• ЛИ-2025-№44

 Последнее, что Эдик более или менее ясно запомнил, это разъедающий глаза белёсый дым пополам с пылью, постепенно рассеивающийся и открывающий большой бесформенный пролом в стене прямо на глазах разваливающегося здания, и в этом проломе, отодвигая покорёженную арматуру, показывается чумазая физиономия толстяка, тянущего руки вверх.

– Сдаётся, что ли? – донёсся в наушниках настороженный голос командира отделения Нисима. – Держи его на мушке, но пока не стреляй. Посмотрим, что будет делать, мало ли что у него на уме!

Некоторое время толстяк пристально вглядывался в солдат, не сводящих с него автоматов, потом тяжело привстал с колен, перебрался через рухнувшую с крыши разбитую бетонную плиту и задрал до подбородка перепачканную в извёстке майку, демонстрируя, что безоружен, потом даже повернулся, чтобы его осмотрели со всех сторон.

– Стоять и не двигаться! – крикнул ему Нисим сперва на иврите, потом на арабском, но толстяк, казалось, его не слышал, а только медленно, шаг за шагом, стал осторожно пробираться по обломкам камней к ним навстречу.

Эдик облегчённо вздохнул и смахнул ладонью пот, выступивший на лбу и щеках. Потом сдвинул каску на затылок и перевёл дыхание. Где-то за спиной всё ещё раздавались взрывы, рушащие другие здания в этом густо застроенном квартале Газы, вперемешку с гулкими выстрелами далёкой артиллерии, однако человеческих голосов слышно не было, только какой-то противный свист в ушах. И тут в одно мгновение всё переменилось. Подкошенным снопом толстяк, не выпуская из рук своей задранной майки, вдруг повалился на груду щебня и камней, а за его спиной вырос смуглый бородач в куфие с автоматом в руках. Истошно крича, он принялся, не целясь, палить очередями в сторону ненавистных израильтян. Пули летели широким веером, и, казалось, конца и краю им не было.

– Э-э-эш! Огонь! – закричал Нисим и тут же как-то странно начал хлюпать и тяжело с присвистом дышать.

Эдик оглянулся на него и увидел, как командир опрокидывается навзничь, отбрасывая от себя уже бесполезный автомат и даже не пытаясь зажать кровавое месиво, только что образовавшееся на груди и животе. Хвалёный кевларовый бронежилет последней модели, выданный неделю назад, увы, не помог от града пуль…

А потом Эдик и сам ощутил несколько сильных толчков в грудь и плечи – один за другим, и каждый последующий был сильнее предыдущего.

После чего упал, уже не ощущая удара об острые камни, в одно мгновение приблизившиеся к лицу. Рот и ноздри сразу забил мелкий песок с пылью, из-за которого он почему-то больше не мог дышать… Пришёл в себя Эдик уже в больнице. Сперва он этого даже понять не мог, потому что ему очень хотелось только спать и ничего больше, но ему не давали. Какие-то расплывчатые люди в белом тормошили его, о чём-то расспрашивали, переговаривались между собой и снова его тормошили. И ещё очень хотелось пить, но не было сил попросить.

– Что со мной? – через силу прошептал он, и его услышали.

– Всё у тебя, боец, в порядке! – донёсся до него незнакомый насмешливый голос. – Ранения не опасные, жить будешь… Что молчишь? Ты меня слышишь?

Эдик послушно моргнул, потому что говорить было тяжело. А кроме того, не хотелось сейчас никого видеть рядом с собой.

– Вот и славно! Лежи, парень, отдыхай, набирайся сил… Тут к тебе посетители один за другим рвутся, но мы пока никого не пускаем. Станет тебе получше, тогда…

– Что с Нисимом? – с трудом выдавил Эдик, и попробовал вырвать из носа мешающую вертеть головой кислородную трубку, но руки были неподъёмными, и он лишь слабо пошевелил пальцами.

– С каким Нисимом? – обладатель голоса повернулся к кому-то за пределами видимости.

– Это его командир отделения, которого… – ответил кто-то. – Нет его больше, погиб в том бою.

Дальше Эдик слушать не мог, его словно накрыла какая-то чёрная удушающая волна, сопротивляться которой не было сил. Словно рванула совсем недалеко от него многотонная авиационная бомба, и пыль с песком опять противно заскрипели на зубах…

Несколько дней с Эдиком творилось что-то странное и непривычное. Словно он находился в двух противоположных состояниях.

