• 2023-1(39)

Наследство Рахель Абрамовны

У нее было красивое библейское имя — Рахель. Для нееврейского уха непривычно звучащее. И внешность человека, махнувшего на себя рукой. Ничего нового, ничего модного, ничего яркого. Все чистенькое, выглаженное и скромное до уныния. Кудрявые пряди снежно-белых волос, небрежно заколотые на затылке, выбивались из-под потертого зеленого берета. Единственное украшение — брошка в виде веточки сирени.

— Шо вы, Рохля Обрамовна, так чудно балакаете? Не понимаю я вашего яврейского. Сказать по-русски можете?

— Могу. Я с вами говорю по-русски.

— Так говорите, как нормальные люди. Я не разбираю нерусские акценты! — куражилась продавщица Валюха и лишала «нерусский акцент» права на приобретение просроченного кефира, прокисшей сметаны и подванивающей колбасы, щедро смазанной растительным маслом для заманчивости товарного вида.

Из-за таких вот Валюх Рахель Абрамовна предпочитала пореже раскрывать рот. Работа бухгалтера подразумевает молчание, когда ты на пенсии — тем более. Валюха обслуживала всех по-разному — в зависимости от степени пользы «что-с-кого-взять». С Рохли брать было нечего, поэтому полагался ей самый черствый хлеб даже при наличии горячего, прямо из пекарни. Если бы Валюха знала, какое одолжение делает... По состоянию здоровья Рахель не могла есть свежую выпечку и много чего не могла, но перебирать харчами в стране тотального дефицита — препятствовать обществу, строящему светлое будущее.

— Рахиля Абрамовна, как вы терпите эту поганую Вальку? Так бы лопатой гадюку и прибила! — негодовала соседка Леся. — Давайте кошелек, я все куплю. Что себе, то и вам. Сама буду ваши покупки делать и до копеечки отчитаюсь. Хватит по очередям ноги трудить. Вам отдыхать пора, а не выслушивать морали малограмотных богинь прилавка. Вы куда? На кладбище?! На еврейское? Оно у черта на куличках! Людмилка, иди помоги бабушке Рахиле. Одну ее туда не пущу. Смотри, что она делает, и делай то же самое. Тебе двенадцать лет. Уже большая и вполне самостоятельная.

Так Людмилка-украинка впервые попала на заброшенное еврейское кладбище. Оно и держало Рахель Абрамовну в этом небольшом городке, куда вернулась после эвакуации. Прошла через ад и выжила. После войны в городе не осталось ни единой еврейской души. Те, кто перенес эвакуацию, разъехались по городам побольше. Те, кто попали в жернова оккупации, лежали под скромным обелиском с надписью «жертвам фашизма».

Гитлеровцы не пощадили ни живых, ни мертвых: немецкие танки вкупе с артиллерией основательно проутюжили еврейское кладбище. Камня на камне не оставили от последнего приюта тех, кого Рахель помнила по довоенной жизни: портнихи Доры Соломоновны, ее мужа Ицика, старого скрипача Зямы Когана, глухого сапожника Нюмы Бергера.

За пару дней до начала войны, 20 июня 1941-го, похоронили там четырнадцатилетнюю Цилю. Родная сестра Рахели умерла от долгой неизлечимой болезни. Счастливая. Не оплакала смерть родителей (их скосил тиф по дороге в эвакуацию), не познала радостей антисемитизма и прелестей бытового героизма. Циля — единственная ниточка, связывающая с домом. Памятник поставить не успели. Рахель, тогда еще совсем молодая, ради этого вернулась.

Освобожденный от оккупантов город имел плачевный вид. О еврейском кладбище уже говорилось выше. А с памятником для сестры вопрос решился, откуда не ожидалось. Огромный природный валун с надписью «Циля» установил Гриша Коваленко, внук молочницы Дуси.

— Может, памятник не шикарный, но я от души старался. Это не простой камень. С вашего двора. Вы на нем с Цилей часто сидели и о своем, девичьем, хихикали. Циля мне всегда нравилась, а ты, Рахиля, еще больше. Я, конечно, не очень завидная пара... Инвалид детства... Одна нога короче другой и не сгибается, но руки, голова и все остальное в порядке. Я не шибко кому-то нужен... Мать меня в детдом определить хотела, сына-калеки стеснялась. Баба Дуся отвоевала и вырастила. Дом на меня записала... Я рад, что ты рядом, правда. Чистая правда. Выходи за меня, а? Я мечтаю утонуть в твоих карих очах. О сыне мечтаю, чтобы было с кем на рыбалку ездить...

За этими бесхитростными словами трепетала душа надежного человека, с которым можно прожить хорошую долгую жизнь, растить детей, нянчить внуков... И вместе встречать старость.

— Ладно. Только больше нигде не тони. Только в моих глазах. Обещаешь?

— Обещаю.

Не сдержал Гриша обещания. И сына не дождался. Утонул. Рыбачил, попал в грозу, лодка перевернулась... Похоронили Гришу на городском кладбище рядом с могилой бабы Дуси. А ребенок был бы... Если бы родился. От сильного стресса плод замер на четвертом месяце. После операции врач сказал, что детей у Рахели больше не будет.

Человек приходит на землю с неба и всю жизнь мечтает парить в облаках. А потом? Чтобы снова попасть на небо, надо опять вернуться в землю. Пока туда попадешь, стоит жить. Чем больше себя жалеешь, тем тяжелее. Хотелось все бросить, уехать в большой город и там затеряться, но через много лет понимаешь: тут дом. Тут хорошо. Семья, хоть и не кровная, но все равно родная. Это видно. Искренность не подделаешь.

