• 2017-1

Созерцание

Проснуться в канадской глуши, 
у моря, конечно — в провинции,
добравшись на старом пароме
вечером предыдущим...
Не клавиши — карандаши, 
не latte, а кофе в принципе,
скрипят половицы в доме, 
в окнах туман вездесущий.

Уставиться в горизонт, 
размеру и рифмам потворствуя,
в строки, слова облекая
обжечься тем самым кофе,
забыв рассеяно зонт, 
собравшись будто бы в горстку,
к пристани местной шагая
шептать на удачу строфы.

Прикинуть, а как оно было бы, 
вот если не так, а этак —
ну, если бы изначально, 
чиновник в тогдашнем Риме
сказал — в Америку, стало быть?
— Там слишком жаркое лето –
Канада добрей и печальней, 
и вывел бы в бланке имя…

Пасьянс сложился иначе, 
что, даже, в общем естественно,
загадки остались, пожалуй, 
в языковых нюансах. 
Поставленные задачи 
решались вполне ответственно,
сухой остаток за малым
— всего ничего декаданса…

Но все же, периодически, 
на переправах паромных,
не от того, что истина 
прозрачна и полутональна,
пророчествующих стоически, 
сочтешь наивно нескромными.
скорее от догмы, бисером
рассыпанной столь банально.

И вот, уже за фарватером, 
проплыв считай половину,
жаждешь побыть в провинции 
на островах туманных
тому, что в иллюминаторах 
мерещится под турбины,
предпочитаешь театр, где в лицах 
... и столь многогранно.

Приемлешь за дар приходящие
слова что становятся строфами,
глядишь на горные выступы, 
с рыбачьей, просоленной пристани
забыв имена щемящие, 
чреватые катастрофами...
И наполняется смыслом 
казавшееся немыслимым.

Когда исчезают видения
в очереди на посадку,
и острота восприятия 
уходит куда-то в сторону
случившееся просветление, 
как контур поверхности гладкой
стоном, как при зачатии
одарит примерно поровну.

Что Ленард Коэн видел из окна

 Those were the reasons and that was New York…
 Leonard Cohen

Что Ленард Коэн видел из окна — немного острова,
не Идры, но сгодилось, для впечатлений тешащих печаль;
пожарных лестниц хитрые сплетенья; через дорогу прачечную и
нелепый стенд кантонских изобилий...
Он также видел вход в молельный дом, а магазин гитар и саксофонов 
мешала видеть Джэнис, ей как раз совсем иных желалось удовольствий,
при этом ей казалось, что она снисходит до него, а не иначе...
А за окном, через ее плечо он созерцал такие наважденья,
какие проступают не всегда, даже в стечении похожих обстоятельств,
какие не запишешь, не споешь, да и она в них спеть, никак не сможет...
А Ленард Коэн видел из окна такое небо над Манхэттеном, что даже,
он сам в последствии не сможет объяснить куда ушли дома и звук сирены 
над Челси плыл казалось Армаггедон, но объяснили, что идет циклон...
Тогда он вспомнил город Монреаль, в котором тоже всякое бывало,
особенно в фантазиях Сюзанны, когда к примеру спустишься к реке –
ноябрь, ветер, север -— непогода, а далее по тексту -— как всегда.
Что Ленард Коэн видел из окна отеля, с 23-ей и Седьмой
принадлежит и всем и никому, покуда каждый волен созерцать.
Но Ленард Коэн видел из окна то, что в диметрии казалось невозможным:
прожженый насквозь будущий Ки-Вест, как там его на русский переводят,
и лучший вариант, как раз у той, в ком сомневались и талант и красота,
и кто по сути не играла роли, хотя и затянулся эпизод, и вновь возник
но много лет спустя пятиминутным столкновеньем на углу, 
того же острова,что видел из окна в конце шестидесятых Ленард Коэн...

 Преломление

 Как в преломлении луча
 в мгновенье канувший эпиграф
 возникнет через много лет,
 здесь больше посвящений нет,
 есть грань в литературных играх,
 чью суть дано изобличать.
 
 Она всю ночь писала зонг
 и вышла в утреннюю Прагу,
 не прикрывая наготы,
 ее прозрачные черты
 не эпатажною отвагой --
 недоуменьем плыли в горизонт.
 
 Их спор о смысле ремесла
 был опрометчив и затянут
 с преобладаньем суеты,
 в процессе перейдя на «ты»,
 они упорствовать не станут,
 и каждый в чем-то будет прав
 в своих суждениях о том,
 как передать значенье слога,
 в предверьи будущей весны
 претит звучание тишины,
 которой в сущности немного...
 Их спор отложен на потом.
 
 Есть в преломлении луча
 необоснованная дерзость --
 все созерцать в ином ключе,
 ничто не сравнивать ни с чем,
 предугадав всю бесполезность,
 и упоительно молчать.

 Канадское кино

 Мне нравится канадское кино –
 в нем недосказанность отснятая под вечер,
 и мягкий свет и силуэт предплечий
 сам диалог -— как доброе вино.
 
