• 2023-1(39)

Улица застыла в предрассветной коме. Из домов с бельмами окон, заклеенных газетами, не раздавалось ни звука. Женщина в тулупе и платке, завязанном крест-накрест на спине, шла вдоль стены, испещренной оспинами шрапнели. Она потопталась у подъезда, обрамленного останками газовых фонарей, бережно положила на покрытую наледями мостовую сверток, который несла, прижимая к груди, и двумя руками потянула за ручку входной двери. Дверь заскрипела прерывистым басом. Придержав ее коленом, женщина нагнулась за свертком. В темном дверном проеме показалась взъерошенная голова и пахнуло перегаром.

— А ну, пошла отсюда, — сонно и безразлично прохрипела голова.

— Я с верхнего этажа, — выпрямилась женщина.

— Шляются тут по ночам, — голова скрылась в темноте.

— Так ведь утро, — попыталась оправдаться она, заходя вовнутрь.

— Иди уже. Холоду напустила, — раздалось откуда-то из дворницкой.

На улице, несмотря на ночную мглу, было все же светлее, чем внутри. Нащупав тупым носком валенка начало лестницы, она стала шепотом отсчитывать ступеньки: «На-золотом-крыльце-сидели-царь-царевич-король-королевич…» На «сапожнике» нужно повернуть — площадка. Глаза, уже привыкшие к темноте, стали различать ступеньки. Еще один пролет. «Пролет пролетариев», — усмехнулась она про себя, зубами стянула варежку с руки и окоченевшими пальцами провернула ключ в замочной скважине. Дохнуло холодом, как если бы она снова очутилась на улице. В раме полуразбитого окна, на четверть прикрытого ржавой жестянкой с выгоревшей надписью «Эйнемъ», едва серело февральское утро. Длинный коридор пугал мертвенной тишиной открытых пустых комнат, чьи двери жалобно попискивали на сквозняке.

Она доплелась до торца коридора и толкнула плечом единственную закрытую дверь. «Уф-ф, — с облегчением выдохнула, — дома!»

Здесь было тепло. В углу мерцала потухающими угольками печка, наполняя все пространство красноватым блаженством. Обеденный стол с массивными ножками занимал почти все пространство комнаты. С кровати, притиснутой к стене, слышалось мерное дыхание. Женщина положила сверток на край стола, развязала платок, и ее волосы темными струями побежали по плечам. Скинув на пол исходящий паром тулуп, она высвободила точеные ноги из уродливых валенок и, обойдя на цыпочках стол, рухнула на постель.

— Кася, ты? — послышался зевок из глубины кровати.

— Подвинься, — Кася попыталась отвоевывать край одеяла.

— Который час? — спросил сонный голосок.

— Еще два часа есть. Спи, Лика, спи.

Касе показалось, что она не спала и минуты, когда серебряный молоточек будильника объявил подъем. Она потянулась, с удовольствием обнаружив, что все пространство кровати в ее полном распоряжении. Лика стояла, поеживаясь, у стола и разглядывала сверток. Ее фигурка в струящейся до пола ночной сорочке смотрелась мраморной статуэткой на фоне уныло-серого окна.

— Что это? — спросила Лика, спиной почувствовав, что Кася проснулась.

— Сюрприз! С днем рождения, сестричка! — Кася в один прыжок преодолела расстояние до стола и чмокнула Лику в затылок.

— Это мне? — повернулась к ней Лика. Ее глаза светились любопытством и радостью. — А что там внутри?

— Посмотри!

Кася торжественно развернула потертую рогожку, сцепленную по бокам английскими булавками.

— Боже мой! — воскликнула Лика. — Пирог! Яблочный! Как пахнет! — она

уткнулась носом в стираную тряпочку, прикрывавшую свежую сдобу, — Откуда?!

— Няня Петровна передала.

Лика непроизвольно прикрыла рот рукой:

— Ты была на даче. Тебя же могли убить!

— Как видишь, жива, — Кася усмехнулась уголком рта. — Et voila!

Как фокусник, она достала из свертка два аккуратно завернутых в газетные обрывки яйца, кусок буженины и кулечек сероватой муки:

— Пируем! Торжественный омлет в честь именинницы! — она сдула пыль со сковородки и поставила ее на спиртовку.

— Все знают, что «бывшим» в свои поместья запрещено под угрозой смерти, — глухо произнесла Лика, — как вообще тебя надоумило? А еще старшая сестра!

— Послушай, а что это у тебя на голове? — попыталась перевести тему Кася. Она вдруг заметила множество красных ленточек, пестрящих в смоляных волосах сестры, спросила: — Папильотки?

— А что, нельзя?

— О, господи, за что?! Она мою косынку изрезала! — Кася потешно воздела руки к небу. — Как же я на службу пойду?

— Прям, без красной косынки к пролетариям не пустят! — съязвила Лика. — Зачем ты вообще к ним ходишь? Ни пайка, ни жалованья!

— Я их грамоте учу.

— Мама вон тоже селян учила. А потом они ее убили! — Лика судорожно глотнула воздух.

— Ты прекрасно знаешь, что селяне тут ни при чем! — в сердцах ответила Кася. — Вот, Дуся, Наташа-кухарка — помнишь их — плакали, когда я вчера в усадьбу приехала, всем миром для нас продукты собирали. Няня Петровна им шепнула, что барышне двадцать лет исполняется! Петр обещал приехать крышу нам починить, как «трудовой подарок». А то потечет ведь, как снег растает.

— Спасибо, конечно, только не нужно нам крышу чинить, — буркнула Лика.

— Почему?

