• 2016-1

Память на лица у меня не очень. Ну, знаете, не разведчик. Вот так встречаешь человека — он кажется неуловимо знакомым, здороваешься, обмениваешься парой фраз… Но кто это, где, когда, при каких обстоятельствах виделись — хоть убей, не припомнить. Зато собачьи внимательные, неотрывно следящие за тобой глаза, выражающие верность и уважение, чёрные чуткие носы, похожие на маленькие боксерские перчатки, торчащие сосиской хвосты, сразу выдающие настроение, — их помню наперечёт, все, сколько было рядом.

Верные мои друзья, спутники и спасители. Всё началось с Наблы, небольшой и шустрой рыжей собачонки, прибившейся к нам, когда я был на первом курсе. Раньше, несмотря на все мои уговоры и горячий энтузиазм младшей сестрёнки Симы, переговоры с родителями никакого успеха не имели. Однако остроухая эта животинка, по-партизански занесенная домой «только погреться», оказалась такой ласковой, самостоятельной, и, главное, незаметной в нашей малометражке, что сопротивляться было, собственно, и нечему. Гуляла она сама, пулей слетая с восьмого этажа, а дома, при всём своём уличном прошлом, присутствия ничем не выдавала, скрываясь в детской. Там же и кормилась из моих да Симиных рук. Поначалу мы никак не могли придумать ей имя. По виду и характеру лучше всего подходила кличка Лис, однако собака с таким именем жила у моего друга Лёвки, и повторяться не хотелось. Присмотревшись к симпатичной мордахе, я обнаружил, что в светло-рыжей шерсти, как раз между хитрых блестящих глаз, отчетливо просматривается белая отметина в форме равностороннего треугольника вершиной вниз. И сразу нашлось подходящее имя — Набла. Странный значок  с таким названием я часто рисовал тогда в тетрадках, изучая в университете векторную алгебру. Кличка получилась звучная и необычная. От расспросов, конечно, не было отбоя, и вскоре все дети в нашем дворе со слов моей сестры-семиклассницы твёрдо знали, что «набла — это линейный дифференциальный оператор первого порядка». Все нашей Набле улыбались, а светло-рыжее создание с плутовским выражением на маленькой остроухой морде улыбалось в ответ. Так, в уюте и сытости, она и пережила у нас зиму, как перелётная птица, нашедшая теплый приют на время холодов. По весне, вися на подножке трамвая по пути в университет, я в последний раз свистнул ей, трусившей по тротуару по своим неотложным собачьим делам. Куда увел её вектор странствий после полугода жизни с нами и почему — не ведаю, только больше она не возвращалась. Много лет, записывая уравнения с таким привычным для физиков символом, я вспоминал собачку-привидение нашего дома и белую отметину меж весёлых глаз плута и бродяги.

Исчезновение Наблы мы с сестрой переживали трудно. Но эта первая попытка завести собаку убедила нас и, кажется, родителей, что она не будет последней. Ибо всякий, имевший рядом собачью душу, знаком с упоительным ощущением милосердного покровительства над живым существом, которое смотрит тебе прямо в глаза с выражением бесконечного доверия — чувство, знакомое, должно быть, только Творцу или доброму пастырю. Вскоре, решив отмести элемент случайности в деле поиска четвероногого спутника, я сходил в клуб охотничьего собаководства и оставил там заявку на русского спаниеля. Почему-то мне нравились собаки этой породы, чей необыкновенный интеллект так ценится охотниками на водоплавающую дичь — небольшие, симпатичные и длинноухие. Охотником я не был — напротив, считал само это занятие изрядной «дичью». «В наш век, когда утку можно легко купить в магазине, — считал я, хотя, честно говоря, в середине 70-х в российской глубинке это было изрядным преувеличением, — охота на живность с оружием в руках — самое настоящее варварство. Хочешь пострелять — иди в тир». Никто, однако, с этой максимой не считался, и охотничьих собак разводили, выставляли, и были они предметом сердечной привязанности многих людей, отнюдь не только охотников. Особенно это стало заметно после выхода фильма «Белый Бим — Чёрное Ухо», где судьба героя всенародно любимого артиста оказалась сплетена с судьбой красавца-сеттера. Не избежав всеобщей симпатии к подружейным собакам, я тоже с нетерпением ждал ответа из клуба.

Однажды мне действительно прислали открытку, где говорилось, что некий владелец хочет продать свою собаку, взрослого русского спаниеля. Честно говоря, моей первой реакцией было сильное недоверие к этому человеку. Продать собаку? Друга, помощника? Но почему? Мы созвонились, уговорились о цене и назначили встречу. Мужчина этот жил в хорошо знакомом мне городке в тридцати километрах от Самары, бывшей тогда ещё Куйбышевом, и нужно было целый час трястись туда в душном автобусе. Мы с родителями жили там до моих одиннадцати лет, и эта поездка была как путешествие в давнее детство с его несбыточными желаниями. В этом детстве отец, страстный кинолюбитель, часто показывал нам стрекочущим киноаппаратом мультфильмы, которые покупал, не расcчитывая на милость телевизора. Среди них был и любимый кукольный мультик «Варежка», как раз об этом самом — наивной мечте о своей собаке. Может, здесь и коренится чувство, оставшееся со мной на всю жизнь.

