• 2014-4

"Однажды, в беседе с одним америка­нским писателем, его советский коллега никак не мог уяснить, почему тот не знает великого русского писа­теля 20 века Набокова...

Наконец американец хлопнул себя по лбу и воскликнул: «Ах,  Набакофф!».  «Вот-вот!» -обрадовался собеседник.

«Только он  не русский, а наш, американский, писатель!».  "Позвольте!" – изумился советский  писатель.

«Нет-нет, точно! не спорьте...». Насту­пило неловкое молчание.

Случай из жизни

 

Предисловие

Снежное одиночество Владимира Набокова в литературе 20 столетия многим читателям представляется загадочным, а еще большее количество людей  ужасно раздражает. Пытаясь применить к жизни гения свои нехитрые житейские представления, бедные критики и записные литературоведы, за гроши подгрызающие биографии писателей, которым они смерт­но завидуют, отыскивают в романах Набокова все, что им хочется, и сообщают "urbi  et orbi"  об "истинной сути" творений Набокова и "потаенной  жизни" русского гения. Жестокость кри­тики к подлинному таланту присутствует во все века, и глупо ужа­саться довольно благополучной литературной судьбе  Мак Наба (в сравнении, например,  с такими же гениями слова, как Вийон, Мандельштам или Рем­бо).  Сам Владимир Набоков неоднократно проигрывал ситуацию та­кой "мнимой разгадки"  в своих произведениях ("комментарии крити­ков" к: роману о Чернышевском в "Даре", замечания доктора Рэя к исповеди Гумберта в "Лолите", "разгадки"  мистера Гудвина в "Истинной жизни Себа­стьяна Найта" и т.д.),  оказываясь  первым "обывате­льским" критиком собственных шедевров.  Однако на критиков, писавших о Набокове в первый период его творчества, это действо­вало в весьма малой степени. После признания окончательного в 1955- 62 гг. ( успех великой «Лолиты», статья Г. Грина о романе, голливудский фильм С. Кубрика)  тон кри­тики  сменился, но лишь до смерти писателя... Впрочем, гению рас­считывать на единодушный вой признания в начале пути  не стоит никогда. К тому же, по замечанию Д. Свифта, едва ли можно оболгать в статейке, возникшей за неделю, монумент литературы, созданный за долгие годы огромным волевым напряжением гения... Статейка умрет ско­ро, шедевр умрет вместе с человечеством. Набоков, помимо писатель­ского дара, несомненно, обладал и даром филолога; но, как писатель, он стремился познать мир в его божественной полноте и оставить именно этот запечатленный образ в своих романах. Попробуем вспомнить этот мир волшебника Мак Наба хотя бы отчасти...         

 

НАЧАЛО  ПУТИ

Биографии Сирина-Набокова, составленные различными литературными бездельниками, дают самую разнообразную трактовку произведениям Набокова, но почти одинаково выдерживают био­графическую канву.  Сын русских аристократов - "золотое" счастливое детство - карьера филолога и начинающего поэта – вынужденная эмиграция - гениальный писатель и рядовой преподаватель в американском университете - признание романа "Лолита" и всего того, что было до нее, - Швейцария, отель "Палас", верная жена-переводчик  и сын- оперный певец – кончина в 1977 году, почти не замеченная на Родине Набокова. Мемуары самого писателя "Другие берега" и "Память, говори!" дают в большем степе­ни представление о даре Набокова, нежели о его личной жизни;  вероятно, перед автором не стояло задачи «само обнажиться» (по примеру Л. Тол­стого или Ж.Ж. Руссо). Мы постараемся, придерживаясь биографической канвы, прокомментировать по мере скромных сил наших ключевые произведения Набокова и поставить свои вопросы ве­ликому мастеру "игры с мнимой реальностью". Поскольку Г. Беара стало модно обвинять в "набоковизме", постараемся не­сколько приоткрыть кухню автора "Лолиты", чтобы догадливый чита­тель уже ни за что не спутал "Новую Лолиту" со "старой"...  Что же, читатель, в путь!

Владимир Владимирович Набоков родился 22 апреля 1899 года в Санкт-Петербурге в семье юриста и политика В.Д.Набокова. Отец был выгодно женат на дочери промышленника  Елене Рукавишниковой, и дети Набоковых жили в сказочной атмосфере красоты, не думая о не­сколько иной - на чердаках и в подвалах... Род Набоковых проис­ходил, по мнению самого Набокова, от "обрусевшего 600 лет назад татарского князька по имени Набок". Дед Володи по отцу был министром юсти­ции при Александре III, а дед по матери - богатым сибирским золотопромы­шленником.  Такая родословная и соответствующее ей состояние пред­полагали блестящую жизнь в России и за ее пределами для первого сына Набоковых  (в 1916 г. он даже унаследовал имение Рождествено, естественно, ненадолго), но увы... Набоков рос "ребенком домашним": дом в Петербурге, лето в деревне, заботливые гувернеры и толковые учителя, Майн Рид в подлиннике, бабочки (в смысле "насекомые"), курорты в Европе, эротические фантазии и сновидения и т.д. В 1911 году Набокова отдают в Тенишевское училище для детей аристократов: начинается период его взросления, поэтических опытов и первых столкно­вений с "обществом" сверстников.

Тема "детского рая" станет од­ной из основных тем в творчестве Сирина-Набокова, и притягатель­ность двенадцати- пятнадцатилетних девочек для мужчин зрелого во­зраста в его романах  (Бруно Кречмар, Горн, герой "Лилит", Гумберт, Куилти и др.) заключена главным образом именно в их "детскости" и непосредственности, а не только в сексуальном обаянии. Тема счастливого детства навязчиво повторяется почти во всех русских романах и в мемуарах Набокова: наиболее автобиографично она заявлена в "Да­ре" и "Других берегах",  есть проблески этой темы в "Защите Лужина", "Маше­ньке", "Приглашении на казнь".  Общий компози­ционный блок здесь - гениальный мальчик, тонко чувствующий и относи­тельно беззащитный, в окружении бездарно-пошлого мира, но под защитой чутких родителей или верных слуг. Тема в литературе не нова, но Набокову  удалось передать очарование собствен­ного "детского рая" со всегда его запахами и оттенками.

В училище Набоков "учился без особых потуг, балансируя меж­ду настроением и необходимостью", его обвиняли в аристократизме и нежелании "жить полнокровной жизнью", под коей разумелось учас­тие в многочисленных кружках и юношеских редакциях. Впрочем, стихи свои он печатал как раз в журнале  «Юная мысль». Приезжал в училище и уезжал Володя на машине, что так же не добавляло ему любви и терпимости сверстников.  В "Защите Лужина» есть один эпизод из детства главного героя, ког­да возмущенные его необщительностью сверстники пытаются засунуть голову Лужина в унитаз школьной уборной: возможно, нечто подобное пережил в школьные годы и юный Набоков.  В 1916-м училище было закончено. 3 октября этого же года Набоков издает на свои средства сбор­ник "Стихи", включавший  66 стихотворений. Позже он сам отзывался об этом  весьма негативно, считая, что эту книжечку "никогда бы не сле­довало издавать". Критикесса Зинаида Гиппиус, сама пописывающая безобидные стишата, заметила отцу Набокова, что Володя никогда не станет настоящим писателем. Это глупое пророчество Гиппиус  так и не забыла,  пользовалась им всю оставшуюся жизнь. Отметим, что хотя литературный дебют Набокова не был ошеломляющим, он состоялся.

После Февральской революции, предчувствуя надвигающуюся гро­зу, Владимир Дмитриевич отправляет семью Набоковых  в Крым. Володя сдает эк­замены в Тенишёвке и надеется окончить образование в Англии.  В Крыму Набоковы прожили 16 месяцев, отец вошел "минимальным" мини­стром юстиции в Краевое правительство, и ,переехав в Ливадию, На­боковы устроились недурно. Набоков ходил в татарское кафе, обсуж­дал свои и другие писания с М. Волошиным, перевел для музыкального представления немецкое стихотворение... и даже намеревался вступить в Белую армию. Почему он не сделал этого? Очевидно, писатель­ское призвание оказалось выше и важнее других его чувств – патриотических, к примеру... Когда остервенелые большевики ворвались в Севастополь, Набоков уже мирно плыл на пароходе "Надежда", увозящим в эмиграцию последних бежен­цев из Крыма.  28 мая 1919 г. Владимир  с младшим братом Сергеем определяются в Кембриджский  университет.  Набоков начинал обучение  как энтомолог, но затем перешел на словесное отделение Тринити-колледжа. Его пре­бывание там подарено одному из "автобиографичных" персонажей Наба -  Себастьяну Найту: "В Тринити-колледж его доставил с вокзала настоящий хэнсом-кэб...  он ждал от Англии больше, чем она могла дать... Одиночество было лейтмотивом жизни Себастьяна..." и др.

 Затем пребывание в колледже почти дословно воспроизведено в "Других берегах": тьютор Гаррисон, голкиперство, прогулки под дождем, стихи, и штудии...  Хорошее филологическое образование, приятные беседы и ностальгия по «ушедшей» России - вот что осталось в 'памяти Набокова за период трехгодичного пребывания в Кембридже. В октябре 1921-го Наб оказывается в Берлине: здесь его вс­третили мать и отец, добрые знакомые и будущие издатели. В га­зете "Руль" Иосифа Гессена немедленно появляется очерк Сирина "Ке­мбридж",  затем – некоторые  стихи этого периода. Однако революция не оставляла русских людей даже в эмиграции, в марте 1922 года Набоков переживает личную трагедию: Борк и Таборицкий устраивают в зале Филармонии перестрелку, и пуля, направленная в лидера кадетов Милюкова, убивает отца Набокова... Мать с двумя дочерями уезжа­ет в Прагу, брат Сергей и Наб остаются в Берлине. Необходимо было начинать самостоятельную жизнь - без ясных перспектив и гарантированных доходов.

