• ЛИ-2025-№47

Из романа «Рог Мессии»

 

1943 год. Лия и Яша – юная пара, которой удалось бежать из товарного вагона по дороге в Освенцим, попадают сначала в руки польских партизан из Национальной Армии (Армия Крайова), а затем становятся пленниками Украинской повстанческой армии

Значительная часть Армии Крайовой видела в евреях таких же врагов, как немцы. Командир Мазур, он же Влодек, придерживался другой точки зрения, и ему приходилось лавировать. Натолкнувшись на серьёзное сопротивление, Влодек отказался от мысли оставить молодую пару в отряде, но и этого оказалось мало. Всё настойчивее становились голоса тех, кто считал, что евреев надо убить, ибо это нация коммунистов и предателей. Были и такие, кто утверждал, что казнить только за то, что евреи, нельзя, но и отпустить невозможно. Попадут в руки немцев и выдадут. Оказавшись перед необходимостью немедленно решать, командир сказал:

– Мне было семнадцать, когда я сражался под Варшавой против красных полчищ Тухачевского. Я ненавижу коммунистов так же, как и вы, но пятнать мундир польского офицера кровью невинных не стану. Расстрела не будет, панове. Знаю, что существует риск, но, если вы не хотите оставить их в отряде, пусть идут, куда им надо.

– Я тоже воевал против большевиков в двадцатом – заявил майор Збигнев Леплява. – Мы тогда в Житомире славно жидов пощипали. Потому что все они были за красных. А теперь ты предлагаешь их пожалеть? Твоя жалость может дорого стоить. Хоть ты и командир, но я, как старший по званию, отменяю твоё решение. На рассвете мы их расстреляем. Расходимся, панове.

Леплява ненавидел евреев, но причина была не только в этом. Он отказывался понимать, почему командование Армии Крайовой, сам генерал Бур-Коморовский, назначило командиром одного из первых батальонов АК не его, майора Лепляву, а младшего по чину ротмистра Мазура, то есть Влодека. И коль выпала возможность ударить по самолюбию этого Влодека, он, Леплява, не упустит шанс. Пусть жалуется. Кому он будет жаловаться в этом диком лесу? Медведям? А Варшава далеко, да и кто станет разбираться из-за пары жидов.

Ровно через час Леплява решил, что к сидящим в погребе евреям следует приставить караул. Ругая себя, за то, что не подумал об этом раньше, майор распорядился:

– Игнаць! Возьми винтовку и покарауль жидов. Мало ли что…

Игнаць вернулся через пять минут.

– Господин майор! Нет никаких жидов. Пусто.

– Как это пусто?!

– Нет в погребе никого, – растерянно повторил Игнаць.

Поражённый майор хотел что-то ответить, но не успел. В помещение вошёл Влодек с пистолетом в руке. С ним были Юрек и двое партизан.

– Майор Леплява! – зазвенел металлом голос Влодека, – вы арестованы за попытку мятежа! Сдайте оружие!

Но Леплява и не думал подчиняться. Схватив лежавший рядом автомат, он открыл огонь. Раненый Влодек выронил пистолет, один из партизан упал.

– Игнаць! –  заорал Леплява, – стреляй же, собачья кровь!

Но обескураженный Игнаць не знал, кому повиноваться. Этим воспользовался Юрек. Выпущенная с близкого расстояния пуля поразила майора в грудь…

В отряде Влодека разыгралась драма, но она не имела отношения к Яше и Лие. Уже сорок минут они шли по лесу в направлении, указанном освободившим их из погреба Юреком. После того, как Леплява сделал заявление, поставившее под сомнение авторитет Влодека, и все разошлись, Юрек подошёл к командиру.

– Нужно отпустить девчонку и парня. Пусть уходят, и побыстрее. Командир, я хочу сказать: вы можете рассчитывать на меня.

– Спасибо! Действуй! – отозвался Влодек. – И поищи надёжных людей. Побеседуем с Леплявой.

Не относившийся к Юреку слишком серьёзно ротмистр в сложившейся ситуации был рад любой помощи. Но Юрек не просто так ходатайствовал за евреев. У него имелась своя жизненная история.