Первое – скучное и болезненное, когда его почти силой вытаскивали из привычной тупой боли, тормошили, и он тогда недовольно открывал глаза, глотал какие-то таблетки, без аппетита жевал больничную пищу, которой его кормили, что-то заученно отвечал на вопросы, задаваемые незнакомыми людьми, а чаще всего даже не отвечал. Второе состояние было совершенно иным, более интересным, но и более страшным одновременно. Он снова переживал свой последний бой, в котором бесконечное количество раз вставал в проломе здания чумазый толстяк с задранной майкой, и снова в их сторону летели пули из-за его спины. Своего командира Нисима Эдик почему-то при этом не мог различить, а ведь тот был совсем недалеко от него, однако вместо лица у него было какое-то серое расплывшееся пятно.

Голос в наушниках под армейской каской и вовсе слышен не был. Эдик пытался что-то крикнуть, помахать рукой, чтобы Нисим посторонился и прикрыл себя от опасности, но тот то ли не слышал, то ли у Эдика уже тогда пропал голос, поэтому страшная картинка боя раз за разом повторялось, и отвести взгляд от неё было невозможно. Каждый раз Нисим падал навзничь, и пули теперь летели в Эдика. Выход был один – поскорее заснуть, нырнуть в тёмную и вязкую, как студень, тишину сна, в которой ничего не чувствуешь и ни о чём не думаешь, но это тоже не всегда удавалось. Как назло, кто-то появлялся с таблетками или врачебным обходом и почти насильно вытягивал его из спокойных глубин почти безмятежного сна.

Наконец тот же голос, что и первый раз, сообщил Эдику:

– Хватит, боец, бездельничать, давай-ка просыпайся! К тебе посетители пришли.

Впервые Эдик только сейчас более или менее осмысленно осмотрелся вокруг и по-настоящему оценил больничную палату, в которой находился. Оказывается, он в ней был один, и палата оказалась хоть и маленькой, но довольно уютной. Большое окно справа, капельница в изголовье, какие-то медицинские приборы с мигающими лампочками, пара кресел у стены, а на прикроватной тумбочке букет с цветами в простой стеклянной вазе. Даже телевизор висел над головой на удобной поворотной штанге, только смотреть его совершенно не хотелось.

Сколько дней он уже здесь? Надо бы поинтересоваться у врачей, которые всё время появляются в палате. Судя по букету, который немного завял, он в больнице довольно продолжительное время. Неужели у него такие серьёзные ранения? Интересно, мама знает о том, что случилось? А жена с сыном? Тоже бы спросить у кого-нибудь не мешало…

Дверь осторожно приоткрылась, и в палату протиснулось трое солдат в полевой форме с автоматами. Как же их зовут? Эдик помотал головой, но вспомнить имён почему-то не смог, а лица были знакомые. Что за чертовщина?! Разве такое бывает?

– Привет, брат! – первый из солдат, высокий и рыжий парень с перебитым носом, быстро подошёл к кровати, закинул автомат за спину и присел на корточки, чтобы осторожно приобнять Эдика. – Как себя чувствуешь?

– Сколько наших погибло? – не обращая внимания на его вопрос мрачно пробормотал Эдик. – Про Нисима уже знаю… Кто ещё?  

– Только Нисим, – вздохнул рыжий. – Да ещё двое ранены, кроме тебя. Но те лёгкие, и их даже не повезли в больницу… А нашу роту сейчас вывели из Газы на отдых и отпустили на несколько дней по домам. Все хотели сразу же ломануться к тебе, но решили, что будет много шума, поэтому поручили нам троим. В следующий раз другие придут – все хотят тебя проведать… Ну, ответь что-нибудь!

Эдик отвернулся и промолчал. Ему почему-то стало безумно обидно, что эти трое такие бодрые, сильные и пропахшие войной, а не больничной химией и бинтами, и они сейчас, едва выйдут из больницы, отправятся по своим делам, к семьям и подружкам, а потом снова вернутся на передовую… А он? Сколько ему ещё здесь лежать с этими противными пластиковыми трубками в носу и иглами от капельниц в венах? Не место ему здесь!

– Когда Нисима хоронят? – спросил он. – Хочу попрощаться с ним.