Набоков  усердно «давал уроки английского и французского, а та­кже и тенниса... много переводил». Но главное – Наб  пытается стать популярным автором, ибо даже гениальный писатель без известности и публикаций обречен на молчание... и скорую смерть. В конце де­кабря 1922-го в издательстве "Гамаюн" выходит книга стихотворений "Гроздь", подписанная В.Сирин. Именно этим именем Набоков станет подписывать свои художественные произведения, четко отделяя «мир Сирина»  от реальности. В 1922 г. Набоков заключает помолвку с некоей девушкой  Светланой Зиверт, однако брак не состоялся. В январе 1923-го выходит новый сборник  стихов "Горний путь".  Оба эти сборника в меру талантливы, но разглядеть за ними будущего автора «Дара» и «Бледного огня» пока затруднительно. Интереснее выг­лядят переводы на русский  из Кэрролла, Ронсара, Верлена и Теннисона, но это именно хорошие переводы, не более того. О поэмах Набокова этого пери­ода лучше и не говорить: "Крым" может быть подписан именем Пуш­кина, а "Петербург" вообще заканчивается его прямой речью…

Это еще время учения Владимира Сирина, время проб, рабского подражания, поисков новых тем и собственных образов.

 

«РУССКИЙ»  ПЕРИОД  В.СИРИНА

Наступил 1925 год. 15 апреля Набоков женится на Вере Евсеевне Слоним, дочери русского лесоторговца (еврея по происхождению); его мать не одобрила такого выбора и до конца жизни находилась в на­тянутых отношениях с Bерой... Был ли счастлив брак Набоковых? По ряду формальных признаков этого нельзя отрицать. Супруги всю жизнь прожили вместе; Вера, безусловно, разделяла и понимала призвание мужа, переводила его романы, вела переговоры с издателями; именно ей Набоков посвятил все свои романы, кроме "Дара".  Но... та тоска по нимфетке, которая переходит из романа в роман Набокова, возникла, веро­ятно, не случайно! Мы можем усомниться, что Haб любил свою жену так, как Пушкин Наталью Гончарову или Эдгар Поэ - Вирджинию, хотя проверить это затруднительно…  Впрочем,  в  традиции русских писателей - жениться на поклонницах и верных помощницах  (Лев Тол­стой,  Достоевский, Бунин, Горький): это и удобнее, и бе­зопаснее.  К тому же не будем забывать, что за полтора года до своей смерти Наб пишет в стихотворении «To Vera»: "Только ты, только ты -  все дивилась вослед…", и это все объясняет, не так ли?

В 1925 году был написан и первый роман Набокова  «Машенька».  "Этот мальчишка выхватил пистолет и одним выстрелом уложил всех стариков, в том числе и меня!" - признался Иван Бунин в конце 1920-х , впервые прочитав  книгу Наба. Конечно, "уложить" столь тра­диционных русских романистов, как Бунин и Куприн, оставшихся аб­солютно глухими к новым тенденциям романистики в начале 20 века, не составляло большого труда для молодого талантливого писателя. Но важно и другое - Сирин  в «Машеньке» продемонстрировал соединение лучших традиций русской классической литературы и достиже­ний модернистской прозы начала 20 столетия. Этим романом Набоков  зая­вил о себе как об одном из ведущих романистов времени, в "Машеньке" намечены темы его будущих великих романов: "Дара", "Лолиты", "Бледного огня". Разберем этот роман подробнее.

Большинство романов  сублимативны: личная жизнь или пере­живания писателя кладутся в основу сюжетов. «Машенька» - роман о русском эмигранте Льве Ганине,  ведущем жалкое существование в  Берлине и вспоминающем о "потерянном рае" детства в России. Характерна для романа фраза: «Он был богом, воссоздающим погибший мир…».  В романе обнажена и любимая впоследствии Набом триада тем:  счастливое детство героя - любовь к девочке лет 13-15  - попытка обрести "потерянный paй" с ней. Именно "Машеньку" можно считать первым в творчестве Сирина «романом с девочкой», предшест­венницей «Камеры Обскуры» и «Лолиты». Жанровая находка Набокова  - след­ствие, скорее всего, его детских переживании  (любовь к девятилет­ней Коллетт в Биаррице) или встречи в зрелом  возрасте с ка­кой-то очаровательной дамой, едва достигшей брачного возраста.  Нужно сказать, что для русских дворян 19 века женитьба за 13-15-летних девушках не казалась такой уж странной и развратной; отец Николая Гоголя  Василий Афанасьевич увез свою будущую жену Марию, когда ей не исполнилось и 14 лет, а через год женился на ней. В "Онегине" Татьяне, когда она пишет свое письмо к Евгению, тоже примерно 14 лет  (см. 8 строку 4 главы романа) и т.д.  Правда, к концу века нравы несколь­ко изменились, а к началу 20-го - претерпели существеннее эво­люцию.

Тем не менее...  Вторая тема «Машеньки» -  роман о современном человеке – верность традиции классической русской литературы: Онегин – Печорин – Рудин - Базаров – Раскольников - и др. Она  связана и с героем нового модернистского романа,  вроде Стивена Дедалуса в "Улис­се".  Набоков в образе Ганина предельно автобиографичен  (как и Лермонтов в  образе  Печорина), поэтому его персонаж - больше европеец, чем русский.  Ганин - герой в прямом смысле слова,  вроде Печорина или Базарова, а не му­чающийся бездельник типа Онегина и Рудина: "В его теле постоян­но играл огонь...", он готов поднять бунт в большевистской Рос­сии, готовность к борьбе в герое - константа! Набоков не наделяет Ганина своим писательским даром, но он явный прототип Годунова-Чердынцева из "Дара", точнее, его первообраз. Вместо бунта Ганин занят переживаниями о любимой в роковой мгле юности девочке Машеньке, он ждет ее приезда к мужу Алферову и надеется вернуть былое счастье.  Но... в последний момент Ганин  понимает, что "роман его с Машенькой кончился навсегда. Он длился всего четыре дня - эти четыре дня были, быть может, счастливейшей порой его жизни...  этого образа, другой Машеньки нет и быть не может".

Третья тема, романа - тема проявления человечьей пошлости,  т.е. живот­ных проявлений в несчастном порождении Бога человеке. По словам Наба, "пошлость включает в себя не только коллекцию го­товых идей, но также пользование стереотипами, клише, банальностя­ми, выраженными  в стертых словах". Основной персонаж -"носитель" этой идеи в романе - Алексей Иванович Алферов с его проституционной  навязчивостью, "достоевщинкой" и громким оповещением о своих радостях жителей пансиона. Ганин смотрит на него с презрением, но не может не признать за ним определенной жизнестойкости и умения "наслаждать­ся" бытием:  любящий жену Алферов, страстно ожидая ее приезда, не находит ничего лучшего, как рассказать о девочке-проститутке, с которой он провел время незадолго перед тем. Краткое описание Алферова  весьма характерно: "полуоткрытый мокрый рот, бородка цвета навозца, мигающие водянистые глаза...". Однако, и сама Машенька может служить примером пошлости, если брать набоковское определение: "Любила песенки, прибаутки всякие, словечки да стихи... она все по­вторяла...". Автор дает образец ее письма: «И вдруг, как птица, прорежет ум мысль, что где-то тал, далеко-далеко, люди живут другой, иной жи­знью...», да и сам факт ее брака с Алферовым кое о чем говорит. Тема пошлости будет присутст­вовать во многих «русских» романах Набокова.

"Машенькой" Набокова по существу заканчивается период классической русской литературы 19 века; с другой стороны, в романе есть черты  нового  романа с его цитатностью (установка на литературный код), эротической откровенностью (возвращение к ро­ману 18 века), автокомментарием, но это пока лишь смутные, едва различимые черты.  Это роман  как бы перепутье, два варианта писательского пути Сирина: традиционный, классический и новый, модернистский. Писатель выбрал второй путь и стал Набоковым. Роман «Машенька», появившийся в издательстве "Слово" в 1926 г., обратил на себя внимание всей литературной братии русской эмигра­ции: о Сирине заговорили - в основном, в ругательных тонах. В статьях П. Бицилли,  Г. Струве, З. Гиппиус и Жоры Адамовича, Ю. Терапиано  анализировались набоковские приемы и темы. Появившие­ся следом роман "Король. Дама. Валет", сборник рассказов "Возвращение Чорба", роман "Защита Лужина"  закрепили за Сирином  первенство в "молодой" эмигрантской русской литературе. Его вещи появляются уже в немецких газетах, Наб заключает первые контракты с издателями.

Суть эмигрантской критики творчества Сирина сводилась зача­стую к личностной оценке Набокова или к отказу на право считаться "русским" писателем: "...роман "Защита Лужина" мог появиться сло­во в слово в "Нувелъ Ревью  Франсез" и пройти там не замеченным..." (Г. Адамович),   "Такой посредственный писатель, как Сирин" (3. Гиппиус), "Писательская техника выставлена для всеобщего обозре­ния..." (А. Новик), "Ни к какому постижению не ведущий мертвый об­раз жизни..." (В. Варшавский).   Однако, были в эмигрантской критике и весьма лестные оценки творчества Сирина: "Огромный,  зрелый, г сложный современный писатель был передо мной… огромный русский писатель..." (Н. Берберова),  "Сирин идет так далеко, как, кажется, никто до него" (П. Бицилли), " Он тут же показывает лабораторию своих чудес" (В. Ходасевич).   При этом, если в словах Нины Берберовой заметно просто восхищение от талантливого писателя, то в словах Бицилли и Ходасевича уже видна попытка отметить некоторые значимые стилистические отличия Сирина от опытов  других писателей-эмигрантов.  Разношерстная критика делала имя В. Сирина привлекательным в глазах читателя, и это было главное для самого автора.

В 1927 году Набоков пишет две поэтические вещи, которые как бы представляют расклад его последующего творчества: «Универси­тетская поэма» (тема - художник в окружении толпы) и «Лилит»  (тема – закоренелый грешник и девочка-соблазнительница). "Университетская поэма", несмотря на выраженный пушкинский слог и унылый автобиографизм,  отличается уже чисто набоковскими интонациями, точными наблюдениями и, местами,  прекрасной поэзией.  К примеру: "Чай крепче мюнхенского пива...  Прощаюсь я, руки не тыча — так здешний требует обычай... Зубрил учебники в постели, к вискам прикладывая лед... Почувствуй нежное вращенье чуть нак­ренившейся Земли". Все эти блестящие замечания потом - ох,  как аукнутся в "Даре" и "Себастьяне Найте". Стихотворение «Лилит»  -  свернутая "Лолита" и полу развернувшаяся "Камера  обскура": сюжет трех этих произведений, по существу, один и тот же.

