• ЛИ-2025-№47

Скрипач

 

                                       Памяти Муси Пинкензона

 

Вздрогнула скрипка у мальчишеского плеча.

Офицер, прищурившись, смотрит на скрипача.

Офицер доволен: расстрел обещает быть

Даже забавным…

                                   Он успеет убить.

…О, в этих скрипках всегда такая печаль...

Он позволит музыке прозвучать.

 

Мальчик, не медли, сыграй что-нибудь! Поспеши!

Ну же, сыграй для сентиментальной души –

Что-нибудь нежное для немецкой души…

Он же сказал:

                        Понравится – будешь жить.

 

Что ты можешь, мальчишка, – маленький, как сверчок!..

К подбородку взлетает скрипка, к небу – смычок.

Самое главное – не опускать лица:

Мёртвых не видеть – матери и отца.

 

Ну же, сыграй ноктюрн, не сходи с ума.

Но горячей молитвы, мощней псалма,

Словно взрывает пространство перед тобой:

…это есть наш последний                         

                                              и решительный

                                                                           бой!..

Это есть наш последний бой,

                   наш последний – на землю – взгляд.

Дёргается в конвульсиях автомат,

Хриплым лаем захлёбывается другой.

…это есть наш последний и решительный бой!..

 

Это есть наш последний – разорванной грудью – вдох.

Он так глубок, что в него умещается Бог –

Бог, так похожий на твоего отца.

Смерти нет.

                     Есть музыка –

                                               без конца.

 

*  *  * 

Человек исчезает. И время, сужая зрачок
До чернеющей точки, прицельно глядит ему в спину.
Ангел мой, погоди, не крыло мне подставь, а плечо –
Я ещё не сейчас, не сейчас эту землю покину.

Неуютная жизнь, где порою не видно ни зги,
Где на выцветших снимках всё тоньше и призрачней лица...
Всё равно – погоди, с каждым часом сужая круги,
Торопить меня в путь, из которого не возвратиться.

Доживу до весны, и границы стеснённой груди
Резким вдохом одним, словно тёмные шторы, раздвину,
И, хмелея от света, шепну: «Погоди... Погоди...
Погляди мне в лицо, перед тем, как прицелиться в спину».

 

*  *  *

Они рассуждали:

хитрый – о честности,

трусливый – о мужестве,

бездарный – о вдохновении.

А равнодушный так говорил о любви,

что аж заходилось сердце.

 

Они призывали:

благополучный – к терпению,

злой – к милосердию,

к щедрости – жадный.

Ну, а бездельник так пел славу труду,

что прямо руки чесались.

 

Они упрекали:

лжецы – в недоверии,

любопытные – в сдержанности,

эгоист – в неготовности к жертве.

А безбожник, тот просто разил наповал

цитатами из Писания.

 

И вот, постарев,

поседев в безнадёжной борьбе с энтропией,

устав от привычной сансары,

я вспомнила вдруг, что в учебнике –

обычном учебнике

военно-

полевой хирургии –

сказано чётко:

«спеши не к тому, кто кричит, –

к тому, кто молчит».

*  *  *

Кто там бродит неустанно,

Фонарём скрипучим режет,

Разбивает эхом гулким

Ночи сумрачный покров –         

Вдоль по улице Расстанной,

Вдоль по улице Разъезжей,

Соловьёвским переулком,

Вереницею дворов?

 

Под шинелькою солдатской –

Холод, рвущийся наружу,

Горечь смятого окурка,

Хриплый кашель, резкий взмах.

Это ветер ленинградский

Подворотней слепо кружит,

В райских кущах Петербурга

Заблудившийся впотьмах.

 

Губы – серою полоской,

Соль на веках воспалённых,

Хлеб колючий и нетленный

В кулаке сухом зажат.

У него на Пискарёвском,

Серафимовском бездонном,

Да на Волковом смиренном

Все любимые лежат.

 

*  *  *

Да кто я такая, Господи, чтоб говорить с Тобою?

С Тобою, Господи! Но Ты видишь: горит земля.

Твоя земля. И становятся полем боя

Древние степи – нынешние поля.

И луна так похожа на пристальный глаз дракона,

И словно щит кочевника, так тверда и кругла.

Всё от того, что нет над войной закона,

И над распаханной степью снова сгустилась мгла.

И я говорю: смотри – это дети Твои, это дети

Гибнут. И от имеющих силу спасения нет.

Ненависть вырвалась, и весь мир ею бредит.

Ты всемогущ. Так останови этот бред.

Да святится имя Твоё, моё да исчезнет имя!

Но пока что я есть, буду молить до конца:

Смилуйся над людьми – над детьми Твоими.

Возьми мою жизнь. Но не отвращай лица.