– Уже похоронили, – из-за спины рыжего выглянул черноволосый крепыш с круглой, как луна, улыбчивой физиономией. – На второй день, и некоторые из наших были на похоронах. Появится возможность, свожу тебя на кладбище. После войны все пойдём к нему.

– Сколько дней я уже здесь?

– Почти неделю, но врачи сказали, что ты быстро идёшь на поправку. К концу месяца обещали, что будешь как новенький. Все тебя ждут в роте…

– Мы тут тебе кое-что принесли от ребят, – вставил слово третий солдат, веснушчатый здоровяк, и положил на тумбочку большой пакет с апельсинами и ещё какими-то фруктами. – Ешь за здоровье и поскорее в строй возвращайся, а то мы войну без тебя выиграем, и ты повоевать не успеешь…

– Какие-то глупости говоришь, – притворно возмутился рыжий, – Эдик уже повоевал своё, пускай отдыхает и поправляется. Мы за тебя довоюем. И за Нисима…

Некоторое время все помолчали, потом Эдик спросил:

– А что с этими… ну, с теми, которые в нас стреляли?

– Нашёл, чем интересоваться! С ними всё в порядке! – беспечно отмахнулся крепыш. – Мы их изрешетили, когда увидели, что они сделали с тобой и Нисимом. От шахида в куфие одни клочья остались, а эта жирная свинья, которой он прикрывался, выжила…

– И что с этой свиньёй сейчас?

Крепыш помрачнел и отвёл глаза в сторону:

– Не дали нам подонка добить, а то бы мы его тоже по частям к гуриям отправили… Сейчас, сука, залечивает раны, чтобы потом под суд пойти и в тюрьму отправиться на казённые харчи.

– Да, промашку мы дали, – развёл руками веснушчатый здоровяк, – надо было сразу, а мы не сообразили. Но ничего, на других отыграемся – не всех ещё террористов перебили. Не беспокойся.

– И где же он сейчас? – мрачно поинтересовался Эдик. – Вам не сказали?

– Почему же не сказали… В этой же больнице, только в другом отделении, которое сделали специально для раненых врагов. Их лечат под охраной, и там он не один такой… Представляешь, что было бы, если бы охрану не поставили?

– Думаешь, сбежали бы?

– Нет, куда им бежать?! Среди наших наверняка нашёлся бы какой-нибудь отчаянный головорез, который пробрался бы к ним и передушил всю эту нечисть. Люди бы парню спасибо сказали за это. Только начальство не разрешает…

После посещения однополчан Эдику стало заметно лучше. Он это почувствовал уже по тому, что ему теперь меньше хотелось спать, и он даже несколько раз порывался встать с кровати, хоть врачи и не разрешали. К нему регулярно кто-нибудь приходил – от командования и от городских властей, журналисты, родственники, пару раз бойцы из их взвода, которых отпускали на несколько дней с передовой. К нему даже потихоньку вернулась память, и он вспомнил всех друзей по именам. Единственное, что осталось, это лёгкое заикание и неожиданные приступы страха, когда оставался один, и этого страха он стыдился, но ничего с собой поделать не мог.

И хоть он чувствовал себя лучше, всё равно врачи не позволяли ему вставать с кровати, считая, что до полного выздоровления пока далеко. По утрам к нему теперь являлась миловидная женщина-психолог по имени Эмилия и долго и нудно беседовала с ним о чём-то непонятном. Эдик закрывал глаза, отворачивался и накрывался с головой простынёй, но она не отставала.

Ясное дело, что дама пыталась поправить его психическое здоровье, но Эдик почему-то воспринимал эти беседы в штыки и каждый раз старался поскорее избавиться от общения с ней.

Тайком от медсестёр, наблюдавших за ним, он иногда выбирался на костылях на балкон в конце длинного больничного коридора, где собирались курильщики, и там проводил некоторое время, стрельнув сигаретку и жадно вдыхая почти забытый табачный дым.

Вот и сейчас он осторожно пробрался мимо оживлённо болтающих друг с другом нянечек и медсестёр и выбрался на свежий воздух. На балконе в этот вечерний час почти никого не было, лишь пара больных из соседних палат курили в уголке, да одиноко стоявший у перил пожилой охранник в форменной чёрной рубашке с эмблемами и неряшливо висящем на боку пистолетом что-то разглядывал в сотовом телефоне.

– Закурить найдётся? – поинтересовался Эдик у него вежливо.