Наряду с "Расстрелом" и переводом  "Альбатроса" Бодлера стихотворение «Лилит» - лучшее в лирике Сирина 1920-х гг.  Блестящее начало теста: "Я умер. Яворы и ставни горячий теребил Эол// вдоль пыльной улицы Я шел.." -  сменяется точным описанием вставшей в дверях нагой девочки  (служанки Дьявола, по позднейшему наблюдению  Гумберта): "стройна, как женщина, и нежно цвели сосцы...".  Далее следует описание героем девочкиной отзывчивости: "Двумя холодными перстами по-детски взяв меня за пламя... Она раздвинула, как кры­лья, свои коленки предо мной..." и  - непосредственно акта любви: "Змея в змее, сосуд в сосуде, к ней пригнанный, я в ней скользил, уже восторг в растущем зуде...".  Затем, как и положено искусительнице, юная чаровница исчезает в самый приятный момент, оставляя героя в костюме Адама перед закрытой дверью. Концовка стихотворения обнажает стыд и грех главного героя в прямом и переносном смысле: "И мерзко блеющие дети глядят на булаву мою".  Финал стихотворения  нарочито противоположен началу текста: "И перед всеми// Мучительно я пролил семя// И понял вдруг, что я в аду".   Замена потерянного и вновь обретенного рая на жизненный ад - основной сюжет "Камеры Обскуры" (Кречмар - Магда) и "Лолиты" (Гумберт-Лолита).

Стихотворение "Лилит" не было издано Набоковым в Берли­не, оно появилось только в 1971 году в США. Вероятно, это неслу­чайно: либо Набоков опасался упреков в распутстве со стороны  литературной  братии, либо он сознательно оставлял этот сюжет для  будущих романов  - "романов с девочкой". Девочка, змея, ве­дьма - реинкарнации Лилит в пределах текста, то же самое будет происходить (в метафорическом плане) с Магдой и  Долорес Гейз.  Герой, как правило,  хищен, опытен, развратен,  но беззащитен перед чарами девочки-"нимфетки" (Кречмар, Горн, Гумберт, Куилти).  Стихотворение "Лилит",  с одной стороны, возвращая нас  к темам античных и средневековых произведений (Овидий, Петроний, Катулл, Маркабрю и др.), с дру­гой — дает новое движение романной тематике В. Сирина. Мотив подмены, не  различения героем  рая и ада станет в дальнейшем творчестве Набокова одним из любимых, определяющим сам генеральный сюжет произведения.

С конца 1920-х гг. Набокову «стали приносить приличные деньги переводные права моих  книг» (см. "Другие берега"). В 1936 и 1938 гг.  в издательствах Лондона и Нью-Йорка выходит его "Камера Обскура",  причем перевод для нью-йоркского издательства Набоков  сде­лал сам; этот роман был также переведен на французский, шведский и чешский  языки. В 1937 г. в издательстве Джона Лонга вы­ходит роман "Отчаяние", подписанный так - Вл. Набакофф-Сирин. Позже этот  роман вышел в престижном французском издательстве "Галлимар". На­бокова принимают в среду парижского культурного истеблишмента. Все это говорило о том, что Наб рано или поздно должен был сдела­ться европейским писателем, не только в плане места проживания, но и в языковом.  Язык Шекспира и Байрона Наб  узнал раньше языка Державина и Пушкина, французский язык  он также знал достаточно хорошо.  Тем не менее 1930-е годы становятся временем расцвета русского творчества Набокова: "Камера обскура", "Приглашение на казнь", "Дар", "Весна в Фиальте", драматические опыты...  Романы "Камера Обску­ра" и "Дар", на наш скромный взгляд,  наряду с "Лолитой" ,"Бледным огнем" и "Истинной жизнью Себастьяна Найта" относятся к числу  шедев­ров прозы Набокова. Другие вещи 1930-х  гг. -"Подвиг" /1932/, "От­чаяние" /1934/, сборник "Соглядатай" /1938/ - менее значительны, но почти безупречны в стилистическом плане.  В личной жизни Набокова так­же происходят кое-какие изменения: в 1934 году появляется сын Дмитрий , и Наб прекрасно справляется с ролью няньки и заботливого отца.

«Приглашение на казнь» - типичная антиутопия тоталитарного общества,  она вполне сопоставима с такими вещами, как "Замок" Каф­ки, "О дивный новый мир" О. Хаксли и "1984" Д. Оруэлла. В интервью А. Аппелю 1966 года  Набоков сказал, что "Приглашение..." — наиболее "це­нимая" им  в собственном творчестве вещь. Многие русские критики и впрямь сочли эту тенденциозную повесть лучшей во всем русскоязыч­ном творчестве Набокова (Шаховская, Бицилли, Олег Ми­хайлов и др.). Здесь уместны два замечания:  Наб оборонялся романом "Приглашение на казнь" от обвинений в антигуманизме и снобизме, в демонстративном уходе от социальных тем;  писатель действительно постарался выжать из темы - талант,  противостоящий  обществу пошляков у власти - все, что только было возможно.   С другой стороны,  Цинциннат Ц. - "герой самого ска­зочного и поэтического из моих романов" /Набоков/,  человек-поэт, вынуж­денный жить в атмосфере "прозрачности" и тупости общества, спосо­бный  спокойно встретить смерть от руки палача, находящегося с ним в одной камере. Линия Цинцинната — наиболее удачное звено романа.  Его рассуждения и сны пропитаны тем же составом, что и прошлые рассуждения Ганина, и будущие наблюдения Годунова Чердынцева в «Даре»… Вот одно из лучших мест романа: «В снах моих мир был облагорожен, одухотворен; люди, которых я наяву так боялся, появлялись там в трепетном преломлении, словно пропитанные и окруженные той игрой воздуха, которая в зной дает жизнь самим очертаниям предметов…»

Остальные же  герои-призраки романа  (Марфинька,  Родион, Эммочка, мсье Пьер) рассыпают­ся даже быстрее, чем того желает автор, дающий в концовке "Приг­лашения на казнь" театральную развязку: "Все расползалось... Все падало. Винтовой вихрь забирал и крутил пыль, тряпки, крашеные щепки... картонные кирпичи...". Образ поэтичного, остро чувствующего Цинцинната - одна из неизбежных эманаций гения, и Набоков это блистательно подметил в романе.  "Приглашение на казнь" вызвало бурю оваций "передовой" евро­пейской общественности: наступали годы новой мировой  войны, обличать тиранов и тирании сделалось модно, хотя и опасно. А вот и еще одна цитата: «Нет, я еще ничего не сказал или сказал только книжное…  и я бросил бы, ежели трудился бы для кого-то сейчас существующего, но так как нет в мире ни одного человека, говорящего на моем языке, то заботиться мне приходится только о себе».  Почти все читатели заме­тили в романе пощечину тоталитаризму, но проглядели "пощечину об­щественному вкусу", чем  изрядно повеселили ироничного Набокова.

В 1937-38 гг. в журнале "Современные записки" был напеча­тан последний "русский" роман Сирина «Дар».  Это блестя­щее по стилю произведение- итог всего "авто комментирующего" твор­чества Набокова до войны. Роман, в отличие от других предыдущих, так и не вышел отдельным изданием - то ли помешала война, то ли сыграла роль глава о Чернышевском, изъятая журнальными изда­телями. Примерно в то же время создавался на английском языке роман “The real  live of Sebastian Knight”. В 1938 году  появляются и две пьесы Набокова -"Событие" и "Изобретение Вальса". "Событие" было даже поставлено русскими труппами в Париже и Праге,  "Изобретению Вальс" повезло меньше – постановка пьесы состоялась только в 1968 г. в Оксфордском университете силами тамошних студентов. Критики отмечали "литературность"  обеих пьес Наба,  т.е. замечалось,  что это пьесы по жанру, нежели тексты, предназначенные для театральных постановок. Однако из предисловия к американскому изданию "Изобретения Вальса" следу­ет, что Набоков  очень рассчитывал на постановку и даже сделал "замечания для господ актеров". Однако говорить о "Собы­тии" как о событии в области русской драматургии  нельзя: слишком много чеховского: чеховские герои, чеховские положения, чеховские реплики.

"Изобретение Вальса"  более самостояте­льная вещь, но сюжет ее весьма характерен для произведений, запо­лонивших мировую литературу в конце 20-х - начале 30-х гг., когда яр­кие взлеты Гитлера и Муссолини сделали тему "властелина мира" весьма актуальной.  Вспомним хотя бы "Гиперболоид инженера Гарина" А. Толстого, "От­крытие Рафлза Хоу" А. Конан-Дойла, "Властелин мира" А. Беляева и др. Образец подобного жанра - написанный несколько ранее  роман  Г. Уэллса "Человек-невидимка", и  набоковский «Вальс»  значительно уступает  ему.  Идея  в с е о б ъ е м л ю щ е й   власти над миром чело­века, достигшего этого только своими интеллектуальными силами, не могла не показаться Набокову привлекательной для литературной обработки.  Сама действительность в это время как бы демонстрировала относительность популярности Наба: с одной стороны, признанный и читаемый писатель, с другой - сомнительное материальное положение, семья на руках, частые переезды с места на место. В своей пьесе Набоков  выдал нео­жиданный ход - открытие Вальса, в отличие от прозрений Хоу или Гриффина, оказывается всего лишь блефом, а само действие пьесы его Сном, который одновременно является одним из действующих лиц. Диктатор не состоялся, мир может спать спокойно, а сам инженер Ва­льс принимается Полковником и Министром за сумасшедшего. По сло­вам Ив. Толстого, в конце пьесы "все оказывается фикцией, мир ру­шится, валятся декорации бреда". Именно такой финал В. Набоков к этой поре не впервые, увы, использует в своих крупных вещах.

