• ЛИ-2025-№43

*  *  *
К дорогим мертвецам под картонные своды…
До сих пор я не знаю просторней свободы,
И летит моя мысль, как живая ладья,
Над пучиной придуманного бытия.

Поднимайте меня, достославные крылья,
Из чумных катакомб, из беды и бессилья,
Из-под пыток кромешных, с подвального дна,
Где не видимы лица и речь не слышна…

Пусть откроет мне правду светлейшая вьюга
О геройстве врага и предательстве друга,
О бессмертной мечте, о великой тоске,
О кровавых осколках на чёрном песке.

Что мне ржавые оклики поздних вигилий?
Я сама себе нынче и Дант, и Вергилий,
И в Летейское марево брошенный лот,
И сигнальное эхо Лернейских болот…

 

 

*  *  *
Я искала старые тетради,
Где осталась роковая страсть.
К ней, моей отраве и отраде,
Никогда мне больше не припасть.
Этих бездн не трогал четверть века
Даже червь забвения – затем,
Что не может сердце человека
Забывать забытое… и нем
В этих безднах незабвенный голос.
О какую искру укололась
Тень моя в бессветной тишине?
Или снова зов помстился мне?
Или – вожделея горькой пищи,
За неодолимою межой
Сердце нерастраченное ищет
Зеркала души твоей чужой?

  

 

*  *  *

По Омску ливень радостно лупил,

И тёплый свет стоял в дожде столбами,

И влажный шелест, пахнущий грибами,

В отяжелевших листьях важно плыл…

И мы – эскадра чёрных парусов –

По безднам, не имеющим названья,

Неслись туда, к Созвездью Гончих Псов,

Чтоб золото собрать без опозданья…

И под ногами хлюпал Круг Восьмой…

И нá головы капало с Шестого…

Ближайший порт уже грозил чумой,

И вышел срок у груза золотого…

Но женщину с медовым цветом глаз

Я обняла – как пифию прижала

К груди – и всё сошлось на этот раз,

Как свет и тень на лезвии кинжала…

 

 

*  *  *

Печаль-трава из глаз моих растёт…

Печалью по канве в нетвёрдых пальцах –

Как шёлком, вышиваю небосвод,

Его расправив на кленовых пяльцах…

 

Звезда к звезде – выводит каждый блик

Без устали мелькающая жилка…

Печаль-песчинка и печаль-снежинка…

Святой гранат и нежный сердолик…

 

Или ещё – аквамарин возьми: 

Из имени извлечь необходимо

Всё главное, что было так любимо,

Но попусту транжирилось людьми…

 

Пускай тогда, как счастье из горсти,

Оно прольётся грустью просветленной

На лоскуток доверчивой Вселенной,

Которую иначе не спасти:

 

Ни звёзд, ни рощ, ни свадеб, ни могил…

И вот она простёрта между нами –

Печаль, самозабвенная, как знамя,

И трезвая, как «вновь я посетил…».

 

 

*  *  *

Милые дамы смутных времён,

Месяцеликие жёны…

Стар Агамемнон. Скуп Соломон.

Страшен любой приближённый.

Яд на цепочке. Кинжал в рукаве.

Волнами зыблется лира.

Вслед Эвридике по чёрной траве

С криком бежит Деянира…

 

Милые дамы смутных времён.

Длинные горькие роли.

Нега нагих флорентийских колонн –

Гордому Савонароле.

Байрону – ревность. Шопену – печаль.

Сумерки вешние – Блоку.

Губы – молчать. На предплечье – печать.

Омут – глубокому оку.

 

Наше молчанье – арктический лёд

Дальних ночных побережий.

Чей же тогда над веками поёт

Голос, высокий и свежий?

 

 

*  *  *

                      На свете счастья нет,

                         А есть покой и воля…

                                                     Пушкин

 

На свете дружбы нет и нет любви.

Есть голод хищника и жертвы отупенье…

Вот – смысл. Вот – истина. Так надо. Се ля ви.

Зловонный прах под каждою ступенью,

Которую одолеваешь ты,

Стремясь к Отцу в надежде безусловной,

Что будет изведён из темноты

Тебе навстречу свет Его любовный.

В чужих глазах – в которых правды нет,

Раз нет сердец, не повреждённых ложью,

Сияет неподдельный Божий свет,

Как василёк родится вместе с рожью… 

И ты влечёшься, бедная душа,

На этот свет, изменчивый и ложный,

В который раз – болея и греша

Всё той же человечностью безбожной… 

 

 

ЛЮБОВЬ 

 

Мы – дети сумеречной веры.

