• 2021-4 (34)

Учитель географии носил кличку Фараон. Он уважал только свой континент и писал Европа с двумя "п". Стоя у карты, одним кулаком показывал в окно, там был запад и это означало Америку, опускал кулак вниз, там был юг — Африка, ну, а если махал им в сторону двери, на восток — это была Япония и прячущаяся за ней Австралия. Антарктиду не замечал и огромная кнопка прокалывала именно ее, удерживая карту. Был он грубиян, указкой рубил как Буденный беляков, жены его после ЗАГСа через неделю меняли географию, но карта оставалась при нем. Он всегда носил подмышкой туго скрученный земной шар, потом нежно разглаживал его на доске и поворачивал к нам свой грозный лик Фараона. Дальше города Лубны, что под Полтавой, он не бывал, но весь мир знал назубок.
С нас требовал того же.
— Вы там все равно никогда не окажетесь, — уверял он, — но краснеть за вас не желаю.
И мы, хоть ночью нас вызывай, все столицы мира, глубину и длину, плотность населения и даже рельеф знали назубок.
— Вы там все равно никогда не окажетесь, — повторяла я по дороге на Ниагару. — Извини, Фараон. Мы уже там.
И все оказалось точно так, как на твоей карте. Ниагара действительно служит границей между США и Канадой, вытекает из озера Эри и впадает в озеро Онтарио. И в своем среднем течении образует пороги и Ниагарский водопад. А также несметное количество туристов в двух городках с одинаковым названием Ниагара-Фолс. Город правый — американский и город левый — канадский, а между ними гром, стон, пена, радуга и беспрерывно щелкающие фотоаппараты. Толпу богатых и знаменитых, бедных и скромных водопад покрывает водяной пылью, на крики восторга и ужаса не реагирует. К своей славе он привык. Брат Наполеона III, только женившись, тут же увез молодую жену к Ниагарскому водопаду. Неизвестно, выдержали ли молодожены весь медовый месяц отсутствие тишины, но многие новобрачные с тех пор стремятся к Ниагаре, выгребают из карманов всю мелочь и бросают в знаменитую воду. На счастье.| Правой половиной водопада владеет Америка, львиную левую долю отхватила Канада и смотреть на обе половины рекомендуется с канадской стороны, стоя на набережной.
Замечательный курортный городок Ниагара-Фолс на канадской стороне призывал истратить любую валюту, но именно поэтому мы не стали задерживаться. Усталый таможенник, сидящий в своей пропускной будке спросил о цели визита, не превысили ли норму ввоза спиртного и сигарет, и есть ли у нас подарки.
— А как же, — сказала я и высунула из окна машины фиолетовую лысую голову запрограммированно-говорящего Барни, который скрипучим голосом робота сказал канадцу: "I love you!"
Тот испуганно отскочил и тут же поднял шлагбаум. Все желающие посетить Канаду должны запомнить: 50 сигар, 200 сигарет, литр спиртного, подарки для друзей и родственников не дороже 40 долларов каждый — провозить разрешается. Правда, канадская граница — это не Чоп и не Шереметьево, всем верят на слово, не раздевают, не ощупывают, не ломают "случайно" семейные реликвии. Мы спокойно въехали в Канаду, наш неохлажденный "Абсолют" покачивался рядом с говорящим Барни, на поворотах Барни припадал к "Абсолюту" и нечеловечески кричал: "I love уоu!"