Остановимся подробней на двух романах  - "Камере Обску­ре" и "Даре". «Камера обскура» (1931) -  реализация темы Набо­кова  «мужчина- греховодник  - девочка-соблазнительница».   Невинное начало рома­на (упоминание о морской свинке Чипи,  тяжба Горна с фирмой, экспертом которой выступил Кречмар;  любовь Кречмара к какой-то "незнакомке", которую он уже собрался застрелить)  уже таит в себе роковую развязку. Магда Петерс - первый достойный образ нимфетки в романах Набокова  (само слово явится только в "Лолите"), девочка- "ведьма",  девочка-"соблазнительница".   Вульгарность и инфернальность странным обра­зом переплетаются в Магде; это делает ее неотразимой как для блестящего карикатуриста Роба Горна, которому на людей глубоко плевать, так и для бедного талантом, но успешного Кречмара, для которого в глупой девочке с темно-каштановыми волоса­ми на время сосредотачивается весь его мир. И Горн,  и Кречмар  ищут в Магде не только славного сексуального  партнера,  они обретают в общении с ней тот «рай детства», которого человек лишается после определенного возраста. Начальная тема "Машеньки" предстает в "Камере Обскуре", та­ким образом, в несколько ином свете.

В соответствии с названием действие "Обскуры"  протекает как цепь сменяющих друг друга эпизодов, как разыгранный на наших глазах фильм или спектакль. Да и Магда часто сравни­вает себя /не без помощи автора/ с некоей фильмовой дивой, играю­щей в "таинственной и страстной фильмовой драме" с участием двух своих любовников - старого и нового. Карнавальное использование Набоковым понятий "рай" и "ад", когда Кречмар жмет Магде под сто­лом одну коленку, а Горн - другую, лишь подчеркивает сомнитель­ную реальность происходящего. Как бы не был ослеплен любовью Бру­но, он едва ли бы взял в свое свадебное путешествие постороннего человека, к тому же знаменитого!  Бруно узнает о измене своей юной жены с Горном из куска романа писателя  Зегелькранца - прием также довольно литературный!   Далее под ду­лом пистолета Магда вспоминает сцену из "Отелло" – это при ее полной бездарности  более чем удивительное воспоминание. Затем сле­дует чисто фильмовый диалог: "Хорошо, я дам тебе высказаться, а потом застрелю" - "Не нужно меня убивать, уверяю тебя, Бруно!". Весь этот мелодраматический набор  завершается  фильмовой концовкой - странная автокатастрофа, ослепление Кречмара.

Набор этих банальных фильмовых трюков при таланте Наба позволяет ему тем не менее держать обиженного читателя в постоянном напряжении.  Последние главы романа - чудесное описание безнадежности покинутого и обманутого Кречмара. Горн имитирует свое "отсутствие", постоян­но находясь рядом с Бруно и демонстративно лаская  Магду.  Кречмар чувствует его присутствие, но ничего не может сделать...  Здесь роман "Камера обскура" впервые поднимается до трагической ноты - описывая ос­лепление Циклопа, творец описания сам был слепой!  "Потерянный рай" Мильтона… Набоков, чутко улавливающий твердые и вечные грани литературы, умело вкрапляет их оттенки даже  в свои «рядовые» романы. Не заме­чающий их читатель текстов Наба не видит почти ничего, лишь отсветы, темные блики в светлых лабиринтах набоковских шедевров.

Роман «Дар», по мнению большинства критиков творче­ства Набокова, вершина его "русской" прозы. Оспорив это мнение, скажем, что, безусловно, это второй по качеству стиля роман На­бокова на русском,  первый все же русский вариант "Лолиты" (1967). Три сюжетные линии, сплетаясь в "Даре", дают очень четкую картину эстетики Набокова конца 1930-х годов: линия "художника в юности" Годунова-Чердынцева,  линия русской литературы в осве­щении автора  (4 глава романа), линия детства и автобиографиче­ских намеков.  "Еще летал дождь, а уже появилась, с неумолимой внезапно­стью ангела, радуга…"  - мастерство набоковских описаний и сра­внений в "Даре" достигает расцвета.  Тема детства, уже изрядно заезженная Набом в "Машеньке" и «Защите Лужина» обретает совершенно новое звучание   в романе: не случайно, он посвящен не жене, как обычно, а матери писателя. Образ Дома, счастья в семье, детских игр — доминанта этой темы в "Даре". Пуш-киноподобные стихи, пожалуй, чуть портят впечатление, но все же и они к месту, ведь это творения "молодого" писателя  (по сюжету романа). Образ Федора Годунова-Чердынцева, естественно, централь­ный; он выписан глубоко и с сочувствием. Годунов пишет роман о Н.Г. Чернышевском - своем литературном антиподе; вокруг этого и за­вязан довольно хилый сюжет с пансионом, любимой девушкой Зиной, кото­рая вышла довольно бледно, и писательским ремеслом.

Дар  -  ключевое слово романа; главный герой, сам обладая им, меряет остальных людей по степени наличия в них именно этого "чудно божественного, солнечно звонкого, Богом данного" дара.  Люди, заметим, как правило, подобным обладают не всегда. Одна из авторских характеристик Годунова - Чердынцева: "Засте­нчивый и взыскательный,, живя всегда в гору, тратя все свои силы па преследование бесчисленных существ, мелькавших в нем, словно на заре в мифологической роще, он уже не мог принуждать себя к общению с людьми для заработка или забавы, а потому был беден и одинок". Почему Годунов пишет роман о Чернышевском?  Потому что Николаи Гаврилович вызывает в нем понятное раздражение своей бе­зумно кипучей деятельностью "на благо народа", своими резкими суждениями об искусстве, своей абсолютной неприспособленностью к реальной российской жизни.  Не останавливаясь подробно на био­графии Чернышевского, составленной "Годуновым-Чердынцевым", все-таки отметим, что она написана явно "против" автора "Что делать", хотя наполнена истинными датами и фактами. Главное, в чем от­казывает Годунов Чернышевскому, -  это именно наличие  д а р а,  а без него справиться с задачами, которые взвалил на себя Черныш, было невозможно. Именно это, видимо, и не позволило Н.Г. Чернышевскому перерасти из модного демократического критика и проповедника  социалистиче­ских идей - в победоносного народного трибуна. Именно это не позволяет отнести роман "Что делать" к гениальным произведениям русской классики, хотя сам роман  вышел недурно:  "Гениальный русский чи­татель понял то доброе, что тщетно хотел выразить бездарный бел­летрист". Набоков справедливо считает гражданскую казнь Чернышев­ского его главным жизненным триумфом, а последующую жизнь в Сибири - "бессмысленными" годами.

Тема детства в "Даре" вновь возвращает нас к собственной би­ографии Набокова. Образ отца в романе важен ничуть не менее, чем об­раз Чернышевского, например. Константин Годунов-Чердынцев, конеч­но, не Владимир Дмитриевич Набоков, но многое их сближает. Память сына...   "Его поимки, наблюдения, звук голоса в ученых словах, все это, думается мне, я сберегу". Воспитание, которое дал своему сы­ну Годунов-Чердынцев, сродни тому, что получил Андрей Болко­нский от своего отца в "Войне и мире" Толстого: "Он не терпел мешканья, неуверенности, мигающих глаз лжи, не терпел ниче­го приторного и притворного, — и я уверен, что уличи он меня в физической трусости, то меня бы он проклял". Экспедиции отца, его энтомологические открытия, его загадочная смерть — все это оста­ется в памяти главного героя и воскресает в "Даре". Образ матери  (в романе Елизавета Вежина) дан  более подробно  - через детское восприятие, через письмо  к сыну, через цепь деталей... "Потные игры" с сестрой Таней, ученый немец с длинным носом, рай в загородном имении летом — все прекрасно, сказочно и невероятно «скушно» (поиграем здесь в старые слова вместе с автором).

Пятая глава романа Набокова начинается с "отзывов" неких кри­тиков о романе Годунова-Чердынцева "Жизнь Чернышевского".  Разу­меется, Наб тонко обыграл будущие реальные отклики на свой собст­венный "Дар": "Автор пишет на языке, имеющем мало общего с русс­ким..."; "...но со всем этим книга отвратительна!"  (визг возмущенной бездарности); "... ав­тор на протяжении всей своей книги всласть измывается над личностью  одного из чистейших, доблестных сынов либеральной России"  (попы­тка дать художественному тексту только политическое толкование) и т.д.   В самом начале нашего эссе мы говорили уже об отношениях человекооб­разной критики к подлинным шедеврам литературы: не станем здесь по­вторяться! Итог любой критики такого рода,  желаемый для автора: "Словом, вокруг книги создалась хорошая грозовая атмосфера сканда­ла, повысившая на нее спрос...". В конце "Дара" - две ключевые сцены: описание купания модно­го теперь писателя, с последующей покражей его одежды, и сцена объяснения с будущей женой, а ныне невестой Зиной Мерц. "Дай руку, дорогой чита­тель, и войдем со мной в лес...". Пока начинающий  читатель "Дара" входит туда, мы выйдем из разбора романа Набокова.

В конце 1930-х гг. Набокова постигают два страшных потрясения. В  1937-м г.,  в связи с преследованием его жены, еврейки по происхождению, пришедшими к власти нацистами Набоков с семьей вынужден эмигрировать во Францию. В 1939-м  умирает мать Набокова, которую он нежно любил, хотя и крайне редко виделся с ней…  Уже началась Вторая миро­вая война,  гитлеровцы, захватив часть Европы,  наступают на Париж; ну­жно что-то срочно предпринимать.  «Война идет! Война! Как вы можете заниматься подобными пустяками!..» - теребил Наба дружелюбный Марк Алданов, не­плохой писатель и преданный поклонник Набокова. Насобирав деньги по богатым еврейским семействам и заручившись местом в Стэнфордском университете, которое  уступил ему Алданов, Набоков с женой Верой и сыном Дмитрием спешно оставляют Париж. В мае 1940 года последним рейсом пассажирского лайнера Набоковы покидают Францию и направляются в Америку, там их ждет место для Наба в университете и полная неизвестность.