Мы встретились на автобусной остановке. Владелец собаки оказался невысоким лысоватым мужчиной с грустными глазами и виноватым выражением лица. Он торопливо, словно выполняя данное кому-то обещание, сказал, что хотел бы избавиться от пса, против которого восстали все его домашние. Произнося заготовленную речь про трудности с родственниками и какую-то аллергию, он изредка поглаживал по гордо посаженной голове молодого русского спаниеля с великолепным экстерьером — белого, с крупным чёрным крапом на лапах и длинными чёрными бархатными ушами. Собака при этом задирала голову вверх и поглядывала на него испытующе. Едва дождавшись конца объяснений и оправданий, предназначенных, казалось, не мне, а собаке, я сунул ему сумму, составлявшую три четверти моей месячной стипендии и решительно взялся за поводок. Мужчина не без паузы отпустил его, потом достал какие-то клубные бумаги на собаку и неожиданно сказал: «Я вас провожу». Подошёл мой автобус — маленький полупустой «ПАЗик». Пёс — его звали Джек — одним прыжком преодолел ступеньки, радуясь предстоящей поездке, и мы оба поднялись вслед за ним. Пока автобус пыхтел по улицам городка, бывший хозяин сидел рядом молча и насупившись. Потом он быстро встал и пересел на задний ряд сидений. Собака с некоторым недоумением проводила его глазами, однако не дернулась и осталась лежать у моих ног на дрожащем полу автобуса. Пропустив еще несколько остановок, мужчина решительно поднялся и, едва махнув рукой, вышел на окраинной улице. Так в городе детства я обрел четвероногого друга всего своего студенчества.

Шло лето после второго курса, родители уехали куда-то в отпуск, но пробитая двумя годами ранее брешь в их неприятии собаки в доме давала надежду, что всё опять обойдется мирно. Сестра была в восторге, и их счастливой возне с Джеком не было конца. Джек был хорошо воспитан и неописуемо красив. Черные уши и крап на лапах придавали ему сходство с легендарным Бимом, хотя это был чистокровный спаниель, а отнюдь не куда более представительный английский сеттер. Повадки охотничьей собаки он радостно выплёскивал наружу при каждой поездке в лес или на речку — оглашал лес радостным лаем, без устали плавал, сигая в воду прямо из байдарки, требовал, чтоб ему кидали палку, демонстрируя всем своим видом готовность точно так же притащить и утку. Но такого счастья я ему доставить не мог, и мокрый Джек делал стойку на всякую водоплавающую дичь по курсу нашей байдарки. Мы брали его в походы и на Грушинский, и теперь, доставая старые снимки, я натыкаюсь всякий раз на черно-белую карточку, на которой Джек прикрыт от дождя чьей-то штормовкой — капюшон на голове, а полы свисают с боков. Джек слушал наши песни, греясь у костра, и казался равнодушным. Его большие бархатные уши лежали на земле поверх лап, и только чуткий нос подрагивал, вдыхая аромат вольной беззаботной жизни, так радостно знакомой нам обоим. «А пёс себе без всяких философий завалится на лапы с головою» — пели мы нестройным хором. Джек косил карим глазом на знакомое слово «пёс» и, должно быть, думал, что «без всяких философий» — это просто наше, по молодости и глупости, непонимание непростой собачей «философии». Потому что в собачьей жизни год идёт за семь человеческих, и по этой мерке он уже был значительно старше всех нас.

Единственным, но крупным его недостатком было категорическое нежелание возвращаться домой с прогулки. Джек решительно требовал спустить его с поводка сразу после выхода из лифта, потряхивая головой, останавливаясь и нетерпеливо закусывая привязь. Отпущенный на волю, он вихрем носился по двору, без тени сомнения подбегая к взрослым и детям, чтобы получить свою порцию внимания и ласки. Однако карий его глаз всё время держал в поле зрения меня или сестру с поводком в руках. Когда же гуляющий направлялся обратно к подъезду, а Джек не испытывал ни малейшего желания возвращаться на коврик, тогда и начиналась увлекательнейшая игра под названием «Поймай меня». Собаки вообще-то многие вещи делают лучше нас — видят, слышат, бегают, чувствуют запахи, а уж дух свободы и плохо сдерживаемая ненависть к привязи у них просто в крови. Вот и приходилось пользоваться его душевной привязанностью к нам, скрываясь в подъезде и ловя момент, когда обеспокоенный пёс отправлялся на поиски хозяев к дверям дома.

