• 2021-3 (33)

Эту ночь не забуду до самой смерти! Меня заперли в компании умственно отсталых, среди которых были настоящие идиоты: беспричинно гогочущие, бессвязно бормочущие, выкрикивающие несуразицы, издающие непристойные звуки. Зачем, спрашивается, запирать изолятор, если в нем не было ни одного ходячего? Ведь и я, и мои «однокашники» из «слабого» корпуса Бачатского детдома не могли передвигаться самостоятельно. Они вообще лежачие, а меня привезли без коляски — казенные инвалидные коляски положено было при убытии оставлять в детдоме.

До самого утра к нам никто не заглянул. Я лежала и облизывала пересохшие губы, но потом подумала: нет худа без добра, если б меня напоили водой на ночь, я бы сейчас захотела в туалет. А судна или горшка здесь не было. Да и кто подаст мне его? Как я ни напрягала слух, за дверью изолятора царило безмолвие. Тогда я крикнула один раз, второй, третий. Проснулся лежащий по соседству пацан-крикун и загорланил, издавая животные звуки.

— Не кричи, все равно до утра не придут, — подала голос лежащая рядом более-менее вменяемая Любка.

Накануне вечером, едва нас затащили в этот изолятор, вместе со всеми зашел нетрезвый дежурный санитар. Он как конфетами накормил Любку нейролептиком, таблетками аминазина. Сначала дал одну, через минуту сунул еще две и приготовился всучить третью порцию.

— Она же умрет от передозировки! — не выдержала я.

Санитар испуганно посмотрел на меня, пьяно икнул и смылся.

Проснулась я около десяти утра, за окном было светло и солнечно. В голову полезла дурная мысль: вдруг нас тут специально бросили? Через месяц откроют — а здесь трупы! Ведь никто из нас не ходит…

Но вот раздались шаги, дверь отомкнули. Зашла медсестра с парнями-помощниками и приказала:

— Грузите всех на телегу и везите в «слабый» корпус.

Я отметила про себя: «слабый» корпус — та же терминология, что и в нашем детдоме. И ужас в том, что туда собираются определить меня — нормально мыслящую и умственно развитую. Вот она сила неверного диагноза!

На телеге, запряженной усталой лошадью, нас доставили в самый дальний угол территории ПНИ, подвезли к обшарпанному зданию и занесли на второй этаж. Там уже находились характерные больные с серьезными нарушениями умственного развития и психическими отклонениями. Один из них стоял возле окна и старательно рвал штору на мелкие ленточки. Другой, скинув с себя штаны и трусы, бегал по свободному проходу. Это были не маленькие мальчики, а взрослые мужчины.

Меня посадили на диван. Персонал ушел. Когда я услыхала отдаленные голоса и расслышала, что всех нас оставят здесь ночевать, пока не освободятся места в палатах, то заревела зверем, производя такое же впечатление, как детдомовские крикуны из «слабого» корпуса. Но мне было не до впечатлений. Через десять минут вошла медсестра «слабого» корпуса. Постояла, посмотрела. Ноль внимания на мой рев — уже привыкла к подобным явлениям. Собралась уходить, взялась за дверную ручку, и тут я заорала во весь голос:

— Пожалуйста, уберите меня отсюда куда-нибудь, я не умственно отсталая, у меня нормальные мозги, я боюсь здесь оставаться!

Она посмотрела на меня:

— Куда я тебя уберу? Свободных мест в палатах нет, — помедлила. — Ладно, сейчас придет сестра-хозяйка, что-нибудь придумаем.

Она отогнала от штор ненормального парня и вышла. Безумный, что бегал нагишом, дико завопил и направился ко мне. Мне показалось, что сейчас упаду в обморок. Понимала лишь одно — нельзя вступать с ним в беседу, надо делать вид, что не замечаю его. Я молчала, давя испуг и глотая слезы. Покрутившись около меня, безумец притих и отошел. Я немного успокоилась и, так как никто из персонала к нам не шел, даже задремала. Не знаю, сколько времени прошло, когда сквозь дрему я услышала шаги возле двери. Вошла та же медсестра и еще одна женщина, которая была сестрой-хозяйкой. Как я узнала позже, сестра-хозяйка носила звучное прозвище «Пиковая дама», и только так ее звали за глаза. Она была величественная, черноволосая и действительно смахивала на пиковую даму из карточной колоды.

— Вот эту девушку надо поскорее увести отсюда, — сказала медсестра. — Она разумная, все понимает и боится тут оставаться. Нет в какой-нибудь палате свободной койки?

— Надо посмотреть, — с высокомерным безразличием ответила Пиковая дама. — Кажется, в седьмой свободная кровать.

— Скажу парням, пусть ее спустят, — обрадовалась медсестра, и вышла, оставив меня в обществе Пиковой дамы.

— Белье на тебе казенное? — безучастно спросила та. — Или тебя из дома привезли?

— Из детского дома для инвалидов, — ответила я.

— Из какого? — механическим голосом продолжала допрос Пиковая дама.

— Из Бачатского.

Я вздохнула, вспомнив, что в «родном» детдоме жила в палате с ходячими нормальными девочками, а не с безумцами.

— Ботинки у тебя казенные? — продолжала ревизию моего гардероба Пиковая дама.

— Да, казенные. И пальто, что на мне, тоже казенное, а также майка, панталоны, трико, — перечислила я, упредив дальнейшие вопросы. — Но у меня есть и свое белье, оно в чемодане.

— Ботинки я заберу — они тебе ни к чему на койке, — решила Пиковая дама.

— А разве у вас тут нет инвалидных колясок для неходячих? — упавшим голосом спросила я.

— Колясок у нас нет, — безучастным тоном ответила она и ушла, прихватив мои ботинки.

Вернулась медсестра с двумя парнями.

— Мы тебя до завтра в седьмую палату положим, а завтра утром на пятиминутке попрошу, чтобы тебя переселили в женский корпус, — пообещала она.

— Скажите, пожалуйста, как вас зовут? — спросила я ее, в надежде продолжить дружелюбный диалог.

— Зинаида Ильинична.

— А я Тамара Черемнова, — представилась я.

Однако продолжения беседы не последовало.

Поделиться