• ЛИ-2025-№46

1943 год. Йосэф Цимерман, известный поэт, живущий в подмандатной Палестине, на пути в Америку оказывается в одном самолёте с направляющимся туда с особой миссией Соломоном Михоэлсом.

 

Йосэф посмотрел в иллюминатор, надеясь разглядеть внизу бурные воды Атлантики, но ничего, кроме зловещей тьмы, за бортом самолёта не увидел. Ночной полёт был нескончаемым, пассажиры задремали, а Йосэф всё никак не мог освоиться, не мог понять, как он оказался в одной компании с двумя советскими евреями – и какими! Одним из них был председатель Еврейского антифашистского комитета, знаменитый артист и руководитель Московского еврейского театра Соломон Михоэлс, вторым – поэт Ицик Фефер. Йосэф так долго общался с обоими, что чувствовал почти физическую усталость, и всё же не мог отделаться от ощущения, что так и не узнал как следует своих спутников. Что-то неуловимое ускользало от него в этом общении, а с другой стороны, он не раз натыкался на возникавший между ним и собеседниками барьер. Эти двое несомненно были евреями, говорили на идише, иногда вставляли, особенно Михоэлс, оказавшийся земляком Йосэфа, солёные народные словечки, и всё же в их поведении проглядывала какая-то скованность, может быть, осторожность. Это были люди из другого мира.

О них Йосеф слышал и раньше. Он знал, что в СССР имеется еврейская культура, но только на языке идиш. Почему? А где же иврит? Ведь до революции оба языка существовали в России параллельно. Именно российские евреи возродили иврит в Палестине. Йосэф вспомнил, что так и не задал этот вопрос своим спутникам. Интересно, что они ответят. Обязательно нужно спросить.

Йосэф покосился туда, где посапывал Михоэлс, подозревая, что ждать пробуждения этого некрасивого, но обаятельного и сильного человека придётся долго. Зато проснулся Фефер. Его изучающий, пристальный, словно он впервые увидел Йосэфа, ответный взгляд не располагал к разговору. Сделав усилие, Йосэф улыбнулся.

– Не спится, господин Фефер?

– А вам?

Фефер не улыбался. Его небольшие глаза на круглом лице как будто стремились пробуравить Йосэфа насквозь.

– Мне тоже. Мысли одолевают, – отозвался Йосэф. – С вашего разрешения, господин Фефер…

– Мы, большевики, господ в семнадцатом году ликвидировали, – назидательно прервал Йосэфа Фефер. – Понимаю, что и наше обращение «товарищ» вам не подходит, – усмехнулся он. – Можете называть меня Ицик.

– Спасибо. Ну, а я в таком случае Йосл. Скажите, дорогой реб Ицик, что заставило вас и ваших соратников создавать, как вы сами говорите, социалистическую еврейскую культуру исключительно на идише? А что с ивритом?

Фефер снисходительно, с чувством превосходства, словно на неразумного ребёнка, посмотрел на Йосэфа.

– Идиш – язык народа, язык трудящихся масс. Как вы думаете, на каком языке говорят простые евреи в нашей стране? Конечно, на идише. Мы трудимся для них, чтобы они могли взять в руки книгу на родном языке или пойти на спектакль в еврейский театр. Зачем им нужен иврит – язык раввинов и буржуазной еврейской интеллигенции, язык еврейских националистов, который сионисты с усердием, достойным лучшего применения, насаждают в Палестине? Этот реакционный язык у нас запрещён.

Йосэф решил, что ослышался. Реакционный язык? Язык, а не человек, на нём говорящий, – как такое может быть? Да, еврейская традиция не разрешала употреблять в обиходе язык священных книг и молитв, и он утратил свойства живой народной речи, но объявлять его реакционным? До этого додуматься нужно. Да, сионисты возрождают иврит в качестве разговорного языка, ну и что? Что здесь реакционного? И говорит этот Фефер заученными стандартными фразами, будто на митинге. Почему? Неужели и тут, в самолёте, их могут подслушать? Перестраховывается? А вдруг и в самом деле подслушивают?