 

«АМЕРИКАНСКИЙ»  ПЕРИОД.  РОМАН  на  ВЕКА

В США Набокова встретила не слишком знакомая литературная публика,  Сирина здесь почти не знали. В Европе  он оставил свою славу, свои утраченные иллюзии, свои русские книги. В США он при­вез готовый  к печати роман "Истинная жизнь Себастьяна Найта", неско­лько переводов на английский и множество честолюбивых замыслов. Для сорокалет­него русского писателя жизнь в большой литературе прерывалась,  для "на­чинающего"   американского она тускло светилась. Шла большая  война, людям было не до искусства. По "умерший" Сирин и вновь явлен­ный Набоков спокойно ждали своего часа! Получив вид на жительство, Набоков бросается на поиски ра­боты - конечно, литературной. Американский писатель Э. Уилсон познакомил Набокова с нужными издателями и помог в первых пуб­ликациях. Совместно с Уилсоном Наб перевел в 1941 г. на английс­кий "Моцарта и Сальери" Пушкина. Сергей Рахманинов, много помо­гавший ему  ранее, заказал Набу обратный перевод из стихотворе­ния Э. Поэ "Колокола" для одного  музыкального произведения.  В Уэльслейском колледже Набоков получил неплохие курсы: английское стихосложение, история английской  литературы. Параллельно Набоков проводил занятия на французском, не­мецком и испанском отделениях.          

Но было обстоятельство, которое отравляло все эти приятные события: стать начинающим писателем в литературе, где ты много уже сделал,  перейти на другой язык, хотя и знакомый, но другой...  Не все писатели выдержали бы этот переход, Наб вы­держал и даже значительно усилил свой блестящий стиль. В 1941 г. в Норфолке в издательстве "New  Directions" выхо­дит первый «английский» роман Набокова "Истинная жизнь Себастьяна Найта",  роман о великом писателе, так и не получившем подлин­ного признания у современников.   В отличие от "Дара", во многом параллельного "Найту", повествование ведется от имени «брата писателя», который постоянно оговаривается, что ни его суждения, ни его "язык" не могут дать по-настоящему истинной картины жиз­ни Себастьяна. Однако в концовке романа образ повествователя и образ героя повествования идентифицируются в один: "...ма­ска Себастьяна приросла к моему лицу, сходство несмываемо. Себа­стьян - это я, или я - это Себастьян, а то, глядишь, мы оба - суть кто-то, не известный ни ему, ни мне." Образ великого писа­теля создается  Hабоковым постепенно, по ходу романа: тут и отзывы мистера Гудмэна  (доброго человека) и описание внешности, и воспоминания брата, и...  даже тексты романов  Найта. В "Себастьяне Найте" приводят­ся цитаты из текстов Найта,  литературоведческому приему Haб придает новый смысл - вслед за мастером мистификаций  Борхесом. Названия текстов  Найта важны и для характеристики их "создателя": «Стол нахо­док», «Потешная гора», «Альбиносы в черном», «Сомнительный асфодель»,  равно как и те сюжеты, которые на ходу переска­зывает повествователь.         

Таким образом,  Набоков приходит к одному из принципов нового модернистского искусства - не обязательно создавать тексты полностью, важно, чтобы читатель поверил  в их существование! Ведь многие люди  так и живут с уве­ренностью,  что есть "Евгений Онегин", "Вертер", "Одиссея" или новый "Улисс", хотя никогда не читали (и не желали читать) эти шедевры человеческого духа.   Да, Найта не существует, его "Сомнительного асфоделя" тоже, но, может быть,  кто-нибудь подумает иначе, прочтя роман Наба без ком­ментария?!  На это и рассчитывал великий Борхес с его «Гербертом Куэйном» или  «Джоном Уилкинсом». На это рассчитывает "брат" пи­сателя Найта.  Ясно,  что за персонажами «произведений» Найта нетрудно рассмотреть героев самого Набокова, а за стилем Найта - стиль нового, англоязычного Сири­на, но все же образ Себастьяна значительно более удалён от реаль­ного писателя Набокова, чем образ Годунова-Чердынцева, например.  В "английских" романах  автор или повествователь раз за разом прячется за раз­личными двойниками, причем это происходит гораздо чаще, чем в прежних, "русских" романах. Возможно, это было следствием влияния чужого языка или следствием опасений Набокова стать «подражателем», копирайтом  чужого стиля. Такой явный прием остранения будет позже  использо­ван Набоковым и в «Бледном огне»,  и  в «Лолите». "Я родился в краю, где хладнокровно, грубо и презрительно попирается идея свободы, понятие о праве, обычаи человеческой доброты..." - пишет герой  С. Найта. Примерно то же мог сказать о себе Цинциннат из "Приглашения на казнь" или главный герой "Подвига".

Финал жизни Себастьяна трагичен - как и другой писатель, только из мира, именуемого Реальность, он безнадежно влюбляет­ся в пустоголовую женщину, не стоящую ни его, ни его творений. Мадам Лесерф с белым гладким лбом, фиалково-темными веками и бледной родинкой на щеке - избранница Себастьяна, но отнюдь не ферзь среди  героинь этого романа. Бедная поклонница Клэр, вечная помощница и вечно несчастная в любви... Найт совершает в этой ситуации ту жиз­ненную ошибку, за которую писатели, не приспособленные к жизни, платят двойную цену. Удивительна последняя сцена романа -  брат Себастьяна, думая, что сидит у постели умираю­щего писателя, проводит ночь с другим пациентом клиники.  Себа­стьян же к тому времени уже умер…   Вывод, к которому  повествователь приходит: "...душа - всего лишь способ бытия, а не какое-то неизменное состояние,  всякая душа станет твоей, если уловить ее биение и следовать за ним".

Романом "Истинная жизнь Себастьяна Найта" Набоков вошел в англоязычное литературное поле. Теперь он мог также переводить свои старые русские произведения на английский, как сделал он с "Камерой Обскурой" в 1938 г., сменив название на "Свет во тьме" (в 1969 году этот вариант романа будет экранизирован режиссером Тони Ричардсоном).   Вообще «Себастьян  Найт» очень близок по стилю исполнения таким вещам, как "Луна и грош" С. Моэма или "Доктор Фаустус" Т. Манна. Образ западного художника, разрыв с толпой и ценителями своего таланта, одинокая гибель - вот что категорически сближает Найта, Леверкюна и Стрикленда. Это сложившиеся, уверенные в своем гении художники, отдавшие великому искусству свою жизнь.  Себастьян Найт  предшествует таким героям Набокова, как Джон Шейд из "Бле­дного огня" и писатель R из "Прозрачных вещей", но никогда уже писатель Набоков не будет замыкаться в тексте на подробном описании только одного героя - пусть и духовно близкого самому себе.

1942 и 1943 годы проходят для Набоковых довольно спокойно, Наб утверждается в колледже и становится членом Музея сравните­льной зоологии в Гарварде. Он даже получает годовую стипендию Форда как перспективный писатель! В 1944 году Набоков заканчивает для американского издателя биографическую статью о Н.В. Гоголе - наиболее ценимом им русском прозаике. Эпиграф из "Записок сумасшедшего", которым открывается эс­се «Nicolay Gogol», довольно точно передает, по мысли Наба,  тематику гоголевского творчества: "За что они мучат меня?", "...дайте мне тройку быстрых, как ви­хорь, коней", "Вон небо клубится передо мной; звездочка сверкает вдали", "...с одной стороны море, с другой Италия", "Матушка, спаси твоего бедного сына… ему нет места на свете! его гонят".  Пять разделов "Николая Гоголя" посвящены этапам жизни великого писателя и анализу трех его лучших ве­щей: "Ревизор", "Мертвые души" и "Шинель". Разумеется, как и в "Даре", Набоков по-своему интерпретирует факты жизни Гоголя, ино­гда набоковский  стиль явно подминает под себя чисто на­учный анализ: "Он распустит все свои паруса на крепчайшем ветру и вдруг заскрипит килем по каменистому дну чудовищного непонима­ния...", "Пушкин... под присмотром равнодушного, распутного царя, невежды и негодяя, чье царствование, все целиком, не стоило и страницы пушкинских стихов".

Набоков отмечает в «Ревизоре» сценическое искусство Гоголя,  умение великого драматурга творить персонажей "из воздуха" - по ходу побоч­ного действия. Это особенно заметно в мимоходом сказанных репликах Хлестакова,  Городничего, Добчинского- Бобчинского. Набоков  справедливо отмечает также важность авторских ремарок в пьесе: "Потусторонний мир, который словно прорывается сквозь фон пьесы, и есть подлинное царство Гоголя". Говоря о поэме «Мертвые души», Набоков на нескольких страницах своего убористого эссе рассуждает о пошлости  и обра­зе Чичикова  как типе "пошляка". Набоков  заставляет своего читате­ля лучше понять искусство Гоголя, останавливая внимание на знаменитых гоголевских ретардациях, рассеянных по роману. Он делает ряд интересных литературоведческих наблюдений по тексту поэмы: назна­чение картин в доме Собакевича, параллельность описании чичико­вской  шкатулки и въезда в город  помещицы Коробочки и т.п.  О повести «Шинель» Набоков  замечает, что это "гротеск и мрачный кошмар, проби­вающий дыры в смутной картине жизни". Некоторое сомнение могут вызвать отдельные  афоризмы Набокова, разбросанные по эссе: "У Гоголя такие сдвиги - самая основа его искусства", "Живот - предмет обожания в его рассказах,  а нос - герой-любовник" и т.д.  Хотя эти набоковские заявления и имеют свой дополнительный смысл, если счи­тать жанр эссе полярным  между научной статьей и худо­жественным текстом. Основная, на наш взгляд, ошибка Наба в по­даче Николая Гоголя американскому читателю – отказ русскому классику в значимости его общест­венной позиции. Сам демонстративно далекий от политики, Набоков навязывает эту позицию и Гоголю, что выглядит некоторой натяжкой и отходом от реальности. И "Ревизор",  и "Мертвые души" писались Н.В. Гоголем в том числе и в надежде на изменение общественного сознания России 1830-40-х гг.  Другое дело, нельзя не согласиться с Набом, что "его [Гоголя]  произведения, как и всякая великая литература, - феномен языка, а не идей".

