• ЛИ-2024-№39

 

ВОЛОСЫ

Совершенно расстроенная женщина стояла напротив зеркала.  Она как бы заигрывала с ним, то отворачиваясь, то снова обращаясь к нему. Надеясь увидеть другое – красивое отражение или хотя бы удачный ракурс. День назад у неё были длинные, намного ниже талии, волосы. Они посеклись, стали тонкими и жалкими на концах. Даже если их расчесать, а делать это она не очень любила, вообще не любила застывать.

Женщина хотела быть лёгкой.

Она представляла себя на лугу, покрытом цветами, в платье с юбкой-солнце до колена.

Напротив её дома был холм, ранней весной на нем росли маки и еще какие-то синие и желтые цветочки, но весна быстро кончалась. Холм покрывался желтой, загорелой на солнце травой. Сравнительно зелеными оставались лишь массивные кактусы.

Но она никогда не чувствовала себя изящной, даже в юности, когда после сна оставались синяки просто от лежания на любой мало-мальски жесткой поверхности, например, на матрасе.

Это было очень давно, сейчас скелет почти не прощупывался. Она не любила делать КТ или МРТ, на изображениях все было явно и наго.

Волосы создавали впечатления полета и, поэтому, легкости и свободы.

Волосы делали ее чуть-чуть ведьмой.

В самом образе был стиль, пусть даже с сумасшедшинкой. Она готова быть странной, но сейчас женщина ощущала себя похожей сразу на всех, она сливалась c ними.

Это было подобно смерти. 

У неё так было несколько раз: она отращивала волосы и в какой-то момент спонтанно стриглась. И ей не нравился результат.

Один раз даже нарастила волосы через пару дней после очередной стрижки. Длинные, метр, они выбивались в водительское окно машины, как шарф Айседоры Дункан.

А на работе ей все сказали, что стрижка ей очень идёт.

Когда-то, в другой раз, она бы обрадовалась вниманию.

Но не сегодня.

С новой стрижкой ее видели все, кроме бывшего шефа – сейчас самого главного и лучшего врага, лучшего – по качеству, в смысле, вражиней не бывает.

Бывший шеф использовал любой шанс ее дискредитировать или унизить. Она попробовала сопротивляться, а потом просто перестала его видеть.

Но на встречах, где присутствовали они оба, ее бил такой озноб, что трудно было говорить. Страх, как обычно, «отводил от свершений» (Данте, Божественная комедия), а ей предстояла презентация важной работы.

Она ожидала, что лучший враг будет постоянно перебивать, и она собьётся. И все умные слова, которые она готовит для презентации, а заодно и в ответ на возможные «остроты», забудутся. Её работа не будет принята.

Стрижка и пропавшая уверенность в себе явно усложняли ей жизнь.

Ей так было неуютно и тревожно в новом образе, что, путешествуя между двумя шкафами, она не могла выбрать себе одежду. В который раз женщина задвинула дверцы одного из шкафов и не нашла ничего подходящего.

И опять встретилась со своим отражением в одной из зеркальных створок – из зеркала смотрела сороколетняя хмурая женщина. Сороколетней женщине было… 57.

Днём раньше рассыпающиеся по плечам волосы увеличивали плечи, сокращали и так не очень длинную шею.

Незнакомка выглядела гораздо стройнее ее вчерашней.

Женщину абсолютно не обрадовали эти открытия, а наоборот, она почувствовала себя на дне мутного, темного, засасывающего болота, подумав: «А не из-за встречи ли я состригла волосы, которые так любила? Мне так страшно от прогнозируемого поражения, что я занялась серфхармом? Зачем я каждый раз стригусь?». 

Каждая стрижка запоминалась: то, где её делала, и чувства, с которыми она приходила в парикмахерскую. Она вспомнила, как ощущала радость, подъем, надежду, предвкушение преображения, которые исчезали после первого взгляда в зеркало после стрижки.

Сначала она не понимала, что получилось, а потом ее накрывало такое глубокое разочарование, что она задавала парикмахеру вопросы о наращивании волос. «Я просто очень хотела изменить ситуацию или себя? Но стрижка не помогала. Мир вокруг не принимал жертвы, ничто не менялось – ни я, ни жизнь вокруг».