Мы в предпочтеньях не вольны,

Эвдемонические сферы

Невозмутимы и полны,

Пока неодолимой силой

Их не раздёрнет пополам…

 

Но если это будет, милый,

И ты – отдашь? И я – отдам?

 

Чтобы неистовое пламя

Нас не воздвиглось побороть –

Меч отреченья между нами,

Спасая, положил Господь?

 

Спасённым – рай,

Строптивым – пытка,

Убогим – деньги и права…

Состав любовного напитка –

Плакун-трава да трын-трава:

Ты лишь фантом зеркальный рядом

Находишь, истину открыв…

 

Каким проникновенным ядом

Одолевается разрыв?

 

Даны ли голодом увечья –

Рука руке, устам уста?

Или природа человечья

Так прорастает Божьей речью,

Чтоб заполнялась пустота?

 

 

*  *  *

Блудные дети смежных больных эпох –

Как мы боимся друг друга и дарим скудно!..

Я поняла: через меня тебя любит Бог,

Это, конечно, вместить человеку – трудно.

 

Только – без предрассудков и выморочных идей –

Сам догадайся, откуда берётся сила:

Бог – Он ведь любит каждого из детей

Так, чтобы через каждого – всем хватило.

 

*  *  *

Вот когда отпоёт птичка, и в топку – бричка,

И душа моя кинет больное тело,

Ты напишешь – она была истеричка

И сама не знала, чего хотела.

 

И курить не умела, хотя пыталась

Ради важной мины и модной позы,

И смешно симулировала усталость

Стрекозы или снегом побитой розы…

 

Притворялась, нищая, что богата,

Уповала на бреши в дежурных датах…

И вообще: она кругом виновата,

Лишь у Господа Бога нет виноватых.

 

 

 

МАРАТУ ГАДЖИЕВУ

 

1.

Если подняться по лестнице – винтообразной, опасной,

Город покажется сверху медведем в сиреневой шкуре,

Ласковым чёртом… песцом на цепочке шипастой…

Город покажется морем в пятнистой глазури…

 

Город покажется облаком. Город покажется тенью.

Город покажется… лестницей, перерастающей в море…

Солоноватое эхо – под каждой ступенью:

Голос, рояль… тамбурины в скрипичном проборе…

 

2.

Бегущих лилий, вьющихся волокон,

Стволов переплетённых воздух терпкий –

Усталой Терпсихоры мокрый локон

Строкою представляется Эвтерпе;

Она его берёт на кончик трости,

На усик бабочки, на лапку мушки –

На профиль Пушкина, на птичий хвостик,

На беглую погрешность погремушки…

Не торопись, камена, – даже время

Придержит фуэте в своём балете …

И ночь нежна… и в золотой триреме

Плывёт Орфей на пир тысячелетий.

На пир богов, на сборище поэтов…

Там чудеса… там дуб… там бродит леший…

Там будет столько джиг и менуэтов,

Что хоть навеки плащ на ветку вешай!

 

 

*  *  *

Умейте радоваться солнечному лету,

Его дразнящей и тревожащей поре,

Закату позднему и раннему рассвету,

И синему дождю, и золотой жаре…

 

Умейте радоваться: лишь удары зноя,

Владыки полудня, рождают вкус воды,

И только ливня полотно льняное

Снимает пыль с души и шевелит сады,

 

И плотной завязью благословляет ветки,

И чёрный тротуар рассеянно кропит,

Покуда делятся во мгле тугие клетки,

И жизнь незримая клокочет и кипит!

 

Умейте ликовать! Хоть голосом, хоть взглядом!

Хоть в детской простоте – по лужам босиком,

Пока звенит июль, и август бродит рядом

С тяжёлым мёдом сот и с жёлтым рюкзаком!

 

 

 

ДЕРБЕНТ

 

И камень вопиёт, и дерево звенит,

И стебель высохший колеблется в молитве –

Жестоким остриём царапает зенит,

Горит, как минарет, напутствующий к битве.

 

Там, под камнями, строй воинственных мужей

И шепчущийся хор неукротимых женщин…

Не тронь, паломница, священных чертежей:

Они топорщатся внутри морщин и трещин.

 

И копья, и мечи, и бронза, и свинец,

Щиты, кольчуги, панцири и каски –

Всё движется, растёт – и из конца в конец –

Кровь, пролитая здесь, со стен стекает в Каспий…

 

Как будто на века приказ им свыше дан:

Не спать, не отступать, дразнить, цеплять, тревожить –

Пока не ввергся мир в один большой зиндан,

Который никому уже не уничтожить!