В 1945 году Набоковы получают американское гражданство и становятся равноправными  обитателями  «великой страны», выбравшейся из Второй  мировой войны, как гусь из воды. Победа СССР едва ли серьезно коснулась писателя Набакофф,  хотя его жена Вера была, несомненно, рада кончине великого юдофоба А. Гитлера и его Треть­его рейха. В 1947 г. публикуется второй "английский" роман  Наба “Bend Sinister” («Под знаком незаконнорожденных»), а в 1948 г. писатель становится профессором Корнельского университета с соответствующим жаловани­ем и общественным положением. В 1951-52 гг. он читает лекции уже в Гарвард­ском университете, куда его, однако, не пригласили: постарался  Р. Якобсон - блестящий лингвист, но завистливый и бездарный писатель. Помимо основных лекций, Набоков читал особый спецкурс "Шедевры мировой ли­тературы",  куда входил анализ  произведений таких писателей, как  Гоголь, Флобер, Л. Толстой, Стивенсон, Кафка, Джойс, Пруст. Отбор этих  имен говорит сам за себя. Появляются отдельные переводы Набокова из Пушкина и Лермонтова, на английском выходят его "русские" рас­сказы 1930-х гг.  В 1951 году в Нью-Йорке выходят первые мемуары Набокова под названием  “Conclusive Evidence” («Убедительное доказательство») , где он основательно описывает до- американский период своей жизни. Позднее появится русский вари­ант этих воспоминаний - "Другие берега", в котором Наб признается в мучительности своего перехода на другой язык: "Книга... писалась долго, с особенно мучительным трудом, ибо память была настроена  на один лад  - музыкально недоговоренный, русский,  а ей навя­зывался другой лад - английский и обстоятельный". В 1966  году эти воспоминания писателя будут модернизированы и выйдут под названием «Speak , Memory».

С конца 1940-х и первую половину 1950-х гг. Набоков писал свою «Лолиту»  (1955), сделавшую его  м и р о в ы м  писателем. Конечно, любой гений в литературе, как правило, имеет несколько шедевров, но как бы мы воспринимали Шекспира без "Гамлета", Гёте без "Фауста",  Джойса без "Улисса"?!   Так было и с Набоковым: к своему великому роману он шел с 1927 года: "Лилит" - "Камера обскура" -  рассказ "Волшебник"…  Гений победил: Набу не только удалось опубликовать скандальную "Лолиту",  он сумел "завоевать ею мир". Хотя вначале Набу пришлось пережить ряд трудностей: в США роман печатать наотрез отказались, он вышел в парижской «Олимпии Пресс», публиковавшей литературу сомнительного содержания. Первые отзывы на роман были весьма негативны, автору быстро приписали грех Гум берта. Очень многое решил восторженный отзыв Грэма Грина и последующая экранизация "Лолиты" удачливым Стэнли Кубриком. Сам Набоков в послесловии к американскому изданию 1958 года «О книге, озаглавленной "Лолита"» достаточно подробно изложил все перипетии с публикацией и первой критикой на свой роман. Попытки общества навязать великому художнику  примитивное толко­вание его текста были, разумеется, всегда, но Набокову было важно заставить читателя увидеть "когти и крылья" его произведения. Он заявляет: «И когда я вспоминаю "Лолиту", я  всегда почему-то выбираю для осо­бого своего услаждения такие образы, как учтивый Таксович, или классный список учеников Рамздэльской школы, или Шарлотта, или Лолита, как на замедленной съемке, подступающая к подаркам Гумберта..., или касбимский парикмахер, обошедшийся мне в месяц труда..., или бледная, брюхатая, невозвратимая Долли Скиллер и ее смерть в Грэй Стар, "серой звезде", столице книги...».   Набоков последовательно отвергает все  обвине­ния в «порнографии», «анти человечности» и «антиамериканизме» книги.  Наб справедливо замечает, что роман вообще су­ществует лишь тогда, когда он может вызвать у читателя "эстети­ческое наслаждение".   На наш строгий взгляд, роман "Лолита" в конце 20 столетия остается одним из непререкаемых его шедевров в ли­тературе.

Композиционно роман «Лолита» (“Lolita”) состоит из двух частей плюс предисловие Д. Рэя, "до­ктора философии", которое носит чисто толковательный  характер. Жанр "Лолиты" можно определить и как "роман с девоч­кой", и как роман-путешествие, и как эротический роман; как любое значительное произведение, "Лолита"  выскакивает за рамки при­вычных жанров. Первая часть романа – «ожидание счастья» Г. Гумберта плюс его биография до встречи с Лолитой;  вторая часть - «инфернальный рай» Гумберта с нимфеткой Долли, погоня за «исчезнувшей Долорес»  и  беспощадное возмездие драматургу К. Куилти.  "Я родился в 1910 году, в Париже... Мой отец отличался...": так начинается во 2 главе повествование о филологе, обладателе небо­льшого капитала и тайном любителе "нимфеток" Гумберте  Гумберте.  Автобиографическая манера повествования, очевидно, была нужна Набокову для углубленного показа психики главного героя, хотя Набоков не мог не предвидеть неприятных для себя последствий после публикации книги. Пережитая в юном возрасте любовь Гумберта к некоей девочке по имени Аннабелла  ("Я ребенком был, и она была..." - параллель с героиней стихотворения Э. Поэ «Эннабель Ли»), закончившаяся траги­чно, становится для Гум­берта "проклятием", которое герой  не в силах преодолеть. «Нимфет­ки», т.е. девочки в возрасте между девятью и четырнадцатью годами, которые обнаруживают некую "инфернальность" для «очарованных странников» вроде главного героя, становятся для Гумберта  единственным способом вернуться в тот навсегда утраченный "рай детства", из которого герой  наиболее четко помнит свое чув­ство к Аннабелле.  И именно в двенадцатилетней Долорес Гейз из  провинциального американского городка, именно и только в ней  Гумберт сможет заново обрести свое счастье.

Гумберт умен, образован и смел, безусловно,  это самый «начитанный»  герой романов Набокова (не считая Шейда из "Бледного ог­ня"). Причем Гумберт  пользуется этим своим талантом  на всем протяжении романа: реминисценции из знаменитых авторов мировой литературы переполняют "Лолиту" с первой страницы. Первая встреча в романе с Лолитой  (2 глава I части) сопровожда­ется аллюзией па встречу Гамлета с Офелией из шекспировской пьесы: Гумберт, потрясенный увиденной девочкой из "княжества у моря", говорит ее матери, спрашивающей его о лилиях: «Они див­ные, дивные, дивные».  Герой  постоянно "привлекает" авторитетных писа­телей вроде Поэ, Кэрролла  или Ронсара для оправдания своей  губительной любви к юным чаровницам в середине 20 века:

 

Полюбил я Лолиту, как Вирджинию - По,

И как Данте - свою Беатриче;

Закружились девчонки, раздувая юбчонки:

Панталончики - верх неприличия!

 

Портрет  Лолиты дан автором довольно подробно: «тонкие, медового оттенка, плечи, та же шелковис­тая гибкая обнаженная спина, та же русая шапка волос...   Она состояла вся из роз и  меда; на ней  было ее самое яркое ситцевое платье с узором из красных яблочек; руки и ноги покрывал густой золотисто-коричневый загар; царапинки на них походили на пунк­тир из крошечных запекшихся рубинов... приоткрыв нежные губы, на которых играла чуть глуповатая, но удивительно обаятельная улы­бка...».  Но романная  Лолита - вовсе не Вирджиния Клемм, полюбившая поэта Эдгара и посвятившая ему всю свою жизнь. Долли Гейз  вполне обычная американка 12 лет, набитая "какофонией джаза", "фольклорными ка­дрилями", "мороженым под шоколадно-тянучковым соусом",  любящая смотреть модные  фильмы, "где за деньги оранжевые падают индейцы", и читать мо­дные журнальчики. Однако, с другой стороны, в минуты предель­ной откровенности с Гумбертом Лолита обнаруживает то "нимфическое зло,  дышавшее через каждую пору завороженной девочки", то "зло красо­ты", которое она сама была не в состоянии постичь.

В романе заметна существенная разница между героиней романа Лолитой и реально возможной тринадцатилетней американочкой, вскружившей голову поэтически настроенному греховоднику.  В систему героини любой писатель волен вкладывать все, что ему заблагорас­судится,-  и Лолита порой напоминает студентку филологического факультета, цитируя авторов, которых она, если и услышала бы от Гумберта, то тотчас же и забыла. Взросление Лолиты во II части книги происходит чересчур быстро, и Набоков  "забывает" показать читателю его вехи. Конечно, обстановка Рамздэльской  гимназии, многоопытная Мона Даль, постоянные "беседы" с "папашей" до и после совокупления могли сформировать  но­вую Лолиту, но ее побег и сожительство с Куилти, последующее замужество все же лишают возможности читателя поверить в это преображение.  Думается, что образ Лолиты в мировой литературе  - это пример двойного образа , слабое соединение приданной образу психики "обычной" американской де­вочки и некоторые монологи и диалоги с участием Лолиты, где она обнаруживает поистине "трагическое" понимание мира! Точно такими "двойными" образами переполнены романы другого русского писате­ля  Федора Достоевского. 

Лолита  в романе  Набокова периодически демонстрирует такое смещение: то цитируя Р. Бернса  (глава 32 пер­вой части), то бесконечно болтая на сленге американских подро­стков.  Не случайно героиня - постоянный носитель 2-х имен в тексте романа – поэтического и завораживающего (Лолита) и реального, приземленного (Долорес, Долли). Поэтому рассматривать героиню как образ типичной юной американки, как делают это некоторые без­дарные толкователи Набокова, совсем не стоит. Долорес/Лолита - достаточно сложный образ мировой литературы,  именно поэтому роман Набокова по-своему бессмертен. И Гумберт,  и Лолита – блестящие образы, сделанные рукой опытного мастера, и можно долго восторгаться ма­стерством Набокова, шедшего к их воплощению многие годы. Можно вспомнить истоки: Лолита – как завершение таких образов, как Лилит, Машенька, Магда; Гумберт – как соединение таких образов, как  Ганин, Горн, отчасти Цинциннат Ц., Годунов-Чердынцев... 

