и птицы засобирались. Хозяин это знал, а Пират это почувствовал. Прощание было тягостным и волнующим. Аист не отходил от Пирата, а Пират нервничал и как-то странно суетился. Вечером птицы встали на крыло и поднялись над домом. Пират лаял вверх остервенело, будто через забор перелазил какой-то отвратительный ворюга, а не улетал куда-то далеко-далеко его друг. Аисты сделали над домом три круга и пропали в небе...

На это действо с волнительной грустью смотрела со своих дворов вся округа, и даже бабульки на лавках под окнами, в неизменных пуховых платках, забыв про свою обычную желчь, беззлобно и многозначительно комментировали это, что вот мол, они-то точно знают, кто это на самом деле прилетал к Бирюку с неба… Это была добротная мелодрама, с размытым и непонятным, то ли счастливым, то ли нет, концом, и ее просмотр у каждого зрителя забрал маленький платочек, мокрый от приятных, оживляющих слез...

Пират выл всю ночь, и даже окрестные собаки, прекратив свой неугомонный лай, завыли вместе с ним. Печаль — заразная штука, она передается легче, чем веселье. Наутро хозяин открыл давно поросшую крапивой дверь сарая, долго там что-то строгал, и вышел с уже знакомой вам табличкой в руках. Он аккуратно прибил ее к будке, и с того дня стал звать Пирата Аистом. Табличка с искусно вырезанным словом «Аист» получилась у хозяина так легко, что он всю зиму провел в сарае, где превращал куски дерева в искусство, потом откуда-то появился заказчик, и жизнь стала потихоньку налаживаться.

А весной случилось чудо! Громко захлопав крыльями, в гнездо вернулся аист!

Потерявшие голову человек и собака как безумные прыгали по двору, а важная птица невозмутимо крутила головой, намекая, что именно такую встречу она и ожидала. Это и есть радость, это и есть сила жизни, и все другие красивые слова, что мы когда-то читали или слышали о ней! Чудесное переживание укрепило и окрылило хозяина, заставило потеплеть его сердце, и пусть теперь сверху падают любые разноцветные листки календаря, это уже не имеет никакого значения — Бирюк твердо встал в свою колею!

…Эта история длилась три года. С первой весенней капелью Аист, тот что в будке, начинал беспокойно закидывать голову вверх и, натурально, ныть. Он озабоченно бегал по двору, лакал из лужи, гавкал в пустоту и напрочь терял все свои охранные качества. Бирюк не ругал его, понимая, чем все это вызвано. Потом прилетал аист, тот что в небе, и все успокаивалось.

Осенью аист улетал, с чем старый пес никак не мог смириться и выл целыми сутками напропалую. Тогда к нему подходил хозяин и говорил разные слова, самыми бесполезными из которых были эти: «Ну, не плачь. Он снова вернется и привезет тебе подарков из Африки...»

Так прошло три года, а следующей наступившей весной аист не вернулся. Пес сначала суетливо бегал, задирая голову в небо, потом залез в будку и стал терпеливо ждать, но когда яблоня во дворе пожелтела и стала облетать, он все понял и окончательно захандрил. Бирюк тоже переживал, но он-то знал, что жизнь не так уж длинна, что путь из Африки далек, да и вообще, все когда-то кончается. Как было объяснить это старому псу? Он силой вытаскивал Аиста из будки, тормошил его, бросал ему апорты, давал самые сахарные косточки, но пес все равно угас к первым холодам.

Вот и все.

Бирюк сходил в магазин и весь вечер провел за столом. Молча сидел он, прислонившись спиной к облетевшей яблоне, и неподвижно глядел на пустую собачью будку. Не спеша наливал себе половинку и снова глядел. Но на строгом лице Бирюка пребывала теперь безмятежность, потому что в его ожившей душе высились белым мраморным обелиском два его Аиста — собака и птица. Кто-то затейливо украсил ими серую жизнь Бирюка, и теперь на его черной тельняшке появилась одна белая полоска...

Скребок давно проснулся и дослушав рассказ хозяина до конца, в не свойственной ему серьезной задумчивости, сказал:

— Бирюк, а ты счастливый...

Они немного помолчали и чокнулись стаканами.

В тот вечер я ушел со Скребком. Из рассказа я понял все, я же не дурак: хозяин не искал замены Аисту, она ему была просто не нужна. У него и так уже все было, и это все было у него внутри...

 

Прощай, Бирюк! Я буду помнить тебя. Побольше тебе белых полосок…