И если так – вернулся Йосэф к уже посещавшим его размышлениям, – тогда и у него нет шансов остаться в стороне. А он расслабился, задаёт Ицику провокационные вопросы о положении запрещённого в СССР иврита. Хорошо, что тот умнее. А если не такой умный, то своих большевиков знает.

Йосэф был прав, но он не догадывался о главном. Фефер не только знал «своих», он и сам был одним из них. По замыслу, лететь с Михоэлсом должен был другой поэт – Перец Маркиш, но послали агента НКВД Фефера. В его задачу входило контролировать Михоэлса и докладывать обо всём надлежащему ведомству. Поэтому никакой прослушки не существовало. Достаточно было Ицика Фефера.

– И вообще, – продолжил своё изречение собеседник Йосэфа, – у нас, в Советском Союзе, еврейского вопроса нет. Евреи есть, а вопроса нет. Это для того, чтобы вам всё было ясно.

Эта фраза только укрепила уверенность Йосэфа в том, что их подслушивают. Он замкнулся, и Фефер пожалел, что начал с пропаганды. Зачем? Напугал, и теперь не разговоришь.

А ведь этот поэт, Йосэф Цимерман, он, оказывается, член Американского еврейского комитета, его палестинский представитель. Может сообщить важные для Лубянки сведения.

Фефер стал думать, как исправить оплошность, и уже открыл рот, но с находившегося по другую сторону сиденья послышался голос Михоэлса:

– И евреи есть, и вопросы есть. Хотите поговорить откровенно, реб Йосэф?

Фефер взволнованно взглянул на Михоэлса. Он не понимал, что вдруг нашло на этого непредсказуемого человека. Остановить? А для чего? Напротив, пусть говорит. Пускай они побеседуют, а он, Ицик Фефер, постарается направить разговор в нужное русло.

Но взволновался не только Фефер. Обеспокоился и Йосэф. Он выразительно посмотрел наверх. Михоэлс понял этот взгляд и улыбнулся. Если он и знал о роли Фефера, то, принимая правила игры, делал вид, что ни о чём не догадывается. И только Йосэф ничего не понимал. Он что, самоубийца, этот Соломон? Или сошёл с ума? Откровенный разговор? Да ведь за это…

– То, что услышите вы, – Михоэлс пересел на другое сиденье поближе к Йосэфу, – вряд ли услышат американские евреи. Там я буду говорить о том, что в нашей стране евреи – равные среди равных, что у нас, как только что сказал наш друг Ицик, еврейского вопроса нет, буду говорить о том, что евреи нигде и никогда не были так свободны, как в Советском Союзе. Но пропаганда, как вы понимаете, немного расходится с действительностью. Мы, в Комитете, получаем множество писем и хорошо знаем, что происходит на фронте и в тылу. Вырисовывается не слишком радостная, а порой и просто удручающая картина. Как вы думаете, сколько евреев воюет в Красной армии?

Йосэф пожал плечами. Откуда ему знать? Пускай сам Михоэлс ответит.

– Сотни тысяч. Много офицеров и генералов. При этом, – Михоэлс многозначительно посмотрел на Фефера, – подвиги еврейских бойцов и командиров не всегда находят достойное отражение в сообщениях, или же просто замалчиваются. И случается это не так уж редко. О евреях на фронте пишет наша газета «Эйникайт». Но она выходит на идише и предназначена, так сказать, для ограниченного использования. Ну, и для зарубежных наших собратьев. К ним мы как раз и летим и будем рассказывать им, как доблестно воюют их соплеменники, чтобы пробудить в них еврейскую солидарность, чтобы больше жертвовали на Красную армию. А в тылу, я имею в виду – в советском тылу – набирает силу гнусная ложь о том, что евреи воюют за Ташкент. И знаете, реб Йосэф, многие этому верят.

– За Ташкент? – переспросил Йосэф, – это, кажется, в Средней Азии. При чём тут Ташкент?

– При том, что это – глубокий тыл. И пока русские и другие сражаются, евреи окопались в тылу.

– Клевета! – не выдержал Йосэф.