 Она почему-то вспомнила, как любила летать, и самолеты – замечательное место побыть с самой собой. Но сейчас ей это редко удавалось. Полёт стал сопряжен с таким большим объёмом бумаг и неопределенностей, что тревога по поводу «не забыла ли чего?» перевешивала удовольствие. В конце концов женщина оставила себе два-три полёта в году.

Но она могла летать иначе – ловить волну, как на виндсёрфинге. Иногда, когда играла в теннис, слушала музыку, рисовала, или когда получалось придумать что-то по-настоящему изящное по работе или войдя в душевный резонанс с кем-то другим. 

Она предпочитала открытый бой, даже в нем мог быть полет. Но когда били в спину, спотыкалась и падала.

 У нее был день, чтобы обрести уверенность и превратиться в самурая – легкого, летящего, недостижимого, умелого, смертельного. Но теперь все это казалось недоступным, она чувствовала себя разлапистым, изрезанным скучающими прохожими пнем, из которого даже буратино вырезать было сложно.

Она взяла бумагу и карандаши и нарисовала пень, он оказался укутанным мхом.

Тепло от рассеянных ветками деревьев, солнечных лучей нагревало мягкий мох и сделало пень уютным теплым домом.

У корней росли грибы на изогнутых тонких ножках, и горсть синих цветков.

На пень медленно заползла змейка, ее кожа в солнечных лучах переливалась всеми оттенками зеленого. Она свернулась в несколько колечек, выставив острую голову на изящной шее вверх.

Женщина посмотрела на змею, пошла в ванную и помыла волосы. По дороге к зеркалу вынула из ящика фен. Укладка получилась вызывающе дерзкая. Делать её было очень легко. Женщина достала красную губную помаду, накрасила губы и улыбнулась своему отражению.

Она точно знала, что завтра наденет изумрудное платье и оранжевые туфли на остром длинном каблуке.

А в ближайший выходной снова пойдет в парикмахерскую и покрасит волосы в рыжий цвет.

Она позвала собаку, та лениво, медленно выпростала из кресла лапу за лапой, и они вышли на улицу.

Они любили есть вдвоём мороженное, каждый со своей стороны брикета, сидя на самой высокой точке холма.

Ее работа была принята.

К обоюдному удивлению, женщина и её лучший враг предложили одинаковое решение сложного вопроса, которое с легкостью было принято остальными.

Вернувшись домой, она увидела вчерашний рисунок. «Страааах», прошелестела змейка. «Уйди!», отмахнулась от неё женщина.

Змейка покачалась на длинном туловище и уползла.

 

 ПОДРУГИ

 

По переулку, где когда-то встретились Мастер и Маргарита, навстречу друг другу шли две женщины.  

Одна из них двигалась от Тверской, вниз по переулку. Она была небольшого роста, чуть полновата, рыжеволоса, двигалась, быстро цокая каблуками, умудряясь уворачиваться от выбоин на асфальте.

Вторая, платиновая блондинка, шагавшая, напротив, вверх, к Тверской, была высокого роста, выглядела немного грузной, но даже толстый объёмный свитер не мог до конца скрыть плавность линий тела женщины.

Блондинка заметила рыжую первой и на секунду притормозила, потом подошла к бордюру, чтобы перейти на другую сторону улицы. Однако передумала и последовала вперёд, высоко подняв голову и глядя перед собой жестко и надменно.

Рыжая, вероятно, имела очень чёткую цель, она двигалась к ней, не обращая внимания на блондинку или на кого-то другого.

Когда между женщинами оставалось менее пяти метров, маленькая заметила высокую и, улыбнувшись, пошла ей навстречу. Улыбка была странной, невеселой.

Возможно, так улыбнулась Мастеру Маргарита, когда тот сказал, что не любит желтые цветы.

– Привет, Олеся, – сказала она, поравнявшись с высокой. 

Высокая еще выше подняла голову, чтобы не смотреть на маленькую, сжатые узкие губы стали невидимыми, а волевая челюсть выдвинулась вперед.

Она остановилась и сказала:

– Я не хочу с тобой разговаривать.

– Хорошо, – сказала маленькая женщина и снова улыбнулась.

Теперь они стояли друг напротив друга: высокая, готовая продолжать идти, и маленькая, как будто чего-то ожидая.