«Ой, не зря Леся с Людмилкой старуху-чужачку привечают, не зря. Что-то они с этого имеют. Без шкурного интереса не обошлось. Небось, наследство еврейское перепало».

Конечно, перепало. Тепло нереализованной любви. Шеститомник Шолом Алейхема. Рецепты фаршированной рыбы и кнейдлах. Свадебное фото красавицы Рахели и ее замечательного мужа Гриши. Оказывается, бабушка Рахель когда-то молодой была... Чугунный казанок варит лучший в мире плов. Деревянная довоенной давности самодельная ложка. Ее выстрогал Гриша для бабушки Дуси. Как же удобно эта ложка в руке держится... Сама картошку при жарке помешивает. Ни одна новая с ней не сравнится. Что еще? Ага. Скалка. Катает самые вкусные вареники и пирожки. А в чуть примятой алюминиевой кастрюльке получается самая вкусная манная каша. Костик, сын Людмилки — он же Лесин внук и любимый правнук Рахели — признавал кашу только из этой кастрюльки. Нехитрое «еврейское наследство» дышало любовью и было дороже золота.

«Все чудеса — в наших руках. Если руки творят добро, им воздается сторицей», — говорила Рахель Лесе, Леся — Людмилке, Людмилка — Косте. Если делаешь от души, с добрым сердцем, таки воздается. Сухое дерево долго скрипит. Рахель проскрипела до преклонных лет. Жила за маму, за папу, за Цилю. За Гришу. Умудрялась не болеть, чтобы не быть обузой. И вроде бы до последнего вздоха в здравом уме находилась, но перед смертью сказала странное.

— Лесенька, доченька… Спасибо за все. Мне пора к Циле. Она сама не справится. Мне к ней надо.

— Столько лет Циля справлялась, а теперь не справится? Не чудите, Абрамовна. Оставайтесь. Вам с нами неплохо, нам с вами тоже. Ладим душа в душу…

— У меня там дела. На земле с меня уже мало толку. Оттуда я вам больше пользы принесу, чем отсюда. А вы живите долго… И берегите сирень, которую мы с вами для Цили посадили.

— Как же ее не беречь, сирень-то? Помните, как нас от нее отговаривали? «Кто надумал белую сирень на кладбище садить, кто надумал белую сирень на кладбище садить… Сирень — вредительница, разрастется — топором вырубать придется». Кого мы с вами слушали? Посадили. Разрослась наша красотка — ни в сказке сказать, ни пером описать… Птичку помните, Абрамовна? Каждый раз, когда мы приходили к Циле, птичка прилетала. Из какого-то одного ей известного места. Может, это и есть ваша сестричка?

— Все может быть. Чего только не бывает… Птичка птичкой, а брошку мою возьми на память и Людмилке отдай. Это Гришин свадебный подарок. Брошка много чего испытала, от многого защищала…

Рахель Абрамовна ушла к сестре 20 февраля 2022-го, за пару дней до нападения России на Украину. Счастливая. Не услышала воя сирен, грохота снарядов, разрывов фосфорных бомб, не увидела пылающих домов, разграбленных магазинов… Похоронили в промерзлой февральской земле рядом с сестрой. Памятник, ясное дело, поставить не успели, но весной на «проводы» (поминальные дни) Людмилка проведать пришла. Подрезая садовыми ножницами густые заросли сирени, живую изгородь сделала. Широкую, ровную, сверху — как матрас, плоскую. Хоть ложись и в небо гляди, да настроение неподходящее. А тут еще и советчики, мимо проезжающие, пальцем у виска крутят: «Зачем ты, Людмила, лишнюю работу делаешь? Кому оно надо? Война! О живых думай! Мертвые стерпят. Подождут».

— Делаю для себя. В первую очередь — для души! — отвечает Людмилка-украинка и, пока руки работают, своей еврейской бабушке новости рассказывает. — Единственная радость, бабуся, что вы этого паскудства не видите. Гонят нас с нашей земли, понимаете? Просто так не отцепятся. Опустили ниже плинтуса свою великую культуру и лезут изо всех щелей, как тараканы. Мне страшно, аж колотит, но справимся. Другого выхода нет. Или мы их, или они нас. Костик в тероборону подался. Будем молиться за него здесь, а вы присмотрите за ним оттуда…

***

«У нас, кажется, двухсотый*! — передали по рации. — С камеры дрона увидели, как наш бронетранспортер напоролся на противотанковую мину. Возвращался с задания пустой, без груза. Из-за сумерек поздно заметил орудие уничтожения. В последний момент вильнул в сторону, но мина сдетонировала. Обломки машины разлетелись по полю и по шоссе. Все в огне и в дыму. Водителя отбросило в кусты за несколько метров. Лежит неподвижно. Это Костина машина. Мало вероятности, что живой. Матери пока не говорите. Как ей сказать, ума не приложу. Для очистки совести посылаем медиков».

— Сынок, ты где? — звонит Людмилка Косте. — У меня все готово. Ты обещал быть к ужину. Если можешь, ответь.

— Костя, почему ты молчишь? — снова звонит Людмилка. — Я говорила с твоим командиром. Он сказал, что решает проблему… Ты ранен? Позвони, когда сможешь. Я очень волнуюсь.

***

И он позвонил. Сам.

«Привет, мамуль. Угадай, где я? Почти в раю. На кладбище. Со мной — девочка Циля и бабушка Рахиля, но я-то живой. Я живой, мама! На кладбище, но живой! Июньская сирень-спасительница пахнет, как сумасшедшая. Она жизнь мою сохранила… твоими волшебными руками, мама».

Поделиться