Джек жил с нами долго и счастливо. Кажется, даже родители притерпелись и уже улыбались, видя его радостную лопоухую морду рядом с нашими счастливыми лицами. Ибо сказано: «Возлюбите детей и щенков». Только один раз мама по-настоящему на него рассердилась, потому что Джек, повинуясь своему неистребимому инстинкту, учинил охоту на утку, не покидая стен нашей квартиры. В то утро мама, замечательная хозяйка и кулинар, задумала порадовать всё семейство вкуснейшим праздничным обедом, для чего накануне был организован поход на рынок, и там добыта довольно крупная, не слишком подробно ощипанная утка с ярким оранжевым клювом, которая уже лежала на разделочной доске, смиренно ожидая своей участи. Джек, как всегда в таких случаях, крутился где-то на пороге кухни, вздыхал, заглядывал в глаза, попадался под ноги — словом, всячески напоминал о себе, бедной собаке, которая уже бог знает сколько не ела и, уж конечно, никогда в жизни не пробовала такой замечательной, жирной и вряд ли кому-то ещё интересной птички. Маме в ее кулинарном порыве все эти намеки были вполне понятны, и утиная голова вскоре досталась бы отважному охотнику, если бы в тот момент, когда нож для разделки птицы был уже занесен, не зазвонил телефон в гостиной. Надо сказать, что мама работала учителем в средней школе, и, вероятно, это был кто-то из родителей, озабоченный успехами своего чада. Разговор затянулся. Учитель, мгновенно перевоплотившись из кулинара, стоял теперь в гостиной с телефоном в руках и втолковывал что-то в трубку самозабвенно и строго. Когда же через каких-то полчаса учительский долг был исполнен и кулинар вернулся в кухню, разделочная доска была девственно чиста. Не особенно надеясь на память, мама заглянула в морозилку — а доставалась ли утка вообще? Но и там было пусто, как в Антарктиде в полярную ночь. «Ну, не улетела же она!» — сказала мама, терзаясь смутной догадкой.

Коварный похититель был обнаружен в треугольной норе между стеной и наклонной спинкой большого дивана. Он скалил зубы, рычал, урчал от удовольствия и пытался залезть поглубже — всё это одновременно. Ему не повезло: диван стоял так, что, пятясь вглубь своей норы, Джек одновременно вылезал с другой стороны своим коротким, сосискообразным, вибрирующим от невозможной охотничьей удачи хвостом, за который и был вытянут из укрытия превосходящими силами противника. Утка уже изрядно пострадала со стороны шеи, но самые вкусные части были всё же весьма благородно оставлены хозяевам. Проклиная «волчью сыть», мама решительно отсекла обезображенную часть бедной птицы и с гневом бросила неудачливому охотнику. Джек торопливо схватил остаток шеи и почёл за лучшее скрыться с малой добычей в детской, не оспаривая процент своей доли. Ко времени окончания моего студенчества наш Джек стал солидным, матёрым, умудренным жизнью псом, который уже не позволял себе подобных вольностей. Он всё так же провожал и встречал обитателей квартиры на восьмом этаже, непостижимым образом зная, когда кто-то из своих входил в лифт внизу.

А вскоре мне с неестественно короткой стрижкой пришлось на полтора года покинуть родной дом, ибо военной кафедры у нас в университете не было, и служба рядовым Советской Армии неизбежно маячила в светлой перспективе академического образования. Армейское время медленно и мучительно тянулось в воинской части в Тольятти, всего в ста километрах от дома. Нечастые короткие увольнения давали возможность приезжать иногда домой, чтобы повидаться со своими, торопливо поужинать и почти тотчас же отправляться в обратный путь, не забыв потрепать собаку по холке. Один из таких визитов и был отравлен вестью о том, что Джека у нас украли: сестра забежала на минутку в магазин за хлебом, привязав собаку к дереву, а когда вернулась, поводок был обрезан…

Кража собаки, кота, лошади, да и любой разумной животины во сто крат тяжелее кражи денег или автомобиля, потому что одна живая душа отрывается от другой против их воли, и никому не известно, как они обе это переживут. Знаю одно — собаки очень чувствуют намерения держащего поводок. Они могут быть преданы до смерти, как один тольяттинский пёс, до конца своих дней ждавший хозяев на месте трагической автокатастрофы и удостоенный за это памятника, а могут озлобиться и пуститься в бега, и тогда их несчастная судьба — бездомные скитания, голод и помойки.

Должно было пройти много лет, прежде чем мечта о собаке получила своё новое воплощение. Сложилась семья, родились дети. В двухкомнатной хрущёвке два пацана восьми и пяти лет по-обезьяньи карабкались по веревкам и лестницам самодельного спортивного комплекса. После прежней «однушки» эта квартира казалась огромной и вместительной, а мальчишки были уже большими и вполне разумными. В науке воспитания, мудрёной и извилистой, есть и заветная глава про положительное влияние домашних животных. Мы были увлечены тогда книжками Бориса Павловича Никитина о детском развитии, и идея завести снова четырехлапое чудо — теперь уже и для детей — постепенно пробивалась в кухонных разговорах. И, как говорится, на ловца и зверь бежит.

Мы с детьми гуляли по широкому ближнему бульвару, когда увидели на столбе объявление про щенков русского спаниеля — мол, приезжайте, покупайте, радуйтесь. Короткое совещание тут же на улице постановило: «Будем брать». Бумажная «лапша» с телефоном была надежно упрятана в карман, и дети приплясывали от нетерпения: «Когда, когда?» На обратном пути с прогулки небо нежиданно прохудилось. Убегая от непогоды, мы все трое вдруг застыли от абсурдности увиденного: немолодая женщина говорила в будке по телефону, прикрыв за собой дверь, а на улице под противным холодным дождём смирно сидела черная длинноухая собака и терпеливо дожидалась хозяйку. Это был как раз русский спаниель, молоденькая девочка, с кротким, каким-то наивным выражением длинной морды и печальными тёмными глазами. Уши её намокли и свисали до земли тяжелыми лепёшками, а хозяйка всё болтала и болтала по телефону. «Она не любит свою собаку», — отметил мой младший. Наконец, телефонная беседа прекратилась, и хозяйка спаниеля с удивлением обнаружила за дверью будки нас троих, глядящих на неё с осуждением.