Охранник молча оглядел его и полез в карман за сигаретами:

– Солдат? Где получил ранения? В Газе, наверное?

Эдик кивнул и огляделся по сторонам. Ему нужно было присесть, потому что долго стоять он пока не мог. Охранник подвёл его к длинной металлической лавке вдоль перил и помог усесться, потом чиркнул зажигалкой и устроился рядом.

– Давно в больнице?

– Уже больше недели.

– Кажется, я слышал про тебя. Это твой командир отделения погиб, а тебя и ещё пару солдат ранили? В интернете об этом писали и по всем телеканалам репортажи показывали. Да и посетители к тебе один за другим. Так что ты у нас личность популярная.

Эдик кивнул головой, но ничего не ответил, потом спохватился:

– Слушай, приятель, я так до сих пор и не узнал, чем всё тогда закончилось. Ко мне ребята из моей роты приходили, рассказывали о погибшем командире, а что с этими хамасовцами, которые в нас стреляли, я так и не успел спросить. А сами они не хотели ничего об этом рассказывать. Запретили им, что ли, беспокоить пациента?

– Ты и в самом деле не знаешь? – охранник недоверчиво посмотрел на него и тоже закурил. – Того негодяя, что стрелял в вас, завалили сразу, а другой, за которым стрелок прятался, выжил, хотя его тоже ранили.

– И где он сейчас? – нахмурился Эдик и стиснул сигарету зубами.

– Его к нам в больницу привезли. Лучше бы вы тогда, честное слово, на месте добили. Но не стали – гуманисты, видите ли… Эх, мне возраст не позволяет идти в армию!

– И этот урод сейчас лечится, как другие нормальные люди, в нашей больнице?

– Выходит, что так.

Некоторое время они молчали, потом Эдик медленно и сразу же охрипшим голосом спросил:

– В каком отделении он лежит?

– Что ты, солдат, задумал? – забеспокоился охранник. – Хочешь к нему наведаться? Зачем? Тебя туда не пропустят, потому что охраняют пленных даже не наши охранники, а полиция и какие-то гражданские, с которыми, сам понимаешь, связываться себе дороже. К ним никого, кроме врачей и следователей, не пускают.

– Я просто хочу посмотреть в глаза этому ублюдку!

– Не ври, я же чувствую, что ты хочешь! На себя посмотри – еле на ногах стоишь, тебя ветром качает! И собрался с кем-то разбираться? Без тебя это сделают! Будет этот подонок до конца жизни сидеть за решёткой, жрать казённые продукты.

– И всё-таки скажи, как туда попасть?

Охранник некоторое время размышлял, потом махнул рукой:

– Ну, если хочешь… За котельной есть административный корпус, вот его и переоборудовали на время войны под тюремную больничку. Только в ней эту раненную шушеру долго не держат. Слегка подлатают и сразу забирают ребята из службы тюрем ШАБАС и дознаватели из ШАБАК. Да и твоего араба наверняка уже увезли, потому что столько дней тут никому из них отдыхать не дают… А то даже наши ребята-охранники возмущаются. Того и гляди дело до самосуда дойдёт, и никакая полиция их не прикроет.

Но Эдик его больше не слушал.

– Спасибо, брат, за сигарету, – он благодарно глянул в лицо охраннику, – и за информацию…

– Не майся дурью, приятель, – крикнул ему вдогонку охранник, – лучше поскорее выздоравливай и отправляйся к своим друзьям бить врага. Там от тебя больше пользы будет…

До своей палаты Эдик добрался полностью обессиленным. Настроение было хуже некуда, голова раскалывалась от нарастающей боли, ноги с непривычки гудели, но просто улечься на кровать и успокоиться он почему-то не мог. Можно, конечно, попросить у медсестры какие-нибудь болеутоляющие и снотворные таблетки, как он это делал постоянно, но сейчас ему было не до таблеток.

Если первое время после попадания сюда в глазах постоянно стояла картина последнего боя, а потом стала потихоньку меркнуть и раз за разом становилась всё более блёклой и размытой, то сейчас она неожиданно снова высветилась во всех деталях, яркой и выпуклой, такой, какой он её видел в начале. Причин для этого вроде не было, хотя психолог Эмилия и говорила, что могут быть неожиданные рецидивы. Теперь Эдик старался более пристально рассмотреть в подробностях толстяка без майки, который поднимал руки, чтобы не попасть под автоматную очередь, а за спиной прятал самоубийцу-шахида, расстрелявшего Нисима и самого Эдика.