Юрек и Данка были соседями. Дом Михалевичей стоял почти напротив дома Заборских. На Данку Юрек не обращал внимания, пока той не исполнилось семнадцать. Лишь тогда он стал замечать пронзительные глаза и густые чёрные брови соседки. Сам Юрек был на год старше, но небольшого роста, худой, он не производил впечатления на вполне сформировавшуюся Данку. А может быть она не хотела иметь никакого дела с поляком. Так или иначе, все попытки Юрека сблизиться с девушкой наталкивались на полное отсутствие интереса и явное стремление избавиться от назойливого паренька.

Еврейское происхождение Данки мало беспокоило Юрека, и он не замечал растущую тревогу родителей. Неспокойные ветры дули и с другой стороны. Отец и мать Данки отдыха не знали, оберегая дочь от польского кавалера, хотя необходимости в этом не было, потому что Данке нравился Михл Левартовский, красивый, сильный юноша, активист еврейской партии Поалей Цион.

Но Вацлав Заборский, отец Юрека, во всём видел жидовские козни и был уверен, что соседи жаждут окрутить и одурачить его влюблённого сына. Кончилось тем, что пан Вацлав лично явился к Михалевичам. Не дожидаясь приглашения, сел.

– Что же это получается? – без всякого вступления начал он. – Охомутать моего парня хотите? Чистокровного поляка повенчать с жидовочкой?

Пан Заборский имел полное право произносить подобные речи. У себя в Мостах он руководил местным отделением Национального лагеря – объединённой партии польских националистов. Испуганные родители Данки лишь молча взирали на незваного гостя, не находя ответа. Подождав немного, Заборский-старший заключил:

– Держите вашу панночку от Юрека подальше. Для неё же лучше.

Не было никакой необходимости просить об этом хозяев. Они и так делали всё возможное. Наконец, Авраам Михалевич осмелился вставить:

– Вы напрасно беспокоитесь, шановный пан Вацлав. Данка не милуется с вашим сыном. У неё есть жених.

Оказавшийся в нелепой ситуации, Заборский едва не задохнулся от возмущения. Он моментально забыл, зачем вообще удостоил визитом соседей. Его сын отвергнут?! Эта еврейская девка фыркнула в сторону Юрека?!

Польская гордость пана Вацлава не могла смолчать. Какая наглость! Нахальное, чисто еврейское бесстыдство! Предпочесть его сына чёрт знает кому!

Сделав шаг назад, Заборский снова опустился на стул, обводя тяжёлым взглядом соседей и понемногу возвращаясь к действительности. У девицы жених? Такой же еврей? Слава Иезусу! Больше опасаться нечего. А с этим дураком Юреком он поговорит, как полагается, по-мужски…

Но поговорить не удалось. Через два дня Гитлер напал на Польшу, и спустя считанные недели жители Мостов вместо немецких танков увидали на улицах русские боевые машины с красными звёздами. Поделив с немцами разваливающееся польское государство, Советы вступили в Западную Белоруссию. И если Данкин жених, вскоре ставший её мужем, сын сапожника Михл Левартовский сумел примазаться к новой власти и даже получить у них какую-то должность, то отец Юрека, без долгих разговоров, угодил в товарный вагон, увозивший признанных неблагонадёжными поляков, белорусов и, между прочим, евреев подальше от родных мест. Только евреев в этой массе почему-то мало кто замечал, зато многие из оставшихся на свободе были уверены, что главными виновниками трагедии являются приветствовавшие советскую власть жиды.

В этой уверенности они пребывали и тогда, когда подвергся нападению СССР, и казавшаяся незыблемой власть большевиков рухнула, как подпиленное дерево. Настал час расплаты, и с евреями не стали церемониться. В городках, деревнях и местечках Западной Белоруссии с преобладающим польским населением вчерашние соседи и односельчане взялись за топоры и вилы, не дожидаясь немецких распоряжений. Особенно прославилась деревня Едвабно. Там всех евреев сожгли в овине.         

В Мостах погрома не было. Здесь наводили порядок немцы, и евреев ликвидировали вначале выборочно. Коммунистов, советских работников и тех, от кого не было никакой пользы. Михла Левартовского убили одним из первых, а также родителей Данки. Юрек об этом, конечно, знал и, тем не менее, очень удивился, увидав однажды Данку на пороге своего дома с младенцем на руках.