— Что ж собака-то у вас мокнет? — спросил я почти спокойно.

Женщина посмотрела на детей и слегка смутилась.

— Да вот, — забормотала она торопливо, — это собака сына, да ему она, видно, не нужна, он её и оставил. А мне она на что? И так хлопот по горло.

Надоедливый дождь не располагал к долгой беседе.

— Не нужна — так и отдайте в хорошие руки, — предложил я, еще не веря в счастливый случай.

Собака беспокойно переводила взгляд с женщины на меня и детей, будто понимая, что сейчас решается её судьба.

— Она денег стоит… — протянула хозяйка выжидательно.

— Сколько?

— Хмм… Шестьдесят.

Мда, жизнь дорожает, и собачья тоже… Но ведь это уже не три четверти стипендии, а «всего лишь» почти пол-зарплаты!

— Идет!

 

 Дети заплясали под дождем, а потом бросились обниматься с собакой. Не помня себя, мы добежали до дома, достали из загашника шесть трудовых червонцев и получили в обмен чёрное длинноухое чудо по имени Дэйзи. Почему прежние хозяева назвали собаку ромашкой — именно так этот цветок называется по-английски — история умалчивает, но когда дети, играя с мокрыми собачьими ушами, свели их вместе под её простодушной мордахой на манер повязанного на голове деревенского платка, новое имя родилось само собой — Дуся. Псина радостно отзывалась на него и вообще заметно повеселела, обретя иной, шумный и беспокойный, но такой неравнодушный к ней дом.

Охотничьи собаки — народ особый, и неопытным владельцам нужно быть начеку. К примеру, спаниели и сеттеры, следуя внедрённым в их умные головы охотничьим инстинктам, легко подчиняются другому человеку, потому что при случае должны безотказно работать по дичи с любым охотником. Есть и другая особенность: обнаружив на земле нечто дурнопахнущее, охотничьи собаки радостно вываливаются в этом, чтобы чуткая дичь не заподозрила присутствие охотника по запаху — к неописуемому ужасу владельца, потому что отбить это зловоние простым мытьём почти невозможно. А если дело происходит зимой, да ещё в городских условиях… Хозяину такой «чистюли» можно только посочувствовать, причем собака искренне недоумевает, за что её, так удачно «замаскировавшуюся», ругает почём зря разбушевавшийся Мастер. Джек научил нас этим премудростям, извалявшись однажды в конском навозе во время лыжной прогулки по волжскому льду — тогда, в семидесятых, через замёрзшую реку ещё ходил иногда гужевой транспорт. Как нам с сестрой пришлось поработать, чтобы впустить его домой, не поддаётся словесному описанию.

Словом, с Дусей собачью вольницу пришлось слегка прикрутить, ходила она на поводке, но в удобном и безопасном месте её всегда отпускали. И привыкла она к нам очень быстро — в самый первый день уже паслась себе без привязи на лужайке возле дома под присмотром трех пар восхищённых глаз, не помышляя ни о каком побеге. А уж когда в водном походе в первый раз попала в байдарку, сразу поняла, что нашла правильное место для жизни. Это была её стихия! Она сигала с лодки в воду, проходя перекаты своим ходом по другому рукаву реки, воровала палки у кострового, создавая собственный запас дров, без устали носилась по стерне до порезов на лапах, а когда попадала на берег, никогда на упускала возможность отыскать тухлую рыбину — словом, переживала все радости собачьей жизни и была несказанно благодарна за них. Собаки вообще хорошо помнят сделанное им добро, и сотворенное зло тоже помнят. А ещё они умеют ценить своё однажды обретённое собачье счастье и всю жизнь благодарны вам за это. Такому у них не грех и поучиться.

Через короткое время, следуя ходу судеб, жизнь наша переменилась, и мы переехали в центр города, в так называемый «офицерский» дом — унылое четырёхэтажное здание с деревянными перекрытиями и облупившейся штукатуркой на дранке. Дом был построен в середине тридцатых, и к началу девяностых уже изрядно обветшал и обесценился, но место, место! От него было два шага и до филармонии, и до драмтеатра, и до центральной городской площади, и, главное, до колледжа для одаренных детей, где взрослая половина нашей семьи начала тогда работать, а дети — учиться. Назывался дом «офицерским», потому что, по слухам, построен он был когда-то для офицеров Приволжского военного округа, штаб которого располагался тут же рядом, за высоким забором. С другой стороны этого забора располагался другой дом, «генеральский», рангом повыше. В нём, как говорили, жил когда-то «враг народа» маршал Тухачевский, оттуда в 1937-м его и забрали. Про наш дом ничего такого я не слышал, но когда во время ремонта обнаружил под наличником у старой, обитой дерматином входной двери пучок тоненьких проводков, уходящих куда-то вглубь квартиры, мне стало немного не по себе. Впрочем, в это время я занимался своей диссертацией, и самое чуткое подслушивающее устройство ничего, кроме моего бессвязного бормотания и визга детей, возящихся с собакой, зафиксировать не могло.