– Вот и я говорю. Но опровергнуть её наша маленькая и даже не всем евреям понятная газета не может. Мы в Комитете выступили с инициативой издания Красной книги.

– Что это значит? Почему Красная?

– Потому что кровь, которую проливают наши братья – потомки Маккавеев – в боях с фашистами, тоже красная. Как у всех. Эта книга должна была рассказать о том, как героически сражается наш народ, опровергнуть злобный навет…

– Так в чём же дело? Издавайте скорее книгу!

– Книги не будет, – печально отозвался Михоэлс. – Не дают разрешения.

– Как? – не понял Йосэф. – Какое разрешение? Кто вам мешает самим договориться с издательством?

– С издательством? – в свою очередь переспросил Михоэлс и грустно улыбнулся. Взгляд Фефера оставался непроницаемым. – В нашей стране ни одно движение не делается без санкции партийного руководства. А её нет. И не предвидится.

Йосэф почувствовал стыд. Глупец! Как он мог забыть, откуда эти люди?!

– И всё же, – дотронулся Михоэлс до руки Йосэфа, – не стоит унывать! Всё будет хорошо. Надо только дожить до победы.

Это Йосэф уже слышал. Так говорили многие. Верили, что после войны жизнь будет другой, что мир и люди после перенесённых страданий очистятся, станут лучше. Йосэфу тоже хотелось верить. Но в голове почему-то крутились сказанные давно в Нью Йорке слова Лангермана: «Заговор молчания. Одни убивают, другие молчат. А почему? Потому что не видят большого несчастья в том, что евреи исчезнут. Или, по крайней мере, сильно уменьшатся в числе. В душе они довольны, что нацисты выполняют грязную работу. Каждый думает о себе, каждый воюет за свой дом. А у нас нет дома. За нас никто не будет воевать».

– Дорогой реб Шлоймэ, – справившись со смущением, вновь заговорил Йосэф, – ваша делегация, реб Ицик и вы, направляется в Америку, чтобы убедить американских евреев жертвовать на Россию. У меня нет сомнения, что русские воюют героически, у нас в Стране Израиля об этом знают и восхищаются, но очевидно и другое: они воюют за свою родину. Если бы речь шла только о спасении евреев, они не стали бы воевать. Никто не воевал бы за нас, никто бы не препятствовал Гитлеру. И хорошо, если народы мира просто равнодушны к нашей судьбе и не помогают нацистам.

В Американском еврейском комитете известно о той зловещей роли, которую играют многочисленные добровольные помощники Гитлера. А что об этом известно вам?

Пока Йосэф говорил, Михоэлс согласно кивал. Он уже собирался ответить, но вмешался Фефер.

– Вы хотите принизить ведущее значение Советского Союза в этой войне? Чего вы добиваетесь? Вот Англия и Америка уж точно не стали бы воевать за евреев. Они и сейчас почти не воюют. Второго фронта нет. Единственная сила, которая противостоит Гитлеру, – это Красная армия. Каждый убитый красноармейцем фашист – это месть и за нас…

– А как же быть с антисемитизмом? – настаивал Йосэф. – Если есть в тылу, значит, есть и в армии.

– Да, – согласно произнёс Михоэлс, не давая ответить Феферу. – Я вам больше скажу: те, кто кричит, что евреев на войне не видно, это нередко инвалиды с фронта, раненые.

– И власть ничего не делает?

– Нет, почему же? Делает. Такие настроения опасны. В тылу, где много эвакуированных евреев, они могут привести к эксцессам. Власть вынуждена реагировать.

– Почему же тогда не издают Красную книгу?

Михоэлс словно споткнулся. Он прекратил говорить и с минуту молчал.

– Открою вам секрет. И моему другу Ицику заодно. Он об этом не слышал. По поводу книги я говорил с одним высокопоставленным партийным работником. Знаете, что я из этой беседы вынес: их политика, то есть партийного руководства, состоит в том, чтобы не выпячивать заслуги евреев. В чём это выражается? Во-первых – меньше писать о евреях на фронте, меньше упоминать о них. Ну, а если всё-таки писать, то без указания национальности. И если о русском напишут «славный сын русского народа», или о грузине и узбеке соответственно, то о еврее такого не скажут.