Потом маленькая заговорила:

– Все же хорошо, что мы встретились. Я поняла, что тебе было плохо и ты очень хотела повоевать, а тут – я. Я не знаю, кто и что сделал в Буче. Я знаю, что есть хорошие и очень плохие люди, независимо от национальности, есть больные и сильно напуганные люди, которые ведут себя аномально. Я очень не хочу чьих-либо смертей, но не буду никого обвинять без фактов. И то, что я имею свою точку зрения, отличную от твоей, не означает, что я против тебя.

Она ещё постояла и добавила:

– Когда я тебя увидела, думала, подойти – обнять. Потом вспомнила, что ты из институтской группы ушла, когда девочки что-то про меня хорошее написали, и не стала.

– У меня были дела на Бронной, я думала идти в метро на Арбат или до Маяковки, чтобы не встретить тебя. Больше никогда не буду тут ходить. Ты мне надоела со своей психологией! – прорычала высокая женщина, развернулась и пошла в том же направлении, в котором двигалась раньше.

Маленькая осталась стоять.

Она смотрела, как высокая женщина скрылась за вдруг нахлынувшей толпой, повернув на Тверскую.

И тогда двинулась дальше, и остановилась около одного из старых домов ниже по переулку, перед шлагбаумом и воротами, закрывающими вход во двор, а потом пошла по переулку вниз, медленно и как будто бесцельно.

Через минуту она повернула за угол и наткнулась на несколько столов, стоявших у входа в маленькое кафе, и присела за один из них. К ней подошел официант с меню. Женщина попросила пепельницу и два кофе. Официант спросил:

– Вы кого-то ждете?

– Все кого-то ждут, – ответила женщина. 

Она закурила сигарету и залюбовалась на черный орнамент на своих длинных, выкрашенных в ярко-желтый цвет ногтях. Пришел официант с небольшим подносом, на котором стояли пепельница, две турки и две чашки.

Женщина посмотрела на официанта и спросила:

– Если бы вы хотели, чтобы кто-то пришел, вы бы что заказали?

Официант удивленно посмотрел на женщину и ответил:

– Я бы позвонил и спросил, что этот человек хочет.

– Верните, пожалуйста, меню, – попросила женщина.

Через минуту официант принес меню.

– Подождите, не уходите, надо заказать сейчас, пока не поздно, – быстро сказала женщина, разглядывая лист со множеством блюд.

– Пожалуйста, один киевский торт, поставьте его к тому кофе,  – женщина указала на чашечку на другой стороне маленького стола. – А мне – Павлову.

Официант ушел.

Женщина погасила догорающую сигарету.

Позади, за соседним столиком раздался скрип отодвигаемого стула. Спина женщины напряглась, выпрямилась. Просидев так пару минут, женщина достала из ридикюля зеркало и поставила его так, чтобы видеть столик сзади. В нём показался неприветливый мужчина. Женщина поймала его взгляд в зеркале и улыбнулась.

 Мужчина отвернулся.

Официант поставил на стол пирожные. Женщина продолжила пить кофе, Павлова оставалась нетронутой. 

В какой-то момент женщина посмотрела на противоположную сторону переулка и быстро отвела взгляд, сфокусировав его на турке.

Высокая женщина села напротив рыжей. 

Она сидела очень прямо.

– Это твой кофе и пирожное, – сказала маленькая.

– Не надо меня задабривать, ты написала отвратительную вещь, это очевидно, кто сделал это против моего народа в Буче, – прокричала блондинка.

Мужчина за столиком сзади заёрзал на стуле, а официант ушел вглубь кафе.

– Нет ничего очевидного, пока не увидишь, ну почти, – очень тихо сказала рыжая. – Ты живешь в Болгарии, я – в Израиле, и мы оказались одновременно в этом переулке. Потом каждая ушла в свою сторону, и вот мы здесь. В этом есть что-то очевидное.

– Ты хочешь, чтобы я ушла? – запальчиво сказала блондинка.

– Угу, поэтому я заказала кофе и эти два пирожных. У них практически один и тот же состав, но они разные, понимаешь, к чему я, но оба вкусные, – кивнула рыжая на пирожные. – Кстати, ты же их готовишь, дашь рецепт?

– Дать-то дам, но ты все равно не будешь их делать, – все еще недовольно сказала блондинка. Рыжая улыбнулась.

Но на самом деле ничего из этого не произошло.

Когда женщины расстались, рыжая шагнула за шлагбаум и направилась к подъезду старого, бывшего доходного дома.

А блондинка спустилась в метро.

Волшебный район, в котором Булгаков творил чудеса, давал только один шанс на встречу.