В то позднее субботнее утро в пустой и тихой квартире я, как обычно, корпел над выкладками. Дуська мирно дремала на коврике у входной двери, соседи за стеной не мешали — должно быть, уже трудились в это время на даче. Словом, в доме было тихо и благостно — самое благословенное время для творческой работы. Увлечённый расчётами, не сразу и расслышал, как собака поднялась и шумно втянула воздух. Потом она негромко заскулила, не отводя морду от входной двери около замочной скважины. Такое поведение было необычным и могло означать беспокойство из-за недомогания или появления чужого человека на лестничной площадке. Правда, почуяв чужака, она бы, скорее всего, залаяла, а тут — какой-то беспомощный скулёж. Пытаясь понять причину, я вышел в прихожую и сразу почувствовал неприятный запах горелой резины. Потом-то мы восстановили всю цепочку событий: соседи циклевали паркет, и строители, чтобы подключить машинку, прицепились прямо к электрошкафу на лестничной площадке — благо, тот не был заперт. Кабель под напряжением в выходной день был брошен на лестничной площадке, кто-то шёл, пнул мимоходом разъём, контакты коротнули, и провод загорелся. К моменту, когда по Дусиной наводке я открыл дверь, огонь уже подбирался к металлическому ящику, прибитому прямо к стене между этажами на сухие и горючие, как спички, деревянные планки. Не успев даже толком испугаться, я отодрал горящий кабель от шкафа за его верхнюю, еще несгоревшую часть и рванул вниз рубильник. И тут же спина покрылась холодным потом — стало ясно, что мы с Дусей только что спасли огромный дом от пожара. Страшно даже сказать, что могло бы произойти. В Самаре были случаи, когда горели старые многоэтажные здания с деревянными перекрытиями — потушить их почти невозможно, высушенная временем горючая основа не оставляет никаких шансов.

Совершив столь героический поступок, Дуся и в ореоле заслуженной славы продолжала радовать нас своей преданностью и интеллектом. Летом мы ходили с ней на Волгу, где собака наловчилась нырять и, шаря носом по дну в мелком месте, доставала брошенную гальку. А зимой наша красотка с налипшими на ушах снежными серёжками научилась кататься с ледяных горок, установленных на центральной площади по случаю Нового года. Горки заливали водой, детвора забиралась по металлическим ступенькам — кому горка повыше, кому пониже — и радостно съезжала вниз, пока с наступлением темноты родители не разбирали человеческих детёнышей по домам. И тогда наступало время собачников. Псы всех сортов и мастей наполняли площадь, перенюхивались и перегавкивались, и то же самое, с поправкой на человеческий язык, делали их хозяева. Как-то зимним вечером мы с Дусей застали такую картину: две девушки пытались затащить на невысокую горку огромного датского дога. Одна тянула сверху за поводок, другая упиралась плечом в костлявый собачий зад, но дело никак не продвигалось. Упрямая и могучая животина упиралась что было сил, с нескрываемым ужасом глядя на дырчатые и скользкие ледяные ступени металлической лестницы. Если бы Дуся умела смеяться, она бы, наверное, расхохоталась от души. Выскользнув из ошейника, моя сообразительная собака в один миг взлетела по злополучной лестнице и, не сумев затормозить на верхней площадке, соскользнула вниз по ледяному желобу на смешно растопыренных лапах. Клянусь, её морда в эти несколько секунд сменила выражение от некоторой растерянности до удивления и даже гордости за своё достижение. Во всяком случае, она стала без устали взбираться на горку и скатываться с неё, с каждым разом совершенствуясь в мастерстве и переходя при моём посредничестве и удивлённом одобрении ко всё более крутым и высоким склонам. Потом, приходя на площадь, мы много раз показывали зевакам этот аттракцион.

Дуся была девочкой. Я не люблю другое короткое слово, описывающее собак женского пола и имеющее ругательную репутацию, именно потому, что оно бросает какой-то неприятный отсвет на моих четвероногих друзей. И как у всех девочек, однажды наступил такой момент, когда она уже готова была стать мамой. Обычно в это время хозяева особенно беспокоятся за своих питомцев и усиленно охраняют их от случайных связей. А если собака породистая, наоборот, пытаются подобрать ей достойного жениха. Дело это, как и у людей, тонкое, деликатное, и не место в этом повествовании обсуждать его в деталях и подробностях. Словом, Дуся была девочка, и настало ей время. Но где взять достойного партнёра нашей красавице? За судьбу будущих щенков, кстати, мы как-то не очень беспокоились. Моя сестра страстно хотела взять одного — мы же с ней одного поля ягоды. Коллеги и друзья тоже интересовались… И тут надо рассказать одну собачью историю, которая случилась с нами незадолго до того, как наша Дуся заневестилась. В тот день я, как обычно, вышел утром из подъезда, чтобы отправиться на работу. Дел был немало — в планах стояло, кроме всего прочего, посетить один научный институт. Едва я открыл дверь из подъезда на улицу, как перед моими глазами во двор влетел донельзя взъерошенный кот в отчаянной попытке немедленно скрыться, исчезнуть, раствориться в пыльном пространстве. За котом с развевающимися по ветру ушами мчался пёс — роскошный красавец, черно-белый с крапом русский спаниель, похожий на старину Джека, только намного выше и мощнее его.

— Опять русский спаниель? — удивлённо спросите вы.