К тому времени гитлеровцы, загнав оставшихся евреев в гетто, решили убить их всех вместе и всех сразу. Накануне акции Данке удалось бежать, а так как деваться ей было некуда, она вспомнила о соседе, ухаживания которого решительно отвергла. Тогда она была надменной, гордой и недоступной. Теперь же от прежней Данки не осталось и следа. Большие чёрные глаза молили о помощи.

После ареста отца мать Юрека слегла. Протянула она недолго, и Юрек давно уже был один. Он знал, чем рискует, укрывая Данку, но желание обладать ею поднялось в нём с новой силой и превысило зовущий к осторожности внутренний голос. Кроме того, Юреку жаль было Данку. Даже не рассчитывая на близость с ней, он всё равно не оставил бы её на улице, но молодая женщина понимала, что единственный путь к спасению лежит через Юрека, и не сопротивлялась. Они стали жить вместе, словно самой судьбой были предназначены друг для друга. Но если Юрек выражал свои чувства искренне, то Данка решилась на этот вынужденный шаг только из-за отсутствия выбора. Она имитировала страсть, причём делала это так, что потерявший голову Юрек был совершенно уверен в Данкиной любви. Но сердце Данки принадлежало мёртвому Михлу. Данка знала, что никогда не полюбит другого, и, если свобода вернётся, и судьба сохранит её и ребёнка, она навсегда исчезнет из жизни Юрека так же неожиданно, как появилась. Но судьбе было угодно завершить не по воле Данки возникшую связь иначе.  

Каким образом кто-то из соседей узнал о пребывании еврейки в доме Заборского так и осталось неизвестным.

Позже, уже находясь в отряде Влодека, Юрек пытался найти и покарать доносчика, но… подозрения были, не было уверенности.

А ещё он никак не мог понять, какая сила заставила его, вместо того чтобы подойти к дому, неожиданно для себя броситься в ближайшие кусты. Спустя несколько минут он увидел, как тощий фельдфебель-немец из местной полиции, прозванный поляками «недоношенным Гансом», вместе с польскими полицейскими выводит на улицу Данку. Её и ребёнка убили тут же у забора.

Беззвучно рыча и стеная от бессилия, Юрек дождался темноты. Он не думал о том, что в опасности его собственная жизнь. Ему хотелось отомстить. Дорогу к партизанам он нашёл быстро. Связные Армии Крайовой помогли сыну Вацлава Заборского. Но Юрек поклялся, что будет не только мстить, но поддерживать евреев, нуждающихся в помощи. Это и было причиной того, что он не дал свершиться самосуду в безымянной белорусской пуще и, воспользовавшись бунтом Леплявы, освободил Яшу и Лию. Но те об этом не знали и продолжали свой путь подобно зайцам, рискующим угодить в капкан. Юрек подтвердил, что майор Станислав Заремба принимает евреев, по крайней мере тех, кто в состоянии держать в руках оружие. Но где искать майора, Юрек знал весьма приблизительно, а пуща была огромной. И когда на третий день беглецы на рассвете доели последний кусок чёрствого хлеба, который в спешке сунул им тот же Юрек, Яша стал напряжённо вглядываться в глубь леса, словно искал ведущую к спасению волшебную нить.

– Ну что ты сидишь, как неживой? – в голосе Лии вместо прежнего обожания на этот раз звучало раздражение. Она слишком много пережила за последнее время. Постоянное нахождение между жизнью и смертью отнимало все силы. Лия любила захватывающие приключенческие романы, где герои часто оказывались в безвыходных ситуациях и всегда либо сами находили путь к спасению, либо некая таинственная сила заботилась об этом. Но сейчас это была не книга, это происходило с ней самой, и то, что они до сих пор живы, иначе как чудом нельзя было назвать.

– У нас нет ни еды, ни оружия, – отозвался Яша, – и я боюсь, что мы потеряли направление.

Такой интонации Лия никогда не слышала у Яши. Неужели он напуган? Тогда они точно не выживут.