 

*  *  *

От трескучей фразы на злобу дня,

Виршей холопских, бешеных тиражей,

Ангел Благое Молчанье, храни меня –

Губы мои суровой нитью зашей.

 

Лучше мне, измаявшись в немоте,

Без вести сгинуть, в землю уйти ручьём,

Чем, локтями работая в тесноте,

Вырвать себе признанье – неважно, чьё.

 

Лучше исчезнуть, попросту – помереть,

Быть стихами взорванной изнутри.

Только бы – перед ликом Твоим гореть,

Только бы слушать, только б Ты говорил!

 

Только бы слушать, вслушиваться в шаги,

Свет Твой угадывать из-под прикрытых век…

Вечность во мне, прошу Тебя, сбереги,

Ибо я всего-то лишь – человек.

 

В час, когда сердце захлёстывает суета,

Требуя покориться и ей служить,

Ангел Благое Молчанье, замкни мне уста,

          Чтобы мне перед Словом не согрешить.

 

 

 

Старая лошадь

 

Ей повезло: спина седло забыла,

И шпора не тревожит потный бок.

Спокойно дремлет старая кобыла –

К ней милосерден лошадиный бог.

 

Есть у неё теперь покой и воля,

И тёплый кров, и чистая вода…

Что снится ей? –  Ковыльное раздолье,

Неудержимый бег невесть куда?

 

Что снится ей в неверном лунном свете,

Когда все грани призрачно-тонки? –

Мерцание теней и ветер… ветер,

Летящий рядом наперегонки,

 

Мелькнувшей ветки смутная тревога,

Далёкий зов непаханых полей?..

Всё легче бег. И лунная дорога

Всё ближе, всё просторней и светлей.

 

*  *  *

Что с тобою? – Ничего.

Просто листья облетают.

Листья – только и всего.

И летят бездомной стаей,

В шепот осени вплетая

Ритм круженья своего.

 

Мерный маятника счёт

На последнем перегоне…

Что там – нечет или чёт?

Только ветер глухо стонет,

Только время по ладони

Тонкой струйкою течёт.

 

Что с тобою? – Пустяки.

Сны бегут по коридору

Так изменчиво-легки.

Сквозняком блуждает в шторах

Камышей чуть слышный шорох

У неведомой реки.

 

Невесомый звёздный сор

Опускается на крыши,

Затихает резкий хор

Дел дневных. Лишь полночь дышит

И дыханием колышет

Жизни тающий узор.    

 

 

*  *  *

Начало мая. Холодно. Светло

И ветрено. Ещё прозрачны тени,

И на асфальте битое стекло

Отбрасывает сотни отражений.

 

И только одуванчик золотой –

Взгляни скорей: он прямо у помойки

Пробился, жаркой силой налитой,

Такой живой и беззащитно-стойкий.

 

И этот мир, что весь по швам трещит,

В одном-единственном цветке весеннем

Вдруг обретает свой последний щит

И хрупкую надежду на спасенье.

 

*  *  *

И хотела бы сподличать, но она говорит: «Умру!».

«Умру, – говорит, – а до этого прокляну.

Горькое горе, немую свою вину

Будешь ты мыкать на ледяном ветру.

 

Умру, – говорит, – и вновь прорасту, звеня,

Да хоть бы и в дуре, слабой на передок,

Или в пропойце, в бомже, отсидевшем срок,

Но не предавшем ни себя, ни меня».

 

А я всё гляжу, всё пытаюсь увидеть лик,

Неуловимо-изменчивый, словно жизнь.

И так пронзительно в небе кричат стрижи,

С вечностью время сшивая в единый миг.

 

*  *  *

Ах ты, птичка, красногрудый снегирёк!

Что-то в жизни всё не вдоль, а поперёк:

То ли зябнет неприкрытая спина,

То ли ноет неизбытая вина.

 

То ли ветер завывает слишком зло,

То ли все пути-дороги развезло.

Развезло, да подморозило слегка,

А вокруг-то – ни души, ни огонька.

 

Словно те, кому помочь ещё могла,

Только вот не помогла – дождём прошла,

Закружилась в круговерти суеты –

На меня теперь глядят из темноты.

 

Ах ты, птичка, стойкий маленький флейтист,

Согревающий собою снежный лист,

Чтобы вновь я удержалась на краю,

Просвисти простую песенку свою.

 

*  *  *

Ещё сереет наст несвежею газетой,

Дома, как баржи, спят на ледяной мели,

Но полный воробьёв и тающего света

Мерцает влажный куст на каждый вздох земли

 

И кажется, весь мир, несложным ритмам вторя,

Не зная за собой ни страха, ни вины,

Свободный от людских забот, страстей и горя,

Мерцает и звенит на вздохе от войны.