— Ну да, - тихо отвечу я, — так уж складывается жизнь. Вообще-то, такое словосочетание — чистый оксюморон: «русский испанец». Но может быть это сама судьба напоминает мне о том, что я и сам некоторым образом «русский спаниель», то есть сефард, потомок выходцев из Сфарада — Испании, невесть как занесённых в Россию?

Тем временем кот нашел спасительную щель под сараями, а пёс, упустив того из виду, выглядел немного растерянным: в каменном мешке нашего двора всё ему было незнакомо и непривычно. Он крутился на одном месте и никак не мог выбрать направление к родному дому. Понаблюдав за ним пару минут, я принял роковое решение: пса надо придержать до вечера, а потом, уже после работы, прогуляться с ним по окрестностям в поисках хозяина. Через пару минут чёрно-белый красавец был пойман, приведён домой и помещён в отдельную, недавно отремонтированную комнату с дорогим и модным тогда мягким чешским линолеумом на джутовой подложке, снабжён мисками с едой и водой, а также инструкцией: сидеть тихо и ждать конца дня. Смирная и всё понимающая Дуся заняла позицию в коридоре у своей миски и время от времени обнюхивала закрытую дверь — как там гость? Наведя порядок в нашем «зоопарке», я со спокойной душой уехал на работу.

Когда ближе к вечеру меня разыскали в институте и попросили к телефону, смутные подозрения — что-то случилось? — быстро превратились в суровую реальность. Звенящий металлом голос в трубке произнес: «Немедленно бери такси и приезжай домой. Если тёща это увидит, у неё будет инфаркт». Появившись дома, я и вправду был поражён размером ущерба, который один отдельно взятый пёс может нанести человеческому жилищу в условиях вынужденной изоляции: огромный кусок линолеума перед дверью был располосован когтями в лапшу, выдран и попросту уничтожен, а дверь, толстая деревянная дверь с глубокими фигурными вырезами на поверхности со стороны комнаты была выведена в плоскость, словно её ожесточённо и долго шкрябали с невероятной силой огромным рашпилем. Уставший от напряженной работы чёрно-белый красавец спаниель лежал тут же в комнате и тяжело дышал, не выказывая ни грамма раскаяния. За всё время отчаянной борьбы за свободу он ни разу не притронулся ни к еде, ни к питью и теперь смотрел на меня исподлобья, угрюмо ожидая своей участи. Ругая самого себя последними словами за непредусмотрительность, я с уважением погладил шишковатую собакину голову. «Надо же, какая силища!» — подумал я тогда и принялся торопливо заметать следы.

Кое-как покончив с этим делом, мы с могучим псом в Дуськином ошейнике выскользнули за дверь с твердым намерением найти его родной дом, пока этот силач не разнёс наше жилище «вдребезги пополам». Прогулялись по Струковскому саду, потом поднялись мимо нарядного драмтеатра к площади Куйбышева. И как только пересекли какую-то невидимую мне границу, пёс натянул поводок и уверенно привёл к двери квартиры в старом доме в районе Ленинского мемориала. Я, не колеблясь, позвонил. Дверь открыла зарёванная девчушка лет десяти и сразу бросилась на шею к собаке: «Бим! Бимка! Нашёлся!» Честно говоря, выходя с длинноухим красавцем из нашей изуродованной квартиры, я был полон решимости потребовать возмещения за учинённый собакой погром. Но, видя зарёванное лицо хозяйки, смог только спросить:

— Что же ты отпускаешь его одного? Ведь потеряется, или уведут его, или, не дай бог, собьёт машина!

— Это не я, — сквозь ещё невысохшие слёзы проканючила она, — это бабушка. Она его одного на улицу выгоняет.

Ну что тут сделаешь? Не читать же бабушке мораль… И я сказал: «Ты… знаешь что… береги свою собаку, и не давай её никому в обиду, ладно?» Девчонка вытерла сопли тыльной стороной ладони и кивнула. И я ушёл, но квартирку эту запомнил — сам пока не зная, для чего.

Так вот, когда примерно через полгода Дусенька наша заневестилась, вспомнил я про этого трудягу Бима и подумал: «А что, знатный был бы женишок, силища-то немереная и стать какая!» Припомнил адресок и пошёл свататься. На сей раз дверь открыла мама давешней девчушки. Она быстро всё поняла и сразу согласилась.

— В порядке контрибуции за нанесенный ущерб, — пошутил я, — алиментного щенка вам не полагается.

Женщина спорить не стала, нацепила на Бима поводок и мы отправились в небольшой скверик в центре мемориала, где молодой, но уже твердокаменный Ильич с вдохновенным лицом обдумывал своё будущее всемирно-историческое злодейство. Под присмотром известного специалиста по взятию мостов, вокзалов, и вообще любых крепостей красавец Бим осознал свою задачу сразу же и бесповоротно. Он атаковал нашу изящную маленькую Дусю со всех возможных направлений с применением самых изощрённых тактических маневров, но всё было тщетно: она огрызалась и уворачивалась, категорически отметая гнусные поползновения подлого погромщика. Едва отдышавшись, Бим заходил снова и снова, но гордая Дуся всякий раз давала негодяю решительный отлуп. Могучий пёс не прекращал своих безуспешных попыток добрых часа полтора, пока кому-то из двуногих не пришла в голову счастливая мысль: надо бы Дусину кусачую пасть чем-то занять. Любимая игрушка, простая подобранная с земли палка, на время отвлекла нашу недотрогу от обороны, и вот тогда всё и свершилось как по волшебству. Через два с небольшим месяца на даче преданная Дуся принесла мне прямо в рабочую сумку свой первый приплод — двух черных, в точности как она сама, девочек, и одного белого с крапом крупного мальчика, словно срисованного с папаши-погромщика. Под лавкой на веранде теперь всё время происходила какая-то тихая возня, Дуся залезала в ящик, с упоением вытягивала набухшее розовое пузо, а крошечные живые комочки подползали и чмокали, чтобы таинство жизни длилось дальше.

