ОТТЕНКИ КРАСНОГО
* * *
Сейчас не до оттенков серого,
где белое всё перечеркнуто,
и где от юга и до севера
всё больше черного.
Всё больше черного и красного,
всё меньше белого.
И под пробитой неба каскою
земли как не было.
* * *
Жизнь – варенье со слезами –
тонкий слой на сохлый хлеб.
Время падает за нами
на колени – старый лев.
Но не выпросит прощенье,
воскресив кого-нибудь.
Крошит листья, как печенье,
и по крошкам ищет путь.
Только жизни паранойя,
лихорадка светодня –
чтобы выжили, не ноя,
не оглядывась на
подрумяненное небо,
где размазан белый дым;
и нависли слезы недо-
пролитые по другим.
* * *
Вытянут мост из тумана
нитью суровой двойною.
Не оправдаться войною,
ржавой водою из крана –
что не дотянут до края.
Не оправдаться зимою,
что началась слишком рано.
И не добраться до рая
даже мостом над землею
перелопачено-рваной.
ПРОФИЛИ
1.
Осени свободное паденье.
Судорога жизни впереди.
И к лицу другое поведенье
после неба, солнца и воды.
Сухость! И не скажешь, что разлиты
дни – разлиты! – видно, лей не лей.
Сбросив листья, облепили липы,
тормозя движение аллей.
И зима не ждет, как перспектива –
выжить – приложеньем: как и где...
Обойти квартал, купить два пива,
сплюнуть, всё опять вернуть воде.
2.
Точно время навели на резкость:
день особой четкости оправа.
Осени горячая нарезка,
старой лжи под острою приправой.
Нападает спереди и с тыла,
притворяясь девочкой на шаре.
Вот она всех лишних отпустила,
окунула в боль, дождем ошпарив.
Я об дно ударился, об воду,
красные на дне сваляв опилки.
Солью облака по небосводу
до всё той же гибельной развилки.
3.
Осень – день благодарения
принесенных нам плодов.
Я не сыт со дня творения
тыщей тысяч голодóв.
Мирный день, без шума лишнего,
день любимых – сколько их...
Если всё в руках Всевышнего –
то пусть будет и в моих.
Кукурузой или тыквой
жизнь и мир благословлю –
колыбельной и Ха-тиквой*...
Всех не помню, но люблю.
* Ха-тиква (ивр. «надежда») – гимн Израиля.
* * *
Жизнь прекрасна, как снилась, –
с площадью Преображенской,
с миллионом малиновок в парке,
красотою женской.
Я целовал всех людей, чтобы сбы́лось.
Слезы, как искры от сварки,
не обжигали ни губы, ни щеки.
Боль водой выходила,
воздухом порванным нас засыпало.
Когда зысыпали от шока –
боль землей выходила.
* * *
Сотню, но шестидневных воин,
а на седьмой надо к богу нам.
Пусть небо не спалит над головою
и не прилипнет земля к ногам.
И карму свою навсегда испортив,
не выживем пусть, потеряв ориентир.
Ради спасенья второго сорта –
второсортный годится мир.
Скачут всадники тьмы и света
от одной до другой войны.
Суета всё, но ты не сетуй –
доказательства все верны.
* * *
Что кровью писáлось, учи на память,
её ведь придется смыть
с лет этих – ковриками-степями
на суровую нить.
Смыть растворителями-морями,
снегом с хлорным душком –
время с войнами и мирами,
с нитью красной в ушкó.
Струйкой света вернется с неба
цвета стеклянно-синего?..
Но и зимою не выпросить снега
у духа, отца, и сына его.
Так что же гребем совковой лопатой,
вдавливаем ступнями,
что неподъемной взимает платой,
выученное на память...
* * *
Может, сдерживая крик –
двигать дальше?
Эту жизнь и материк
(силы дай же) –
разрывающий – слова,
рот и память,
потопляя острова...
Нет подушки для всего,
чтобы плакать
сто веков. На сто шагов
силы дай же –
в боли плавать
с открытыми ртами.
Не удерживая крик в себе даже.
* * *
Нет претензий к пейзажу, где с косами
человеки идут на войну.
Небо не нависает вопросами
ненавистными... гонит волну.
Крупность капель в их нервном движении,
понимая – маневр или план...
В этом, внешнем всего, продолжении –
слишком ясно всё людям с полян.
В бой стекаются голые, бóсые,
напрягая богов в небесах
даже больше – немыми вопросами,
расшатав весь пейзаж на слонах
слой за слоем – пока не понравится
поле боя, густеющий лес...
Слой за слоем, с которым не справиться,
если только не вывернуть весь.
* * *
Видишь сквозь зиму след
жизни последней части.
Сходят остатки лет,
сорванные, как пластырь.
Чувствуешь: чуть нагрет
жирной земли участок.
Выкопанный рассвет
смерти последней части.