Но остановимся на подтексте романа «Лолита»: по нашему мнению, он имеет достаточно универсальный характер. Традиция модернистского искусства здесь предельно обнажена: автор постоянно комментирует свой собствен­ный текст - как через манеру письма главного героя, так и через ряд опосредо­ванных намеков.  "Лолита"  нагружена реминисценциями из произведений близких Набу писателей и каламбурным обыгрыва­нием названий и ситуаций других произведений. Например, «Мистер Пим (проходящий мимо в известной трагикомедии) смотрел, как  Пиппа (проходящая мимо у Браунинга) всасывает свою нестерпимую смесь» — аллюзия на повесть Э. Поэ и пьесу Браунинга более чем очевидна. Эротизм романа возвращает нас, скорее, к античной откровенности, нежели к скабрезным описаниям де Сада или физиологической обнаженности последнего эпизода  романа «Улисс»  Джойса. Пожалуй, «Лолиту» можно было бы считать неким образцом модернистского романа, если бы великое произ­ведение вообще стоило  бы назначать чем-либо.  Думается, что  чита­тели романа  в 21 столетии едва ли обратят внимание на те "непристойности", которые обнаружили в нем критики и поборники нравственности в середине или конце века 20-го. Но своеобразная эстетика романа, но мощнейший  эмоциональный заряд, но незабываемые набоковские образы, но блестящий пост­скриптум ко всей "до набоковской" литературе - будут воздейст­вовать на читателя   в с е г д а.

Успех «Лолиты» в конце 1950-х гг. принес Набокову и вожделенный достаток : «никогда не думал, что смогу прожить на литературу, но теперь меня хранит маленькая девочка по имени Лолита». В «Постскрипту­ме к русскому изданию» романа Наб проследил все перипетии с путешествием «Лолиты»  по мировым издательствам: 1958 г. -  престижное из­дательство "Путнам"; 1959 г. - издательство Вайденфельда- Никольсона, Лондон;  затем переводы на французский, немецкий, го­лландский , датский,  греческий, итальянский, хинди, китайский, норвежский, турецкий, шведский и японский языки.  К  I966 году Набоков сам перевел свой лучший роман на русский  язык, опасаясь возможных издержек, если за роман возьмутся «советские» специалисты.

 

«ШВЕЙЦАРСКИЙ» ПЕРИОД

До переезда в Швейцарию, страну богатых турис­тов и сытой жизни, Набоков в 1956 г. издал сборник  "Весна в Фиальте" и другие рассказы", в 1957 г.  завершил роман  “Pnin” ("Пнин"), перевел  на английский язык "Героя нашего времени" Лермонтова  (образы  Печо­рина и  Гумберта во многом перекликаются), в 1959 г.  издал сборник "Стихи" (на английском языке). В центре романа "Пнин" - профессор русской литературы Тимо­фей Пнин, эмигрантской волной занесенный в США, не любящий  ни этой страны, ни английского языка. Как замечал Набоков, его задачей было создание «характера  комического, даже гротескного, но, в сопоставлении с так называемыми нормальными людьми, - более человечного, более чистого и цельного». Набоков вдоволь порезвился в романе, набросав довольно гротескные образчики представителей американской филологической науки, преподающих в университете, весьма напоминающем Корнель, где в свое время работал он сам. В  очередной раз досталось в романе  и "шаману полового мифа" З. Фрей­ду – пародийные образы Лизы и Эрика Финтов.

Есть в романе "Пнин" и некоторое переосмысление сюжета "Идиота" Достоевского (несмотря на то, что  Набоков  третировал  великого писателя в своих критиче­ских разборах, он не менее часто использовал его сюжетные на­ходки и некоторые приемы в собственных текстах). Когда Пнин готов   пожертвовать собственным  самолюбием и счастьем во имя не любящей его жены, это разительно похоже па сцену между Мышкиным и Настасьей Филипповной в романе Достоевского.   Ситуации с ребенком Лизы Пниной -Финт параллельна известной ситуации из "Бесов": Шатов - его жена Мари- ребенок Мари от Ставрогина. Конечно, американский колорит и заслуженный успех наложили отпечаток на личность Наба, но приходится признать, что и в США, и на английском Набоков продолжал прежде всего  традицию  р у с с к о й   литературы, которая оказалась его писательским кодом, несмотря на вынужденную смену языка.

В 1960 году Набоков с  Верой переезжают в Монтрё и поселяются в знаменитом отеле "Палас". В Женеве жила сестра писателя Елена, а в соседней Италии служил оперным певцом сын Дмитрий...  До конца своих дней Набоковы так н не обзавелись  собственным  домом,  что объясняется либо нежеланием жены Веры вести домашние дела, либо принципиальным решением Наба не менять свой славный русский дом детства на что-то иное. Есть и еще одна версия: обласканный буржуазной славой, Наб предпочитал все время находиться в центре внимания,  потому и выбрал «Палас-отель», а не что-либо скромнее. Пространные интервью Набокова появляются в престижнейших  журналах: “Playboy”, “Newsweek “ и др., он выступает в культурных программах на швейцарском и французском телевидении. Словом, он не менее популярен в это время, чем Сартр или Дали. Тем не менее, отношение к Набокову со стороны коллег-писателей и, особенно, журналистской братии выглядит каким-то настороженным. «Лолита» сделала Наба всемирно известным, но она же вызвала в это время много неприятных вопросов и предположений о личной жизни создателя Гумберта.

В декабре 1959 г. Набоков пишет  весьма замечательное и по стилю, и по чувству стихотворение  «Какое сделал я дурное дело...» , скорее всего, это отзвук реакции писателя на обсуждение романа  «Лоли­та». Оно до странности перекликается со стихотворением Б. Пасте­рнака  1958 г. "Нобелевская премия"( возможно, является пародией на него). В тексте  Пастернака: «Что же сделал я за пакость, я убийца и злодей?...» ;  в стихотворении Набокова: "Какое сделал я дурное дело, и я ли развратитель и злодей..." Затравленный в СССР Пастернак пишет: «Я весь мир заставил пла­кать над красой земли моей...» , у  Набокова:"...мечтать мир целый о бедной девочке моей". На этом, впрочем, перекличка заканчива­ется. Две следующие строфы набоковского стихот­ворения – расклад  его отношений с читателем, осознание Вечности своего искусства:

 

О, знаю я, меня боятся люди,

и жгут таких, как я, за волшебство,

и, как от яда в полом изумруде,

мрут от искусства моего.

Но как забавно, что в конце абзаца,

корректору и веку вопреки,

течь русской ветки будет колебаться

на мраморе моей  руки.

 

Здесь снова звучит любимая мысль Набокова о подлинном искусстве как о некоем чародействе, волшебстве; художник  в этом контексте предстает  то ли волшебником (магом), то ли искусителем людского рода.  Что до колебания русской ветки на памятнике Набокову в Питере или  в Москве, то оно  до сих пор не происходит, но его предчувствие вполне может сбыться к 120-летию со Дня его рождения, например. 

В 1962 году в издательстве "Путнам" публикуется роман "Блед­ный огонь" («Pal  fair»), смысловым центром которого является поэма главного героя Д. Шейда “Pal  fair” . Это  999 строк блестящей английской поэ­зии:          

 

Я тенью птицы был, нашедшей смерть

В лазури лживой, грянувшись о твердь

Стекла...

 

Многозначное начало поэмы,  постоянные переклички с "птичьей" темой в литературе ("Альбатрос" Ш. Бодлера, "Пьяный корабль"  А. Рембо, "Сказание о старом мореходе" С.Т. Кольриджа и др.), ее духовная насыщенность делают эту часть ро­мана главной.  Жизнь профессора Шейда в поэме и его жизнь за ра­мками поэмы существенно разнятся: там, вне текста, он всего лишь старый ску­чный профессор, жизнь которого комментируется другим персонажем - беглым королем Чарли Кинботом. По словам Веры Набоковой, переведшей поэму на русский язык,  ее главная тема - тема смерти.

Если судить по центральному персонажу романа, доктору Д. Шейду, то это, возможно, и так: «Стикс, грань потерь, за коей негде плыть! Твое, Раб­ле,  большое "Может Быть"...".   Шейд , попав в транс, видит на том свете "беле­ющий родник", он много размышляет по этому поводу, пытается установить соответствие своего видения другим, подобным, но… Не дописав поэмы, профессор гибнет от пули террориста, которая была предназначена совсем не ем у. Если  же судить по "комментатору" поэмы Кинботу, то это ро­ман о Зембле - несуществующей стране, где Чарли был королем  Карлом.  В целом "Бледный огонь" можно считать и тем, чем он действительно является – вторым, после "Лолиты", постскриптумом Набокова к ми­ровой литературе. Хорхе Борхес вообще сделал этот прием культурного пост­скриптума основным своем творчестве, Наб лишь иногда пользо­вался им - но на уровне достаточно глобальном.

Лучшее в романе "Бледный огонь" -  поэма “Pal  fair” , лучшее в поэме - ее поэзия!   Умение  Набокова из обыденного пейзажа сотворить "цвета причудливой загадки" (Рембо)  видится здесь особенно отчетливо:

 

И я отвергну вечность, если вдруг

Исчезнут в ней привычные давно

И боль, и страсть, и красное вино

Вечерних звезд, от нас бегущих... След

Улитки на кам­нях; твой страх, что нет

Ни сигаретки, смех при виде пса,

И пурпурная эта полоса...

 

Все остальное  в этой  поэме - темы, образы,  Институт Мак Абера, переживания героя о неизбежном – это только декорации,  обставляющие чарующие созвучия "Пэл файр".

Несколько слов о 2-й части романа - комментарий поэ­мы Шейда Кинботом. Эта часть, с одной стороны, комментируя поэму, с другой - реконструирует облик том невозвратимой  Земблы, где так "падки на цареубийство". Джейкоб Градус, никчемный юноша и  не­удачливый убийца,  уверенно движется по ходу комментария к ме­сту своего злодеяния.  В  этом месте, в финале  «Бледного огня», и сходятся наконец пути трех героев - Шейда, Чарли Кинбота и Градуса.   Вот кратко сюжет этой части романа, чересчур занима­тельным его называть трудно. Однако значительным его делает замечательный набоковский пастишь, с его иронией: "...где-то между "Абортом" и "Ясперсом" (поиск нужного слова в словаре), привычным эро­тизмом: "...в безмятежной безопасности ласкает какое-нибудь юное и прелестное существо" и цитатностью. Роман "Бледный огонь" интересен  именно своей двойственностью: прозаиче­ским, цитатно-скучноватым обрамлением и блестящей поэзией поэ­мы. Сам Набоков замечал по этому поводу: «Там и сям находил я в поэме и особенно… блестки и отголоски моего духа, длинную струйную зыбь, - след моей славы».