Среди наших «собачьих приятелей» — они всегда заводятся в среде любителей выгуливать своих питомцев в обществе себе подобных — была одна семья профессионалов-заводчиков. Жили они в частном доме неподалеку, разводили среднеазиатских овчарок, и очень кстати хозяин дома был профессиональным ветеринаром. Вот его я и спросил: «Толя, а не подскочишь ли к нам на дачу обрезать крохам хвосты в положенный срок?» Надо сказать, что в России это собачье обрезание хорошо отлажено, обязательно для породистых спаниелей и имеет вполне конкретный практический смысл: по частоте вибраций лохматого обрубка охотник судит о приближении собаки к дичи, замершей в кустах. С длинным «природным» хвостом так хорошо это не получается. Вообще-то за услугу купирования хвоста надо платить, но в безденежных девяностых бартер был обычным делом. «У нас как раз поспела вишня. Соберешь, сколько сможешь унести!», — щедро пообещал я. Толя намеревался приехать с вёдрами к полудню того дня, когда щенкам исполнялась неделя. Они уже немного оформились и выглядели смешными игрушечными собачками с ушами длиннее лап. С самого утра Дуся, как обычно, сновала между верандой и садом, по первому писку возвращаясь к своим малышам, а все остальные возились на грядках. Не помню, кто первым обнаружил, что ящик со щенками пуст. Не успев даже толком переполошиться, мы почти сразу услышали под толстыми досками веранды писк и возню. Дуся, не медля ни секунды, рыбкой скользнула в пространство между землей и опорным нижним брусом нашего домика слева от входа. Оказывается, она, каким-то сверхъестественным чутьём почувствовав угрожающую щенкам опасность, незаметно перетащила их в это утро в надёжное убежище — под дом. И как мы ни уговаривали её, как ни приманивали щенков у лаза — бесполезно. Дуся категорически отказывалась отдавать их под ножницы ветеринара. Тот уже приехал, и пока мы убеждали нашу чадолюбивую Дусю, что ничего дурного щенкам не сделаем, Толя приступил к сбору вишни. Выход был только один: вскрывать пол веранды, надежно сколоченный из доски-пятидесятки, и извлекать из темноты и сырости утаённых Дусей щенков. Она безнадёжно смотрела, как мужчины грубо орудовали гвоздодером и, казалось, вот-вот заплачет человеческими слезами.

Операция обрезания хвостов, однако, прошла быстро и безболезненно. На вольном дачном воздухе щенки быстро подросли и окрепли, а потом достались хорошим людям. Чёрная девочка Дебка из этого помёта прожила долгую и счастливую собачью жизнь в семье моей сестры, радуя её детей — моих племянниц. А Дуся через год принесла нам ещё приплод от трехцветного красавца-спаниеля с рыжими ушами, и опять её щенки, доставшись добрым людям, добавили немного счастья в этом мире. Дуся путешествовала с нами из дома на дачу, на Грушинский, в турпоходы и неизменно вызывала симпатии самых разных людей своим удивительным собачьим обаянием. В один морозный вечер сразу после Нового года отправились мы всей семьей на прогулку всё на ту же центральную городскую площадь к колледжу, чтобы заодно переписать расписание на грядущую новую четверть. В здании горел свет, там работали какие-то люди — вероятно, перед началом учебы приводилось в порядок немалое хозяйство. Собака, отпущенная с поводка внизу у лестницы, радостно носилась по первому этажу, играя со случившимися там детьми. Покончив с расписанием, дети с мамой и Дусей пошли домой, а я поехал по делам и вскоре получил звонок: «Срочно приезжай, собаке плохо!» Когда, спрыгнув с трамвая, я вбежал в нашу квартиру, то застал один только последний взгляд, который несчастная Дуся бросила на меня, прежде чем со стуком уронить голову на пол. Из уголка полуоткрытой её пасти стекала на пол струйка пены, тело предсмертной мукой было распластано на полу, а домашние стояли вокруг в слезах и полном недоумении: она же была здорова и весела каких-то полчаса назад, и вдруг такое… И даже до ближайшего ветеринара не успели добежать. Совершенно явственно это было отравление. И вдруг я сообразил, что за работы проводились в колледже накануне начала новой четверти: это завхоз разбрасывал отраву для крыс, которые таки да, вылезали иногда из тёмных углов старинного здания. Но за два дня до начала четверти? В здании, где учатся младшие классы? Я немедленно набрал домашний телефон директора, благо мы были давними друзьями, и, сдерживая хрипы в горле, сказал: «Марина, послушай, моя собака, наша любимая Дуся только что отравилась, побегав по этажу и подобрав с пола какую-то дрянь. Подозреваю, что это была приманка с крысиным ядом. А если то же самое послезавтра произойдет с каким-нибудь ребенком? Уронит он конфету или жевательную резинку на пол, а потом сунет в рот… Наш придурковатый завхоз, мать его в душу, об этом подумал!?» Не в силах больше сдерживаться, я бросил трубку и опустился на пол рядом с Дусей. По слухам, наш директор в тот вечер вызвал на работу всю наличный состав уборщиц, и они до полуночи мыли, драили и вычищали помещения от ядовитой отравы. А маленькое чёрное тело бедной собаки весь остаток зимы пролежало за сараями, закопанное в глубоком сугробе. Когда земля немного оттаяла, мы похоронили нашу Дусю под покровом темноты в городском парке, в том самом Струковском саду, где когда-то искали Биму хозяина. Место это секретное, но почетное и достойное дважды героического пса, по воле судеб спасшего, быть может, несколько человеческих жизней.