К Канаде я готовилась основательно. С конца семидесятых. Когда в
морозном декабре поезд увез семью, глава которой был со мной в
неопределенном родстве. За несколько десятилетий до отъезда он тихо сопел, пока я потягивала материнское молоко, а когда наступал его черед, опустошал все и мне приходилось издавать голодные вопли. Но он имел право. Материнское молоко принадлежало ему. Его маме. И добрая мама проходила несколько метров, разделяющих наши квартиры, укладывала рядом своего и отдавала первую порцию мне. Я торопилась, ела быстро и мало, и наше неравенство с годами стало заметней. Он перерос меня на три головы, лучше знал математику, лобзиком вырезал все, долго смотрел вслед проходящим девочкам, потом вдруг стал бриться и сразу женился.
Но это ничего не изменило. Молочный союз был нерушим. Но в немолочном Союзе вдруг стало тесно, все задыхались и пришлось открыть очень узкий, но выход. Он вышел одним из первых. Ни посольства, ни ОВИРы и молочного родства не признавали, поэтому я повесила на стену карту и пальцами измеряла расстояние между нами. Мы были в пяти пальцах друг от друга. На Главпочтамте меня знали в лицо. Телефонистки, не желая беспокоить тех, кто вторые сутки ожидал Винницу, иногда говорили мне:
— Женщина в синем, пройдите в двадцать первую кабину.
Это означало — Канада. Три минуты. Их хватало, чтобы услыхать неизменившийся хохот, капающие слезы и призывы к терпению. Терпению ждать. И не бороться с системой, которая дала одним возможность уехать, а другим невозможность с ними соединиться. Терпение победило. А система, как расплавленная пластилиновая крепость, стала стекать, опадать, переливаться в
неизвестные формы и осталась застывшей лужей, из которой, правда, можно слепить все, что угодно.
Уезжая, забыла снять со стены карту. Оказавшись на юге Америки, я по памяти измерила расстояние: получалось, что мы уже в двух пальцах друг от друга. Я позвонила ему и сказала:
— Слушай, мы в двух пальцах от тебя. Это много или мало?
— Это ерунда, — ответил он. — Часов пятнадцать ходу. Терпеть умеешь? До субботы!
Десять лет была разлука и только два дня встреча — мне не понравилась эта пропорция.
— Теперь будет легче, — прощаясь, сказал он. — Между нами всего одна граница и 15 часов ходу. Постарайся приехать к субботе.

Прошло еще четыре года и к субботе мы пересекли канадскую границу.
Канадцам повезло. Королева Англии и королева Канады — одно и то же лицо. Елизавета II живет, конечно, в своем Королевстве, но оставила в Канаде своего представителя — генерал-губернатора, который символически возглавляет страну. По прекрасной дороге, дороге имени Королевы Елизаветы, мы ехали в Торонто. От Ниагары до Торонто полтора часа быстрой дороги, в Канаде она измеряется километрами. Дорога километрами, температура — по Цельсию, бензин — литрами, а сосиски — килограммами. Похоже на Россию. Леса, поля, луга озера, зима снежная — это тоже похоже. Чистота, порядок, люди приветливые, стреляют мало — это непохоже. Богатому живется хорошо, бедному — нормально. Это ни на что не похоже. Уважает Канада своих малоимущих. Лечит бесплатно,
пособие платит, на курсы отправляет: учись бедный — богатым будешь!
— Ну что скажете? — обратилась я ко всем. — На что похоже?
— Похоже на Канаду, — сказал глава семьи и спорить никто не стал. — Drink, — вдруг произнес Барни очередное слово.
"Drink" будет через полтора часа. Подумать только! Игрушка, и та чувствует, что уже пора готовиться к встрече.