В 1964 году в Нью-Йорке выходит прозаический перевод "Ев­гения Онегина" А.С. Пушкина, выполненный Набоковым. Перевод сопро­вождался двумя томами комментария к великому роману. Между Набом и  Э. Уилсоном, который не согласился с самой идеей переводить стихотворный текст как прозаический,  немедленно развернулась шумная полемика в печати, закончившаяся ра­зрывом отношений. В этом же году французский журнал "L’ Arc" посвящает целый номер писателю В. Набокову. В 1966 г. выходит первая объемная монография о творче­стве Набокова -  С.П.Стегнер "Бегство в эстетику: Искусство Владимира Набокова", о которой за неимением лишнего места мы говорить не будем. Гений, уже признанный и обласканный публикой,  всегда вызывает к жизни сотни пустых и беспо­лезных статеек и десятки монографий, где кто-нибудь, ужасно начитанный,  спешит заверить весь мир и самое себя, что он-то уж точно разобрался в искусстве и приемах Мастера и не понимает, как это можно был не ценить его ранее. Тема, заявленная в начале нашего эссе, скромно и почти незаметно для читателя  продолжена здесь.

В сентябре 1966-го  Набоков дал интервью   своему бывше­му студенту Альфреду Аппелю, где достаточно честно и аккуратно проанализировал свое англоязычное творчество. Безусловно, инте­рвью не свободно от некоторой позы и саморекламы, но вниматель­ный читатель сразу же заметит те ценности, которые защищает На­боков в искусстве, и то, что вызывает его негодование и раздра­жение. Мэтр Набакофф справедливо считает, что "искусство писате­ля— вот его подлинный паспорт", выводит свою систему оценки ка­чества труда художника. Наб советует критикам указывать лишь на грамматические ошибки и опечатки в его текстах, а об идеальном читателе говорит так: «Мне было бы приятно, если бы мою книгу читатель закрывал с ощущением, что мир ее отступает куда-то вдаль и там замирает наподобие картины...». Из писателей своего сто­летия Наб  выделяет Джойса, Кафку и Пруста, сочувственно гово­рит о Борхесе и Роб- Грие. Из месива советской литературы он выбира­ет "двуединого гения Ильфа-Петрова",  стихи За­болоцкого, романы "в жанре научной фантастики" А.Н. Толстого. В собственном творчестве Набоков  "привязан - больше всего к "Лоли­те", ценю - "Приглашение на казнь".

Последние годы жизни ознаменовались тремя завершенными романами Набокова: "Ада, или Страсть"(1969), "Прозрачные вещи"(1972), "Посмотри на Арлекинов!"(1974). Было издано несколь­ко сборников рассказов: "Красавица" и другие рассказы", "Под­робности заката" и другие рассказы", "Истребление тиранов" и другие рассказы". В 1973 году опубликована работа “Strong  Opinions” ("Тве­рдые суждения"),  содержавшая письма, интервью и заме­чания Наба о жизни и искусстве. Из трех последних романов Набокова можно особо выделить роман "Прозрачные вещи".

По словам одного из критиков Наба, «Главный фокус... "Просвечивающих предметов" заключается в позиции повествователя, который ведет рассказ из "потусторонности" и потому прошлое для него проницаемо». В этом заявлении  все - от неправильного перевода названия романа до пошлых рассуждений о "потусторонности" повествователя - слу­жит примером "гуд-мэнского"  подхода к трактовке набоковского тек­ста. Тема смерти в "Прозрачных вещах" присутствует, но ее никак нельзя считать основной.  Как мы уже говорили , «роман с девочкой»  - удачная жанро­вая находка Набокова, элементы этого жанра  есть и в этом тексте. Фотографии обнаженной Арманды в юном возрасте , намек на растление писа­телем R тринадцатилетней Джулии и т.д. -  вновь обнажают тему «нимфолепсии» в романе. В начале 21 века для обозначения этого явления  чаще используют гораздо более хлесткое словцо, попахивающее уголовной статьей.  Можно, конечно, сделать вывод о том, что внимание к нимфеткам было, увы,  свойственно не только Эдгару Г. Гумберту, но и его создателю. Однако можно такой вывод и не де­лать, сославшись на удачно найденный Набоковым «трюк», позволяющий ему и его издателю поднимать тираж очередной новой книги.

Начало романа знаменательно: "Вот персонаж, который мне ну­жен. Привет, персонаж! — Не слышит...". Театрализация сюжета свойственна некоторым вещам Набокова, но здесь писатель сбра­сывает последние оковы литературных условностей. "Реальный" герой Хью Персон  частенько станет уступать в тексте место своему кукольному двойнику, не делаясь от этого менее осязаемым. "Жизнь можно сравнить с  человеком, танцующим в различных масках  вокруг своей собственной личности..." – замечательно веское наблюдение романного повествователя. Арманда Шамар, швейцарский поезд на пути между Туром и Версексом,  чтение новой книги писателя R - и жизнь мни­мого Персона обретает свой смысл в романе. Мальчик в ночной рубашке с танцующими вокруг него овощами из детской книжки – и погибающий в пламени  Персон: две эманации существования этого персонажа в романе "Прозрачные вещи". 

Хотя, что ни говори, Персон нужен повествователю лишь для запланированного в самом начале текста интервью с известным писателем в 18 главе. Здесь Набоков  обыгрывает любимое свое замечание, что "подлинное  искусство выше ложной почтительности". Персон приехал в Европу, чтобы заставить писателя R  изменить "ряд слишком узнава­емых персонажей" и сменить название книги «Транслятиции» на более коммерческое и понятное. Однако R  объясняет незадачливому лит. агенту, что «заглавие просвечивает сквозь книгу, рождается вместе с книгой...».  Что же касается изменения характеристик «узнаваемых» персонажей,  то писатель настаивает, что,  "как  бы решительно образ не изменяли, прототип все равно будет опознан по форме дыры, остающейся в ткани повествования». Автор романа иронично восклицает: «Чего же ты ждал от своего паломничества, Персон? Простого зеркального  возвращения старых страданий…» . Или все же герой ждал от автора нарисован­ного ему с неумолимой жестокостью пути, завершившегося в пламени пожара. Наверное, вопрос этот – риторический, и мнением персонажей большая часть авторов интересуется крайне редко.

В 1972 году нобелевский лауреат и самый знаменитый в то время диссидент СССР А.И. Солженицын выдвигает на эту премию Набокова. Трудно представить себе более далеких друг от друга русских писателей 20 века, чем эти двое.  И по политическим взглядам, и по эстетике, и по отношению к роли литературы в жизни общества. Однако, это выдвижение ничем не закончилось… Нобелевскую премию Набокову так и не дали. Видимо, для ее получения Наб  был слишком аполитичен, слишком независим, его творчество после «Лолиты» оценивалось слишком неоднозначно... Группе людей в Нобелевском комитете, определяющих, кому предложить награду, эта кандидатура не подходила. Ведь гораздо спокойнее дать премию пишущему "борцу за свободу и мир во всем мире", ловкой литературной бабёнке  или какому-нибудь нудному писа­телю из "развивающихся" стран, но вот Гению от литературы - никогда. Ряд известнейших изданий («Гардиан», «Нью-Йорк  Таймс» и др.) причислили  В. Набокова к тем писателям, которые были незаслуженно обойдены вниманием Нобелевского комитета.

Роман  "Посмотри на Арлекинов!" и стихотворение "To Vera" датированы одним годом  (1974)  и, возможно, являются своеобразным поэтическим завещанием В.В. Набокова.  Конечно, есть еще незавершенный роман “The Original  of  Laura”, впервые опубликованный в 2009 году и уже переведенный на русский язык.  Известно, впрочем, что сам  Набоков не вполне желал публикации этого произведения. Конечно, можно еще долго рассуждать о значимости и принципиальной новизне «больших» произведений Набокова, среди которых выделяются романы  «Камера обскура», «Дар», «Истинная жизнь Себастьяна Найта», «Лолита», «Бледный огонь».  Можно сказать и более лаконично:  гениальный  автор достойно прошел уготованный ему писательский путь, его имя навсегда сохранится в мировой литературе, как уже хранятся там имена Шекспира, Рабле, Пушкина, Гоголя, Пруста, Джойса...

В финале нашего эссе процитируем стихотворение Наба  к жене полностью, заметив, что Геометрия и Венеция здесь, вероятно,  филигранная техника и полет воображения в писательском творчестве, Арлекины  - неповторимые персонажи Набокова, а конечная самохарактеристика  - ирония, смешанная с тугой болью:       

 

Ах, угонят их в степь, Арлекинов моих,

в буераки, к чужим атаманам!

Геометрию их, Венецию их

Назовут шутовством и обманом.

Только ты, только ты все дивилась вослед

черным, синим, оранжевым ромбам...

«N - писатель недюжинный, сноб и атлет,

Наделенный огромным апломбом...»

 

2 июля 1977 года Владимира  Набокова не стало. Он был похоронен  на кладбище в Клэренсе, близ Монтрё. После отъезда из России в 1919 году  Наб так и не побывал на родине  ни разу…  Он и не думал, что сможет в скором времени вернуться в советскую Россию своими  произведениями. Но уже в середине 1990-х  гг.  к нам вернулись все его тексты  - и на русском,  и на английском, и на всемирном языке поэтов и мыслителей.

Писать о гении сложно всегда,  но жизнь распоряжается так, что Борхес пишет о Сервантесе, Набоков - о Гоголе, а мы только что закончили повествование о Набокове.  Удалось ли нам хотя бы отчасти приподнять занавес над  тайнами «волшебства»  великого мастера,  прояснить смысл некоторых его текстов? Не свернули ли мы с магист­рального сюжета жизни и творчества Набокова-Сирина? Каждый читатель эссе сам может ответить для себя на эти непростые вопросы.  Кстати, заглавие нашего эссе объяснено эпиграфом к нему: великий русский писатель смог прийти к прекрасному русскому читателю лишь через мировое признание и американское гражданство.

Впрочем, "я возвращусь ког­да-нибудь ...": воистину так.