— Чтоб твои пролетарии нас не выгнали. У нас же целых три комнаты пустые! Уже приходили, имела удовольствие пообщаться. Но пока здесь холодно и с потолка течет, им наша квартира не интересна, — Лика стукнула острым кулачком по столу. — Вот, у Радзиковских они себе ночлежку устроили, и у Красилиных на втором этаже поселились. Бедная Елена Прокофьевна теперь в чулане живет!

— Ну, тихо, тихо, — Кася накрыла ладонью руку сестры, — смотри лучше, что Няня Петровна тебе передала.

Лика с удивлением обнаружила на мизинце маленькое колечко с крохотным, как капелька крови, камушком.

— Считай, что это от мамы. Она сказала, что мама ей это колечко подарила, когда у нее Петр родился.

Лика быстро-быстро задышала, прижалась к сестре, уткнувшись лбом в ее плечо. «Зачем? Мамочка! Няня, милая, спасибо, — бессвязно всхлипывала она, — а ты, ты! А я, у меня же нет никого кроме тебя!»

— И у меня ты одна, — Кася осторожно приподняла ее заплаканное лицо за подбородок и легонько подула в мокрые глаза. Так дуют малышам на разбитую коленку. — Ну что, цыпленок, завтракать будем?

Омлет, усеянный мелкими веснушками буженины, пузырился веселой солнечной массой. Решили есть прямо со сковородки.

— Ну, кто первый? — Кася схватила вилку и, хитро прищурившись, ею же стала считать: — На-золотом-крыльце-сидели…

Лика от нетерпения вся вытянулась, втягивая порозовевшими ноздрями волшебный запах давно забытого лакомства.

— Я тебя всю ночь ждала, — она бережно сняла с вилки первый нежный кусочек, — думала, у тебя роман случился.

— Я тоже думала, что у тебя роман, когда ты в свою студию зачастила.

— С кем? С Завадским, что ли? — фыркнула Лика.

— А почему бы и нет? Ты же у меня красавица, — Кася облизнула вилку. — Ты бы лучше работу поискала, право, — вздохнула она, — вон «Эйнем» снова открывают, будет называться то ли «Красный Октябрь», то ли «Красный Пролетарий», не помню. Хоть паек бы был.

— Паек «бывшим» не положен. А меня, кстати, сама Ламанова в студии заприметила и в модистки пригласила.

— Ламанова? У вас в студии?! Лика, что ты несешь? Какие модистки? Я думала, ты там актриса.

— Я и есть актриса. А Надежда Петровна нам для Турандот костюмы шила, и я ей помогала. Да ты, Кася, вообще ничего не знаешь, а еще сестра, — затараторила Лика, — вот вчера была генеральная, невероятный триумф, нам так хлопали, сам Станиславский аплодировал стоя, а ты… — она осеклась.

— А я не пришла, — Кася грустно кивнула, — поезд не пришел. Спасибо Петру, договорился с соседом, тот меня на санях вот в этом тулупе, — она покосилась на валяющееся на полу свое вчерашнее одеяние, — всю ночь до Москвы вез, чтобы успеть на твое рождение.

— Но сегодня придешь? В семь вечера. Ну, пожалуйста, Кася, не опоздай, это ведь мой дебют!

— Конечно, приду, цыпленок, но кого же ты играешь? Неужели принцессу Турандот? — добродушно рассмеялась Кася.

— Ну, что ты говоришь? Турандот — Циля Мансурова. О! Она гениальна! А я — Цанни, слуга просцениума. Но ты не думай, у меня маленькая, но очень ответственная роль. Сама увидишь. Знаешь, как нас Евгений Багратионович гонял!

Лика замолчала. Потом умоляюще посмотрела на сестру:

— Кася, милая, можно мы с ним няниным пирогом поделимся? Он очень болен. Даже на вчерашнем прогоне не был. Представляешь, как он будет рад?

— Твой подарок, ты и решай, — ответила Кася, понимающе потрепав сестру по плечу, — ну, буду собираться, в Ликбез опаздываю, — заторопилась она.

— А я — к Вахтангову, — чмокнула ее сестра.

 

Из двери на верхнем этаже полуразрушенного подъезда выпорхнула худенькая девушка. Она прижимала к груди небольшой сверток в потертой рогожке. Острые каблучки быстро забарабанили по давно не мытым ступеням в такт веселой песенке, которую она напевала: «В царство сказки превращаем мы сейчас помост крутой…» Редкие снежинки, подающие из разбитого слухового окна, крутились в световом потоке, пытаясь догнать ее веселые кудряшки, выбившиеся из-под маленькой белой шапочки. Скрипнула входная дверь. В дверном проеме показался дворник в шапке набекрень и громадных кучерских рукавицах.

— Вы кто такая, гражданочка? — спросил он, пошатываясь.

— Я с третьего этажа, — ответила девушка, протискиваясь между стеной и дворником, преградившим ей путь.

— Шастают тут, работать не дают, тунеядки, чтоб вам, — пробурчал дворник и скрылся в дворницкой.

Девушка вылетела из парадного, перебежала улицу, преодолев наледи на мостовой, и остановилась у театральной тумбы. Оглянувшись по сторонам, она достала из рукава свернутый в тонкую трубочку афишный лист и прилепила его поверх оборванных, шуршащих на ветру лоскутов. Встав в позу уличного глашатая, продекламировала: «Третья студия МХАТ. 28 февраля 1922 года. Премьера сказки Карло Гоцци «Принцесса Турандот». Постановка Евгения Вахтангова».

Проходящий мимо человек в кепке, натянутой до самих бровей, остановился в удивлении. «Турандот — это что?» — спросил он. — «Турандот — это что-то! А вы приходите, узнаете», — хохотнула в ответ девушка, перескочила через сугроб и скрылась за углом.