 Мне близок предрассветный Монреаль,
 где камера скользит по мокрым крышам –
 вот персонаж — он музыку услышал –
 урбанистическая льётся пастораль…
 
 Звучание каблуков по мостовой,
 акустика оставленной квартиры
 и мягкая настойчивость сатиры
 над близким Югом с непохожею судьбой.
 
 А женский образ в этом cinema
 вершит крушение всех стереотипов
 быть может смысл в отсутствии софитов –
 звучит Дассен — « … Si tu n’existais pas…»
 
 Мне нравится канадское кино –
 в нем визуально осязаем запах кофе,
 и неожиданно возникший смуглый профиль
 из притчи Коэна… Открытое окно
 в котором Эгоян увидел свечи,
 
 в их отражении обыденность загадки,
 и путь к решению томительно-несладкий…

 Такого в Голливуде больше нет

 Ладисполи
 Давай поедем в город,
 Где мы с тобой бывали…
 Давид Самойлов
 
 Давай вернемся в Ладисполи,
 туда, где первая исповедь
 на черный песок упавшая
 стала предверием истины.
 Давай мимо Рима с Венецией
 шагнем в пустоту с трапеции,
 и в этом маленьком городе
 увидимся с тенью детства.
 
 Ты помнишь запах оливковый
 и шоколад со сливками,
 как нам не хватило дерзости
 и мы это скрыли улыбками.
 Как с нами шутили кондитеры –
 «Куда едут ваши родители,
 в Канберру и Сан-Антонио…
 а здесь мол, вы просто зрители».
 
 А мы вдыхали Италию,
 и обнимали за талию
 всю чувственность предвкушения,
 которую там оставили.
 Вот выплыли из подсознания
 этрусски, и предсказания,
 еще ореол романтики
 из книжных изданий Израиля.
 Мы там отмечали «Фантою»
 и пением полу-дискантами
 тринадцатый день рождения
 да бредили чудо-гарантами.
 
 А дальше, в иных отечествах --
 В быту буржуазность с купечеством,
 мы заняли ниши в обществе
 зовущемся человечеством.
 Но вовсе не стали близкими,
 и Альпы нам кажутся низкими,
 давай вернемся в Ладисполи,
 чтобы вновь обрести себя.

Достаточно простоты на каждого мудреца...

 Достаточно простоты
 на каждого мудреца.
 На все открытые рты
 хватит его словца.
 Он истиной всех оделит
 в душевной своей красоте.
 А вечерком захандрит,
 вспомнив словечки те.
 
 Он знает наверняка --
 нет абсолютных правд,
 вот старого чудака
 осыпят горстью наград,
 воздвигнут ему монумент,
 и он перестанет быть...
 А утром ввалится мент
 книги его выносить.
 Всё то, что он говорил,
 заставят служить молве,
 которую он не любил,
 был против и даже вне.
 
 Седой человек молчит --
 таков удел мудрецов.
 Уже не лютуют враги...
 Не нужно, в конце концов.
 А нужно полить цветы
 и скорбь утереть с лица...
 Достаточно простоты
 на каждого мудреца.

Метаморфозы во дворе

Метаморфозы во дворе —
почти зима крадётся робко,
снежок, как будто из подсобки
был вынут — ластится к земле…
Так неуверенно, как тот 
пришелец из семидесятых
застывший, словно в янтаре
перед уже раздетой сутью –
ни слова молвить, не уйти.
Как вспышка перед БТРом,
экзотика чужой страны
куда негаданно незвано,
необоснованно, не зло
а просто росчерком скрипящим,
и до свидания, герой –
как будто зрячий, но немой
нелепый, жаждущий ответов
и тела женского тепла
всему своё пока не время,
будь добр — окстись от доброты,
глядишь и снегу полегчает.
Из подсознания черты 
её такой полуволшебной,
полуоткинувшей вуаль,
а больше нечего, и кто бы
молчал, а кто бы голосил
но снегу не хватило сил
запорошить все недомолвки
и вышел казус на лицо,
такой нелепо одержимый,
что прозвучало невпопад
в любви признание её
как приговор иносказаниям.
До потепления всего -
сто двадцать промежутков вздоха,
давление ртутного столба,
и перепады настроений,
когда молчит второй пилот,
а первый травит ахинею
про безопасность и ремни -
есть в январе такие дни,
ради которых стоит верить
в метаморфозы во дворе

Lincoln Park

— Se habla Beethoven ¿ 
— Теперь уж не часто,
и сумрак часовен 
и степень балласта.
Названия улиц 
похоже все те же,
спасибо Кустурице, 
правил падежных
не насаждают 
химеры с фасадов,
и это забавит 
проснувшихся рядом,
уснувших когда-то 
в Саду Люксембургском,
звучали стаккато
у волн Санта-Круза.
А фраза —
увидимся в будущем веке,
хранила от сглаза,
и гладила веки.
У нотного стана
свои подоплеки,
из Афганистана
пришедшие строки
совсем об иных
восприятиях мира,
остались в живых,
и читая Сапгира,
услышали эхо 
иных колоколен,
 речитативом: 
Se habla Beethoven

Поделиться