Он уже не задумывался, почему эта картинка возникла. Видимо, Эмилия не ошибалась… Эдик тяжело опустился на кровать, отбросил костыли в сторону и закрыл глаза. Но картинка не исчезала, и, более того, в ней стали проявляться какие-то мелкие, дополнительные детали, на которые он раньше не обращал внимания.

Командир отделения Нисим, оказывается, теперь не просто стоял впереди своего отделения, а прикрывал Эдика и остальных солдат. Не будь его или он отодвинулся бы в сторону, половина смертоносного свинца досталась бы Эдику и другим. Но он не прятался, а наоборот, старался прикрыть их собой… Вот он какой, этот настоящий командир, почти его ровесник, так и не успевший стать ему другом по-настоящему…

В глазах у Эдика защипало, и он не стал больше разглядывать задравшего руки толстяка. Удивительно, что никакой ненависти к нему не оставалось, а было лишь какое-то безмерное презрение и брезгливость, словно тот уже не был человеком, а превратился в какого-то жалкого и ничтожного грызуна, от которого нет никакой пользы, только вред. Вот сейчас он сдвинется в сторону, и из-за его спины покажется ещё один, ещё более презренный грызун, прикрывший лицо куфиёй…

На месте тихой больничной палаты, погружающейся в вечерний сумрак, снова возникли руины взорванного дома и клубы кислого дыма вперемешку с запахами давно непроветриваемого нечистого жилища.

Эдик опять стоял напротив увеличивающегося пролома в стене, и отовсюду, как и в тот раз, слышался треск рушащихся бетонных перекрытий. В руках у него автомат… Откуда он сегодня? Впрочем, не об этом надо думать, а о чём-то другом… Как Эдик сюда снова попал? Но и об этом размышлять времени не было, поэтому он поднял оружие и навёл его на толстяка… Похоже, что, наконец, удастся изменить ситуацию – больше ему ничего не нужно. Даже заслуженной гибели этих двух жалких человек, скрывавшихся в руинах, он уже не хотел. А хотел лишь одного – спасти своего командира Нисима. Спасти – даже ценой собственной жизни… Поэтому ему придётся в этих людей стрелять.

– Нисим! – закричал он из последних сил, но опять не услышал своего голоса, зато на него навалились, чуть не валя с ног, другие голоса, и среди них первым прорезался голос неизвестно откуда взявшегося охранника, угощавшего на балконе сигаретой:

– Не майся дурью, парень! За тебя закончат работу другие – твои братья по оружию. Возвращайся и долечивайся!

Были ещё какие-то голоса, в которые он не вслушивался, но выделил лишь голос всё ещё живого Нисима. Казалось, тот снова был рядом, хлопал по плечу и кричал в самое ухо:

– Не стреляй, солдат! Ты же знаешь, что стрелять в безоружного запрещено. А у этого парня нет ничего в руках… Разве не видишь? Сам же потом себя винить будешь за выстрел.

– Нисим, – опешил Эдик, – ты же погиб. Я это своими глазами видел. Откуда ты взялся?

– Я вернулся, чтобы тебя спасти.

Прорезь прицела скользнула по грязному лицу толстяка и опустилась.

– Но нас сейчас… тот, кто за его спиной… – почему-то задыхаясь, прохрипел Эдик, и ноги его подкосились. – Берегись, командир!

И сразу наступила темнота – он даже выстрелов не услышал.

А сам он – стрелял или нет?

– Осторожно подхватываем его и укладываем на кровать, – донёсся в кромешной темноте, окутавшей его, чей-то голос, – ишь, какой тяжёлый! Дежурного врача кто-нибудь позовите и вколите ему успокоительного – пускай поспит до утра, а там видно будет.

Но никакого успокоительного Эдику уже не потребовалось.

Он глубоко, по-детски, всхлипнул, что-то невнятное прошептал и провалился, словно в пропасть, в глубокий спокойный сон, будто успел выполнить какое-то крайне важное дело, которое долго у него не получалось и потому не давало успокоиться и выматывало нервы.

Медбрат, укладывающий его на кровать, пару минут вглядывался в лицо, потом поднёс палец к губам и, поманив за собой собравшихся нянечек, выключил свет и прикрыл за собой дверь в палату.