Писатель, автор тринадцати книг, лауреат «Русской Премии» за роман «К югу от Вирджинии» (2014). Роман «Харон» стал победителем Премии имени Эрнеста Хемингуэя (2016). Сборник рассказов «Брайтон Блюз» получил титул «Книга года» немецкого издательства «Za-Za Verlag» (2013). Российское издательство «ЭКСМО» выпускало персональную серию «Опасные игры» с 2015 года. В 2020-м запущена новая авторская серия «Эрос и Танатос» в литературном агентстве «Фобериум». Живет в Вермонте. 

Самоцензура?

Вы знаете, для меня в самом звучании этого слова слышится что-то не совсем пристойное, вроде какой-то нехорошой привычки или стыдной болезни. А визуальный ряд, что возникает – он из арсенала инквиторско-церковного обихода: пудовые вериги – железные цепи, медные иконы, кресты и башмаки с чугунными подошвами – что там ещё носят аскеты и иноки разных вероисповеданий для укрощения плоти и смирения страстей? Да, железные шляпы – серьёзно, шляпы тоже есть.

Мой личный опыт в области самоцензуры уходит в прошлое тысячелетие. Я тогда работал художником-иллюстратором в Агентстве печати «Новости», что на Зубовском бульваре, в Москве; контора занималась пропагандой советского образа жизни по всему миру, выпуская более сорока журналов в разных странах – от Польши и Афганистана до Англии и США. 

Нарисовал я как-то новогоднюю обложку для детского журнала «Спутник», который печатался в Индии. 

Индию, к слову, мы охмуряли с особой страстью: там выходило два молодёжных издания, женский глянцевый журнал и толстый полноцветый «Совьет Лайф» – эдакий наш вариант журнала «Америка», если кто застал. 

Обложка вполне безобидного содержания – как сейчас помню – русский Дед Мороз, держит на руках мелких ребятишек с подарками; фоном – ёлки в снегу, за ними звёздное небо. Главный художник журнала, Миша Шестопал, обложку похвалил, но приглядевшись, рассердился не на шутку – ты, говорит, Валера, с ума что ли сошёл? На твоём небе половина звёзд -- шестиконечные! Нас же с тобой в тайном сионизме обвинят! Слава богу, что заметил, а то бы в печать номер пошёл, представляешь, какой скандал бы случился?

Звёзд было много, я почти час переделывал магендавиды в пятиконечные звёзды, политически правильные и утверждённые партией и правительством. Щестопал все звёзды внимательно проверил и обложку подписал в печать. 

После этого случая, много лет подряд, каждый раз когда я рисовал звёзды, будь то иллюстрации к сказкам Пушкина или на плакатах к московской Олимпиаде, я непроизвольно пересчитывал концы, стараясь избежать крамольной гексаграммы.  

…

Сегодня я живу в Вермонте и выпускаю свой двенадцатый роман, который называется «Горгона». Профессионально писать я начал уже в Америке. Звёзды к тому времени я рисовал уже любые и концов больше не пересчитывал. 

Когда я работаю над текстом, единственный элемент самоцензуры – это требовательность к себе. Я испытываю абсолютную, почти религиозную ответственность за каждое слово. Стилистически я стараюсь быть безупречным. Сложней дело обстоит с тематикой: писатель – настоящий писатель – подобен чуткому инструменту, вроде сейсмографа, способному задолго до землетрясения ощутить приближающуюся катастрофу и предупредить праздное человечество. 

«Горгона» была закончена прошлым октябрём, а начал я этот текст года три назад. Тогда Харви Вайнштейн ещё был главным продюсером Голливуда, никто не слышал про #me too. Страшно обидно, что неповоротливость русского издательского дела воткнула мой роман в ряд книжек с подобной тематикой. 

Я никогда не интересовался трендами в литературе и тут я разделяю мнение Юрия Крылова: “Если на литератора влияет книжный рынок, значит, это бездарный литератор… Когда рынок начинает воздействовать на литературу, использовать её как инструмент зарабатывания денег, она перестает быть литературой. Она становится чем угодно: публицистикой, памфлетистикой, имитацией художественной литературы…”

Для меня писательство не способ заработать – я профессиональный художник с сетью клиентов по всему миру и агентом в Вашингтоне. По той же причине меня не интересует известность и слава – только в прошлом году мои работы экспонировались в музеях Германии и Русском музее в Санкт-Петербурге. 

…

А если говорить о самоцензуре в исконно русско-советском понимании – политическом – этого слова, то сошлюсь на мой роман «Харон», в котором даётся детальный план ликвидации существующего режима в РФ. 

Моё последнее интервью «Эху Москвы» сняли с эфира; когда я отвечал на вопрос о проблемах российского книжного бизнеса, Майя Пешкова перебила меня: вы называете все фамилии, а они же к нам сюда приходят в студию (невольно подумалось – да к тому же и зарплату платят), вам хорошо – вы в свой Вермонт уедете, а нам с ними тут жить.

После записи я вышел на Калининский проспект – или как он там сейчас называется – вышел в город, где вырос и который знал не хуже своей ладони, но Москва не узнавалась и была похожа на нехороший сон, когда всё вокруг лишь скорлупа, а внутри гниль, дрянь и сплошное притворство; и понял то, чего не понимал дотоле и что лежало на виду. Всё вдруг стало просто и ясно: а ведь права Пешкова – мне действительно хорошо. 

Хорошо, что я уеду в свой Вермонт, где у меня свой лес и своя река, и баня с вениками, и где мне не надо улыбаться мерзавцам или не дай бог жать руки им. Хорошо, что не надо на ювелирных весах проверять каждое слово на лояльность подонкам и лицемерам. Хорошо! И слово «самоцензура» будет означать не страх перед начальником-самодуром, а всего лишь обязанность перед самим собой быть достойным художником. Действительно хорошо!

Поделиться