– Антисемитизм?

– Не обязательно. Гитлеровская пропаганда только и делает, что трубит о засевшей в Москве жидо-большевистской клике, о том, что СССР ведёт «еврейскую» войну, в то время как советская пропаганда говорит к сердцу русского народа, поднявшегося на защиту родины.  Потому и об уничтожении евреев пишут, почти не упоминая евреев.

– Как это?

– Так. Пишут о мирных советских гражданах.

Выслушивавший всё это Фефер злорадно отметил про себя, что о беседе Михоэлса с заведующим отделом пропаганды ЦК его своевременно информировали.

Напрасно премудрый Соломон уверен, что он, Ицик Фефер, заместитель редактора «Эйникайт» и далеко не последний человек в Комитете, ничего об этом не знает. И вообще он слишком разговорился, этот Михоэлс. Истинное лицо показывает. Но сообщать об этом пока не следует. Пусть председатель ЕАК выполнит свою миссию, а потом с ним разберутся и назначат вместо него…

Конечно же его, Ицика Фефера, надёжного, проверенного человека, которого этот актёр стремится задвинуть подальше.

– То есть вы хотите сказать, – не успокаивался Йосэф, – что советское руководство, Сталин, не только боятся обвинений со стороны гитлеровцев, но и перед своим народом не хотят выглядеть защитниками евреев. Так?

– Так. Народ бы их не понял, – подтвердил Михоэлс. – Но не следует забывать: этот народ – единственный заслон. Та сила, которая способна нанести Гитлеру смертельный удар. И когда мы с Ициком станем говорить в Америке, что Красная армия сражается за всех, кому угрожают фашисты, в том числе и за евреев, в этом не будет преувеличения. При том, что Советский Союз многонационален, при том, что воюют все, и еврейская доля среди них не последняя, костяк Красной армии – это одетый в солдатскую шинель русский человек. Этот человек в шинели и есть наш спаситель. Воюя за свой дом, он воюет за нас.

Михоэлс увлёкся, незаметно для себя войдя в роль пропагандиста, и теперь даже Фефер не мог бы придраться к его словам. Йосэф чувствовал, что его собеседник не лукавит, верит в то, что говорит, и, наверное, прав: за Россию надо молиться, её надо поддерживать, но ведь Россия – это большевики. Если большевики придут в Европу, с ними придёт террор. Вместо Гитлера будет другой тиран и диктатор. Желать победы Красной армии – нет ли здесь рокового противоречия? Йосэф не стал сдерживаться. Он поделился своими опасениями с Михоэлсом и был удивлён, неожиданно встретив резкий отпор.

– Победа Советского Союза – единственный шанс спасти наших братьев! Перед этим отступают идеология и политика. Если нужны большевики, чтобы уцелел наш народ, то я выбираю большевиков! Откровенно говоря, реб Йосэф, вы меня удивили. Как можно даже на секунду усомниться в Красной армии, не желать ей победы, когда каждый миг убивают евреев?! О них мы должны сейчас думать, а не о том, что будет после войны.

– Вы хотите сказать, что есть высшие соображения?

– Есть! Сначала победа. Остальное потом.

– Пожалуй вы правы, – примирительно сказал Йосэф, желая прекратить дискуссию. Что-то мешало ему полностью согласиться с Михоэлсом. Какое-то смутное, из глубины сознания идущее ощущение беды.

И только через несколько лет, когда на глухой улице заснеженного Минска был грузовиком раздавлен Михоэлс, когда расстреляли членов Еврейского антифашистского комитета, включая Фефера, и уничтожили то, что ещё оставалось от еврейской культуры, Йосэф понял причину своего тогдашнего внутреннего беспокойства. Повторилось то, что уже много раз бывало в еврейской истории. Когда отпала необходимость в евреях, власть рассчиталась с ними.

– Я хотел спросить, что вам в Комитете известно об участии жителей оккупированных территорий Советского Союза в истреблении евреев, – напомнил Йосэф, пытаясь разрядить обстановку и перевести разговор на другую тему.

