• ЛИ-2025-№47

Иерусалим

 

Заложит уши. Подъём разгонист.
Тоннель, ещё…

и свет в конце.
Ты выйдешь на Ицхак Навоне –
с заботою в лице.
Совсем замёрзли ноги.

Верно?
Не надевай сандаль!
И плату за трамвайчик первый отдай.
Трамвай – он тоже

в толпе прохожий.
В привычной суете

не сотвори себе кумира –

ни тут, ни где.
Динь-динь, проехали вагоны

за Яффский поворот.
Проспал? Теперь – лишь у
Дамасских ворот
увидишь рéки цветные улиц,

в них желобки:
помывка вчéрне –  

исток вечерней реки.
А дальше купол,

блестящий, скальный, и минарет,
и реют флаги, и стены плачут

в ответ.
Ступени к крышам,

ступени к безднам,

скользит нога.

Здесь гладок камень,
по нём ступали века.
Не бойся правды,

что плети страждет.
Здесь каждый правду свою найдёт.
И эти правды тот, кто их скажет,
в Гордиев узел переплетёт.

Внизу пустыни чудес, прозрений.
Неверен камень, текуч песок.
А здесь нагорий живая зелень.
И кипариса полёт высок.

 

 

 

Ершалаимский камень бел

 

Темны полотнища побед,

насквозь пропитаны бедой.

Ершалаимский камень бел

под мёртвой и живой водой.

Хранит в себе секретный код.

Не знает страха и пощад,

когда обратный пущен ход

от плащаницы до плаща.

Спасением в крови голгоф,

Адамов искупая грех,

гремит Божественный глагол,

чтоб снова Божий сын воскрес.

В земную твердь людскую плоть

слагает до заветных дней…

а белый град Ершалаим парит над ней.

 

 

 

Суламифь

 

Дрожишь ты, замирая, Суламифь,
что не спешит возлюбленный к тебе,
на виноградник свой, с жарой полдневной.

И дрогнет воздух порванной струною,
что не продлила сладкого напева,
а умерла под нежной лаской пальцев,
волненье сердца не сумев унять.

И набежит с востока острый ветер,
что полоснёт по глади глаз озёрных,
заволочёт слепящей слёзной рябью,
их омуты порывом всколыхнув.

И жаркий стон цикад, их дрожь и стрёкот
шероховатостью сухой саднят-кровавят,
как острый срез травы стопу нагую,
твою в тени уснувшую надежду,

что поспешит возлюбленный к тебе
на виноградник свой, с жарой полдневной.
Дрожишь ты, замирая, Суламифь…

 

 

 

Олеандровые водопады

 

Олеандры цветут облѝвно
ниагарами в плоскость земли.
Я гуляю дорогой недлинной,
путь мой утренний невелик.

Бело-розовы – цвета мороженого,
маршмелой, лукумов, нуги.
Удержать на весу невозможно им
многоцветие залпов тугих.

Руки долгие долу уронены,
чёлки счёсаны с розовых век…
Промокают махровыми кронами
окунувшийся в море рассвет.

 

Чтобы пышностью лунных затмений

рвать бутоны, как рвёт динамит.

Для грядущих во тьме поколений

их цветение – призрачный миг.

 

 

 

Там, где весной...

 

Там, где весной жакаранда сиренева,
бьётся волна Средиземного моря –
город лежит на высоком-высоком Кармеле.
Вьются по склонам Кармеля копыта оленьи,
и пустельга

             разглашает пещерным даманам пароли,
а за банановой рощей стекает закат карамелевый.

Ступни щекочет песок, режет острой ракушкою,
белые цапли гурьбою – за мелкой рыбёшкою,
синий «Василиус» порту гудит на прощание...
Будет мне море ночами в окошко наушничать,
серповый месяц шептать тусклой брошкою,
что где-то теплится жизнь беспечальная.

Жизнь беспечальная – это из светлого прошлого.
Не замечая, не чая грозы отдалённые рокоты,

юность летела весёлой цепной каруселию,
может, и ныне мне вынесет что-то хорошее:
с тёмным неровно отломленным боком
на мокрый песок черепицу марсельскую.

 

 

 

Город

 

Город мигает огнями. Робко, подслеповато.

Город лежит под небом. Слабый и беззащитный.

Он убежать не может, только закрыть глаза.

Хищные птицы-ракеты клюнут… и горы расчистят.

Хищные птицы ракеты не повернут назад.

 

Город сиреной крикнет. Крикнет отчаянно, страшно.

Люди, укройтесь в подвалах! Бросьте уют квартир.

И полетят осколки, мир разметая вчерашний.

И полетят осколки, новый рисуя мир.

 

Тихий растерзанный город к небу протянет руки.

Трубами тёмных заводов, мачтами фонарей.

Был он когда-то молод, создан на радость людям,

Стал он сегодня безлюден. Волею новых идей.

 

 

 

Солнце и море

 

Солнце лучиться, светить обожало.
Быстро из моря на небо бежало.
Жаркими пальцами плавило тучи
солнце слепящее, солнце могучее.

Гладкое, круглое, плотное, броское,
жёлтым лежало неведомым островом.
Золотоносное, золототканое,

золотолитое, золотопьяное...

Золото, золото, золото, золото –

солнце сверкало бегуче и молодо.
Падало, падало, ниже клонилося
в чайные воды звездою анисовой.
Быстро ныряло тяжёлой монетою.
Зыбко дробилось на пагоды светлые.