Каждый хозяин, переживая потерю лохматого друга, не может не задумываться: как же быть дальше? Заводить другую собаку и снова обрекать себя на неизбежность горькой разлуки? Или прекратить эти страдания раз и навсегда, и только изредка посещать собачью площадку, чтобы потрепать по холке чужих питомцев? Решение это трудное и болезненное, и нет тут общих рецептов. Видя, как тоскуют дети, сам страшно скучая по Дусе, через некоторое время я решился и привез из Москвы щенка шотландского сеттера — милейшее создание, черное с рыжим подпалом на пузе, и назвали мы собачонку Марго. Радости пацанов не было предела. Щенок быстро подружился с рыжим котом, который тогда воцарился на просторах нашей квартиры, и они укладывались в коридоре вместе: кот забирался под собачье брюхо, оба сворачивались клубочком, цвет плавно перетекал от черного до ярко-рыжего, выстраиваясь в сюрреалистическую композицию. Дети называли эту парочку «собакотовый рулет». Но бедной Маргоше не повезло. Той же весной, когда она появилась в нашем доме, пришло известие, что я выиграл грант на годовую стажировку в Штатах, как молодой преподаватель вуза. Вся семья выразила желание поехать со мной, и молоденькую Маргошу пришлось препоручить моей сотруднице, которая вызвалась поухаживать за ней в наше отсутствие. То ли уход этот был неважным, то ли покинутая Маргоша так переживала разлуку, только в наше отсутствие она тяжело переболела нервной чумкой. Когда через год мы, тиская и обнимая подросшую собаку, вернули её в дом, радость продолжалась только до первого припадка эпилепсии. Потом они стали случаться по нескольку раз в день, сделав её и нашу жизнь совершенно невыносимой. Дети стояли в дверях со слезами на глазах, когда я в последний раз отвозил Маргошу в ветеринарку. «С любимыми не расставайтесь!», — сказал поэт по совершенно другому, человеческому поводу, но почему-то именно эта фраза долбила мне в висок всю дорогу до клиники и обратно.

Много раз припоминал я эту грустную и поучительную историю, прежде чем в другой стране завёл свою нынешнюю собаку совсем другой породы. Да и породы, собственно, никакой нет — этот приютский пёс неизвестного происхождения, с приятной наружностью и уживчивым характером живёт в нашей семье уже больше двенадцати лет. А на расспросы о породе мы обычно отвечаем: «Еврейская сторожевая — глаза грустные, команды переспрашивает и всё время хочет кушать». О Фокси — так зовут нашего питомца, лисьим своим цветом напоминающего первую мою собаку Наблу, — надо писать отдельную историю или даже повесть, вмещающую целую жизнь.

Собачий век, к сожалению, куда короче человеческого, и хозяин почти наверняка обречён пережить своего четвероногого любимца. Говорят, что на пике интеллекта собака различает до пятисот человеческих слов, то есть она, в известном смысле, тоже человек и, несомненно, важнейшая часть семьи, в которой нашла свой приют. А значит, всё у такой собаки должно быть по-человечески, и уход тоже, а не так, как у бедной нашей Дуси. Вот с такими мыслями, готовя себя к неизбежному, я — от лица и с одобрения нашего постаревшего пса — написал стихи, которыми хочу закончить этот затянувшийся рассказ.

Завещание

Прости, хозяин, короток мой век —

Господь был благосклонней к попугаю,

Я в вашей стае — младший человек,

А бессловесным крепче доверяют...

 

Когда ты светел — вижу по глазам,

Я рядом, если в душу входит осень,

Но если ты пошлёшь меня ко псам,

Я не обижусь — наше дело пёсье.

 

Пойдём, ты за столом весь день сидел,

Полезны и тебе прогулки в сквере...

Да-да, я понимаю, много дел —

Свернусь клубочком, подожду у двери.

 

Не сыщешь по лесам да по полям

Другой такой неслыханной удачи:

Когда мы врозь — и сердце пополам,

А вместе — значит, я решил задачу.

 

Ты всё-таки её побереги,

Острей зубов порой бывает слово,

Мы сами — наши злейшие враги,

Когда в своей беде виним другого.

 

Ворчу, но не брани за чепуху,

Чем пахнет жизнь — не знают попугаи...

Я лягу там, у двери наверху,

И буду ждать. Возьми щенка, хозяин!