– Советские люди, – ответил за Михоэлса Фефер, – делают всё возможное, помогая евреям. Знакомым и незнакомым – всем. Рискуют жизнью. Разве вы не слыхали? Помогать еврею смертельно опасно. За это казнят. Выдают и помогают убивать предатели, но их немного.

– Вы так считаете? – Йосэф даже не пытался скрыть, что расценивает ответ Фефера как пропагандистскую выходку. – В Американском еврейском комитете имеется другая информация. Деятельность гитлеровцев и их добровольных помощников пользуется поддержкой немалой части населения. Знаете, сколько немцев в оккупационной администрации Литвы? Три процента. Остальные – литовцы. Планируют убийства немцы, литовцы выполняют. Немецкое   начальство довольно: почти все евреи Литвы уничтожены. Как вы думаете, немцы за такой короткий срок справились бы с этим сами? Смогли бы уничтожить двести тысяч литовских евреев?

– Ну, Литва, – пренебрежительно произнёс Фефер. – Она недавно стала советской. Литва не пример…

– Хорошо, а Украина? – продолжал наступать Йосэф. – Украина давно советская, но и там то же самое творится. Что вам известно о лагерях уничтожения в Польше? О газовых камерах, построенных специально для этой цели?

– Пока мы располагаем только отрывочными сведениями, – тихо, словно в недостатке информации заключалась его личная вина, ответил Михоэлс, – и не знаем, чему можно верить, а чему – нет.

– Не так давно, – сказал Йосэф, – в Америке побывал курьер польского подполья. Ему удалось проникнуть в один из таких лагерей, и он видел, как всё происходит. Этот человек имел беседу с Рузвельтом. Президент не поверил. Или сделал вид, что не верит, потому что не хотел заниматься этой проблемой. Не поверили или сделали вид и другие ответственные лица, с которыми встречался и которым направлял доклады этот польский патриот, взволнованный судьбой евреев. Убедившись, что перед ним стена, он решил искать поддержку у нас.

– То есть…

– У Американского еврейского комитета, – уточнил Йосэф. – Курьер полагал, что мы можем повлиять, но факты, которые он сообщил, были настолько чудовищны, что даже члены комитета растерялись. А когда пришли в себя и начали действовать, то столкнулись…

– С чем? – не выдержал Михоэлс.

– С той же самой стеной. И не только администрация президента и члены конгресса: даже американские евреи не склонны верить.

– Мы верим, – решительно заявил Михоэлс. – То, что вы рассказали, придаёт дополнительный смысл нашей миссии и подтверждает мои слова: только Красная армия принесёт спасение.

– Этот польский офицер был членом Главного штаба основных партизанских сил Польши – Армии Крайовой. Но глубоко заблуждается тот, кто думает, что эта организация всегда готова нам помогать. Евреев, которым удаётся добраться до бойцов АК, нередко убивают. И то, что поляки воюют с немцами, этому не мешает. Вы не задумывались о том, почему именно на польской территории устроены эти гигантские конвейеры смерти? В Западной Европе, где немцы ещё пытаются сохранить некое подобие культурной нации, такое было бы невозможно из-за общественной реакции. Там изъятие евреев проводится под видом депортации в трудовые лагеря на востоке, где местное население хорошо знает о том, что творится: трубы крематориев дымят, пепел удобряет поля, но окрестных крестьян происхождение этих чёрных хлопьев не слишком заботит. Скорее наоборот…

Михоэлс и Фефер понуро молчали.

Забрезжил рассвет.

Огромное красное солнце вставало над океаном. Самолёт заходил на посадку.

Прощаясь, Михоэлс подвёл итог:

– Вы правы, реб Йосэф. Бездомность – наша беда. Отсутствие своего угла в этом мире. Нам трудно защищаться, любой, кто хочет расправиться с нами, может наложить на нас руку. Но я убеждён: СССР и его армия – единственная надежда. И вот ещё что: как представителю Американского еврейского комитета, вам необходимо выступить на одном из наших мероприятий. Обещаете?..