– Ты же мог попросить оружие у поляка. Как там его звали? У Юрека. Почему не попросил? Забыл?

Лия не ошиблась. Яша действительно забыл напомнить Юреку, что они безоружны.

И хотя признаваться в роковой оплошности не хотелось, ответить пришлось:

– Не понимаю, что со мной случилось. Не сообразил от неожиданности. А потом уже было поздно.

Он говорил ещё что-то, избегая смотреть на Лию, боясь её укоризненного взгляда. Говорил, чтобы скрыть отчаяние. Куда идти? Налево? Направо? Прямо? Ещё час назад Яша был уверен, что они придерживаются заданного направления. Теперь же он не был уверен ни в чём. Юрек говорил, что до Зарембы день-полтора пути. Но прошло уже три дня.

Надо сосредоточиться. Призвать на помощь хладнокровие и выдержку. Они не имеют права на ошибку.

Неожиданно раздавшийся голос заставил обоих вздрогнуть.

– Кто такие? Откуда? 

Возникший из глубины леса мужик лет пятидесяти смотрел на беглецов подозрительно и строго. Ещё красноречивее была направленная на них двустволка.

– Оружие есть?! А ну шевелись! Бросай на землю!

Яша развёл руками, показывая, что оружия нет. Мужик до боли напоминал намеревавшегося сдать их немцам, но убитого польскими партизанами лесника-белорусаЮ и говорил похоже. По-белорусски? По-польски? Нет, этот язык другой. Неужели они в Украине?

Выдерживая дистанцию, незнакомец повёл ружьём:

– Пошли! Руки за спину! Там разбираться будем!

Где это «там», выяснилось в то же утро, когда беглецы оказались в большом украинском селе. Немцев здесь не было, и какие-то другие вооружённые люди разгуливали по улицам. Кто они, ни Яша, ни Лия не догадывались. Партизаны? На советских партизан эти люди не были похожи. Тогда кто?

В большой хате, куда их втолкнул конвоир, сидело несколько человек: по-видимому, командир отряда и его приближённые. Несколько минут они молча разглядывали вошедших. Наконец тот, кого Яша определил как старшего, широкоплечий бородач с похожим на картофелину носом, заговорил:

– Ты где их подобрал, Опанасе? Таких гарных, ладных жидков? В лесу? Ну, так и оставил бы там, – сурово сказал тот, кого назвали проводником. – Кто такие, откуда? – обратился он к Яше.

– А вы кто? – вопросом на вопрос ответил Яша.

– Украинская повстанческая армия. Вопросы задаю я. Ты отвечаешь. Понял? – И проводник, он же командир, выразительно погладил лежавший на столе револьвер.

О существовании такой армии Яша слышал впервые. Кто они, против кого воюют? Наученный опытом общения с поляками, он про отряд «За Советскую Латвию» решил не говорить.

– Нас немцы в лагерь везли, мы из поезда сбежали. Попали к полякам, они нас чуть не расстреляли. Потом отпустили.

– Отпустили? Это как? Поставили к стенке и вдруг отпустили?

Проводник, он же командир, говорил по-украински, но Яша его понимал. А ещё он понимал, что дела их плохи, и сокрушённо, с опозданием, подумал, что не надо было упоминать о поляках.

– Отпустили и в нашу сторону отправили? Чтобы выследить? Кто командир отряда? Как звать?

– Не знаю.

– Брешешь, жидова! Знаешь! Ну что, браты, с поганцами сделаем? А?

– В подсолнухи иуд! За хату! – отозвался один из командирской свиты, здоровенный дядька с бритой наголо головой.

– За хату? Дело говоришь, Дмитро. Вот и сопроводи их туда, откуда дорожка на небо ведёт, – сострил командир и засмеялся. Дмитро поднялся и, поправив висевший на шее немецкий автомат, двинулся к Яше и Лие. Только теперь до Яши дошло, что это не сон и не шутка, и что сейчас их убьют. Он посмотрел на Лию и увидел её застывшее, каменное лицо. Она ещё держалась на ногах, но была похожа на мумию. Дмитро подтолкнул Лию прикладом:

– Уснула, иудина дочь?! Давай, поворачивайся!