В лифте я вынула Барни. Держала осторожно, боясь его громкого
признания в любви. В конце длинного коридора стоял светлоголовый
мальчик, он наклонил головку, принюхался и пошел на нас, пошел, как бычок, шатаясь на ходу и показывая четыре первых зуба. Он был точно, как его папа в молочном возрасте, только добрее: бутылочку с молоком тут же сунул мне в руку в виде компенсации за мое голодное детство.
— Сын за отца не отвечает, — сказала я в его бархатное ухо.
При слове "отец" мальчик капнул слюной мне на плечо и повернулся в сторону кухни. Его самая любимая игрушка — его папа, показал нам только голову. Я заметила, что волосы сменились усами, Тараса Бульбу и хана Батыя он напоминал одновременно.
— На кого я похож? — подмигнула мне голова.
— На Юла Бринера, конечно.
Этот комплимент он ожидал много лет. "Великолепная семерка" был первым фильмом, указавшим ему путь на Запад.
— Нормально, — улыбнулась голова и вернулась в кухню.
— Когда мы обнимемся, Бринер? — спросила я через дверь.
— Скоро. У меня сложный рецепт. — Займись ребенком.
Ребенок сидел на моих руках. Отродясь ему был год. Его папа внес
огромную миску со сложным рецептом. Тайна рецепта не раскрыта. Она утонула в тостах, пугающем ребенка хохоте и желудках чревоугодников.
Сколько можно говорить об одном и том же? Сколько можно крутить эту пластинку про дворы, разбитые стекла и чей удар был крепче. И
вспоминать какую-то новогоднюю ночь, когда кончились сигареты и смелые мужья пошли "стрелять" у прохожих. И принесли полную шапку, штук двести — от "Космоса" до "Примы". И ни у кого из прохожих тогда еще не было пистолета. Полусонный мальчик сидел на полу и обнимал американскую игрушку. Он родился в нашем настоящем. Фотография дочки улыбалась со стены. Много лет назад грустная девочка стояла на перроне.
— Чего грустишь, заграницу едешь, — спросил кто-то из
провожающей братвы.
Она опустила свои огромные глаза и ничего не сказала. Где ты, грусть? На это не осталось времени. Она — юрист. Деловая, привлекательная жительница Торонто. И живет настоящим.
— Да здравствуют наши дети! — прозвучал главный тост. — Шумные и послушные, умные и среднестарательные, верноподданные и те, над которыми мы уже не властны! И давайте делать ночь, наконец, — сказал, обожающий Бабеля, усатый хозяин. — В знак прошлой дружбы и в связи с недостаточным количеством диванов предлагаю всем лечь на полу.
Ребенку и его новому другу Барни в этом было отказано. Все
имеющиеся спальники были брошены на пол, открытый балкон напоминал, что Канада — северная страна, никто не умел храпеть, разговоры затихали и хозяин сказал последнее слово:
— Дружба-дружбой, но завтра вы увидите Торонто.

Торонто я привыкла видеть на карте. И читать о нем в географическом словаре. Словарь был советским и о материальном положении города не упоминал. Оказалось Торонто — финансовая столица Канады, поэтому все лучшее в ней принадлежит банкам. На углу двух центральных улиц стоит золотой дом. Это Королевский Банк — самый красивый в Северной Америке.
Снаружи стеклянные стены покрыты золотистой пылью, здание блестит и переливается, а внутри водопады, деревья, цветы, с потолка свисает гигантским сталактитом скульптурная конструкция, состоящая из десяти тысяч алюминиевых труб. И стоять под ней страшновато, и не постоять нельзя. Рядом с золотыми — черные, как из отполированного угля, серебристые, зеленые здания в своих зеркальных стенах отражают друг друга и проходящую мимо элегантную толпу, отражают и слегка приукрашивают небедную действительность. Было время обеденного перерыва и улицы заполнились классом служащих, многие из которых предпочли машине велосипед. Бензин в Канаде дорогой, экономия и
благоразумие заставляют канадцев крутить педали. На фоне окружающей красоты и порядка ощущаешь желание всем этим воспользоваться: потрогать, купить, одеть или съесть. Но доллары тратить жалко. Потому что через пару дней дома, в Америке, я то же самое смогу купить вдвое дешевле. Но вопреки этому одеваются здесь элегантно, современно и недешево. А еще жаль курильщиков. Несмотря на то, что весь мир кричит о вреде курения, цена сигарет в Канаде такова, будто они выращены на органических удобрениях. Все равно, курят. И, вероятно, пьют. Но все материальное компенсируется красотой озера, омывающего город, парками, садами, необыкновенным разнообразием современных зданий и прячущихся среди них памятников архитектуры. И этой башней, выше которой нет в мире. Легкая, женственная, не наводящая ужас, позволяющая увидеть красоту города со своей высоты. Официально ее называют CN Tower — это сегодняшний символ Торонто. Лифт поднимает мгновенно, испугаться не успеваешь. Попав на такую высоту что-то с тобой происходит: появляется чувство гордости, высоты положения и даже материального благополучия. Ты выше вертолета, выше дирижабля и намного выше Королевского Банка. Чувствуешь себя почти Воландом над этим городом, который тебе не принадлежит, но ты хотел бы принадлежать ему.

Вечером мы пытались найти улицу, где оставили свою машину. Прохожий тут же по акценту узнал своих.
— Какой город! — сказали мы ему.
— Да, какой город! — обрадовался он. — Я был в вашей Америке, всю изъездил, хотел найти место для жизни. И всякий раз возвращался сюда, целовал эту землю. Здесь я ничего не боюсь, могу ходить ночью по улицам, могу оказаться без работы и меня будут содержать или пошлют на курсы, чтобы я сменил специальность. Конечно, жизнь здесь дороже, но, кому что надо...
Кому что надо. Когда надеешься на государство — это хорошо, когда надеешься на себя — это хорошо, когда нет работы это плохо. Работа — большая тема, а в Канаде она еще больше. Когда ее нет трудно видеть мир глазами туриста.

— Эх, прокачу! — крикнули сзади.
Мимо пробегал рикша и зазывал в свою двуколку. Он был молод, здоров, красив, полугол и происхождение имел не японское. Бегает их в Торонто по центральным улицам множество. На работу, конечно, никто так не едет, но когда чуть поменьше машин, несуетливые люди садятся позади бегущего человека и наслаждаются городом, своим отражением в зеркальных стенах домов и всем, что достойно наслаждения.
— Дорогое удовольствие?" — спросили мы у рикши.
— Дорогое. Заработаю, пока сильный.
— А тяжело возить?
— Работа! — убегая, крикнул он и через мгновение уже летел, везя за своей спиной наслаждающегося человека.

Нас собирали в обратную дорогу, словно путь был не в Америку, а в Саратов. Мы ехали на Виндзор, городок, стоящий лицом к лицу с Детройтом. Виндзор — главная остановка. В моем письменном столе хранится пять килограммов писем. Я получала их десять лет. Мне никогда не нравилось слово «кормилица» я говорила «моя молочная мама». Это незарегистрированное родство было крепче многих кровных связей. И добраться до Виндзора я должна пока не стемнело, чтобы увидеть ее лицо, светлеющее на гранитном камне.

Городок был шумный, недавно открывшееся казино вывело его из состояния покоя, толпа желающих выиграть окружала даже соседние с казино улицы.
Кладбище было уже закрыто, но нашлась запасная дыра. Мы бродили среди этого надгробного равенства. Все, как один. Цветник, серый камень и ветер. Потом я увидела смеющееся лицо, две даты под ним и самая заурядная эпитафия. Почти на каждом камне была такая же.
— Да, препоганая эпитафия,— подумала я. — Будто директор кладбища сочинял.
Астры, привезенные из Торонто, заняли свое место. Желтые — от ее сына, фиолетовые — от меня, они с двух сторон пригибались к камню, то ли от ветра, то ли пытаясь обнять его. Я не старалась запомнить этот серый камень. Я не могла забыть неповторимый прокуренный голос, идущую к самолету красивую женщину, огромный букет пионов, рассыпающийся на бетонку и ее бесстрашную шутку:
— Меня ждет усыпанная пионами жизнь!
Мы проскочили темный, рано уснувший Детройт и вышли на нашу дорогу.
Ночью едешь быстро, ландшафт не отвлекает и главная задача не руль удержать, а глаза. А в Америке опять начались мили — самая неудобная мера длины, сокращаются они очень медленно. Но в это время можно думать. О траках. Откуда они берутся? Вдруг выползают эти пугающей длины дорожные крокодилы и тянутся, лампочками мигают, жмут тебя, маленького, к стенке, ты его обойдешь и радостно вскрикнешь, будто ленточку финишную перерезал. А потом начинаешь думать о Цинциннати.
Когда же появится? После Цинциннати до Ноксвилла можно ни о чем не думать: траки ушли спать, дорога успокоилась, но это только до рассвета. С рассветом появился ландшафт, штат Теннесси, и это стало отвлекать. Пришлось выйти, постоять и дать глазам привыкнуть. К горам, расходящимся во все стороны, к выползающему солнцу, к белому прямоугольнику гостиницы на зеленом фоне холма и даже к пластиковой чашке невкусного кофе, купленного на бензоколонке. А потом дорога шла по Джорджии, но глаза удержать уже не удалось. Когда я их открыла, мы ехали по чистому, красивому, зеленому городу. Правда очень жаркому.
— Что за город? — спросила я.
— Наш, — ответили хором.
— Не может быть! — открыла окно и в веренице рекламных щитов у дороги нашла один: "Добро пожаловать в Атланту!".

Поделиться