Они уже были у двери, когда чей-то голос, показавшийся Яше знакомым, спокойно произнёс:

– Погоди, Дмитро! Кум Тарас, не стреляй парня. Может пригодиться. Смотри, какой здоровый: силы, что у быка. Коваль он и оружейник. А она – медична сестра.

Голос принадлежал сидевшему в углу. Лица его Яша не видел, и когда говоривший повернулся, обомлел. На него смотрел Григорий Онищук, молодой партизан из отряда Нефедова. И не просто партизан, а приближённый командира, один из тех, с кем Нефедов выходил в 41-м из окружения. Яша был уверен, что Онищук погиб в Ольшанском лесу. Он сам видел, как Гриша упал…

– Вот те на! Ты чего, Грицько? Жидов жалеешь, что ли?

В голосе Тараса слышалось удивление, граничащее со скрытой угрозой. Он вспомнил недавний циркуляр Главного Провода. После того как Организация украинских националистов решила повернуть оружие против москалей, немцев и ляхов, бойцам УПА предлагалось устраниться от проводимых гитлеровцами антиеврейских акций, дабы не участвовать в чужой игре. При этом, в документе подчёркивалось, что жиды были и остаются врагами Украины. Он, Тарас Боровец, так и не понял толком, что случилось, и решил, что на него циркуляры умников из Главного Провода не распространяются. Полесская Сечь, которой он командует, жидов не жалела. И впредь так будет.

– Не в том дело, – ровным голосом объяснил Онищук. – Зачем сразу стрелять, когда использовать можно? Как говорил великий Тарас Бульба, жида всегда будет время убить.

– Ну, ты того, – повысил голос Боровец, носивший кличку Бульба, – сильно не умничай!

Было видно, что он смущён. Главный Провод, директива, неожиданно вмешавшийся Грицько, и завертевшаяся в голове, жгучая, как крапива, дума: «А Гриць-то с жиденятами знаком, оказывается. Откуда?».

Тарас и Григорий, оба были родом из одного большого села на Ровенщине. Тарас доводился отцу Григория кумом. Из села он уехал давно, хлопчика Грицько помнил смутно и был приятно удивлён, когда среди дезертировавших от гитлеровцев в УПА бойцов отличившегося в Белоруссии и состоявшего почти из одних украинцев 118-го полицейского батальона обнаружился возмужавший Григорий. Тарас слышал от кума, что перед войной Грицько призвали в Красную Армию, и последний этого не скрывал, объяснив, что перешёл к немцам, служил полицаем, в бою с партизанами был ранен, и полицейский батальон его подобрал. До этой минуты Тарас верил каждому слову земляка, но сейчас…

– Вот и расскажи, друг Григорий, ты каким духом с жидами снюхался?

Будь на то его воля, Боровец поговорил бы с Григорием наедине. Он уже почувствовал неладное. Но люди слышали всё и ждали объяснений.

– Так мы же их в лесу поймали, – начал рассказывать Григорий. – Притащили в село, а там их сразу узнали. Оказалось, жиды из соседней деревни. Мы, конечно, верёвку на перекладину, вешать их собираемся, а местные говорят: погодите чуть, малый-то этот кузнец, пусть сначала лошадей подкуёт и ещё там чего. А девчонка на фельдшера училась, пусть, говорят, осмотрит больных. Слово за слово, заперли их на ночь в сарае, а нас в бой с партизанами бросили. Там меня ранило, я об этом уже рассказывал. А эти, – кивнул Григорий на Яшу и Лию, – не знаю, сбежали, наверное. Охранять их некому было. Всю нашу полицию на партизан мобилизовали…

Чем больше говорил Грицько, тем больше убеждался Боровец, что вся история выдумана от начала до конца. При этом не было никакого сомнения, что Онищук с евреями знаком гораздо лучше, чем об этом рассказывает. Откуда, как? Теперь, когда с немцами разорваны связи, ничего не удастся выяснить. Значит, остаётся одно – следить. Придётся ради этого на какое-то время оставить евреев в живых. И если обнаружится, что Грицько Онищук, сын кума Ивана, враг – прихлопнуть их тогда всех вместе.