• 2021-3 (33)

Всю жизнь с момента рождения мы путешествуем во времени, только вперёд и очень неторопливо.

Андрей неумолимо менялся. Детство закончилось. Только что был нежный росток, а уже появились первые листья и шипы. Бродят юные соки, бутоны превращаются в прыщи, расцветают на щеках. Пестики и тычинки назойливо предлагают себя первым встречным пчёлам.

В восьмом классе подростка принимали в комсомол.

В те далёкие времена в каждой советской школе работал человек, отвечавший за идеологическое воспитание молодёжи, — комсорг. Крайне ответственная должность, входившая в особую номенклатуру. Обычно это была разведённая женщина среднего возраста, со стальным характером и горячим сердцем. Перед ней трепетали не только ученики, но и учителя.

В школе Андрея, эту должность занимала Ольга Владимировна, женщина тридцати лет, пышная чернобровая казачка. Её звали уважительно и просто: «Комиссар». Она-то и задала Андрею главный вопрос:

— Почему ты хочешь стать комсомольцем?

Конечно, Андрей заранее вызубрил ответ:

— Потому что хочу стать строителем коммунизма. — Но слова неожиданно застряли в горле.

Он глядел на пышную грудь, натянувшую тесное платье. На полные красные губы, будто она только что ела арбуз. Он почувствовал, как бешено колотится сердце. Кровь прилила к лицу.

— Ну же, — повторила Ольга Владимировна.

Как красиво она подняла руку.

— Не бойся, мы не кусаемся.

Андрей понял, что от него что-то ждут. Но не мог сообразить, что именно.

Наконец удалось сглотнуть слюну.

— Люблю, — прошептал он, уставившись в глаза комсорга.

— Громче! Что ты любишь?

— Строить коммунизм, — совсем сник Андрей.

Глаза девушки смеялись.

— Хорошо! Дадим тебе такую возможность. Когда получишь комсомольский билет, зайди ко мне. Решу, чем будешь заниматься по общественной линии.

Андрей несколько дней подглядывал за Ольгой Владимировной издалека. Прятался за колонной.

Наконец решился. Кабинет комсорга школы был украшен красными знамёнами и плакатами, призывающими «догнать и перегнать…», «быть верным ленинцем…» и «высоко нести…».

Ольга Владимировна сидела за чистым столом и понимающе разглядывала толстоватую фигуру подростка.

— Запри-ка дверь, — вдруг велела она. — Есть разговор.

Андрей повернул ключ в замке. Сразу в комнате что-то изменилось. Они были вдвоём.

— Садись!

Он сел.

Комиссар вышла из-за стола. В глаза бросились её высокие кожаные сапоги.

— У тебя бабка в Израиле? — неожиданно спросила она, делая ударение на последнем слоге.

— Да, но я точно не знаю.

— Небось и сам мечтаешь драпануть из страны?

— Нет-нет.

— Все вы хотите уехать. Особенно талантливые. А ты, говорят, художник. Или скульптор?

Она подошла вплотную. И провела острым ногтем по лбу парня. Потом вдруг села к нему на колени.

Она была страшно тяжёлой. Андрей не знал, куда девать руки. Когда понял, что Ольга Владимировна вот-вот упадёт, обнял её.

Та не удивилась.

— Из молодых, да ранних? Привык девок мять? Говорят, баб голых рисуешь. А это статья. Порнография. Три года как минимум.

Женщина не делала попытки освободиться. Наоборот, теснее прижималась.

Андрей промычал что-то невразумительное.

Неожиданно комиссар поцеловала его. Скорее даже укусила.

Андрей совсем потерял голову и сжал пышное девичье тело. Под ладонью оказалась мягкая грудь.

— Ну-ну. Остынь.

Она вскочила. Огладила руками бёдра.

— А меня голую нарисуешь?

— Конечно, как скажете.

— Как скажу? Это ты правильно понял. Будешь делать всё, что я прикажу, талантливый мальчик. Вот мой адрес. — Она протянула клочок бумаги. — Приходи в субботу в час. В шаббат, по-вашему.

Андрей сходил с ума в ожидании назначенного дня. Голова пухла от неопределённости.

Что же будет?

Что-то случится.

Ольга Владимировна жила в обычной пятиэтажке на четвёртом этаже. Звонок тренькнул беспомощно. Но дверь открылась сразу.

— Ты точен. Проходи.

Она была одета в пёстрый халат, разукрашенный птицами с длинными сиреневыми хвостами.

Андрей робко поставил этюдник и выпрямился.

Квартирка оказалась убога. Он ожидал увидеть величие правительственных хором. Просторный кабинет с портретами вождей, стол с зеленым сукном, бронзовой лампой со стеклянным абажуром и массивными письменными приборами.

Действительность не вписывалась в придуманный им образ. Одну стену закрывал громоздкий полированный шкаф, где на полках равнялись спортивные кубки. Там же виднелась фарфоровая статуэтка зайца, нежно прижимающего к груди морковь. Сбоку выстроились несколько книжных серий.

Другая стена была голая, прикрытая от стыда гигантской политической картой СССР. У окна стоял раскоряченный диван, рядом с которым лежали гантели.

— Комсомолец должен быть сильным, — неожиданно заявила Ольга Владимировна, поймав взгляд гостя.

Андрей подумал, вдруг это маскировка и за закрытой дверью прячутся настоящие комнаты. Но додумать эту гипотезу не успел.

— Сколько раз отжимаешься? — услышал строгий вопрос.

— Раз пять, наверное, — признался Андрей, который не злоупотреблял спортом.

— Слабак! Очень плохо. Я могу пятьдесят. В десантных войсках для мужчин норматив семьдесят. Буду тебя воспитывать. Снимай рубашку и отжимайся.

Андрей отжался шесть раз. И, обессиленный, лежал лицом вниз.

Неожиданно почувствовал, как комиссар села верхом на его плечи:

— А теперь со мной.

Она елозила животом по его спине. Андрей понял, что под халатом Ольга Владимировна голая.

— Перевернись, — приказала она

То, что было потом, изменило все представления парня о сексе. Комиссар скакала на его теле, словно на мустанге. Делала это грубо и исступлённо. Сладкая боль охватила тело мальчика. Ощущение росло и ширилось, пока не взорвалось бомбой.

Он очнулся, потому что Ольга Владимировна закатила ему пощёчину. Потом ещё.

— Это только начало, — орала она. — Мы красные кавалеристы. Вся наша жизнь — борьба. Давай, Соркис, оживай. Приказ: «Голову не вешать!»

Новые и новые пощёчины сыпались на щеки, но неожиданно Андрей понял, что возбуждается. Лобовая атака в сексе начинается с другого конца.

— Ага! С нами Ворошилов — красный офицер. Сумеем кровь пролить мы за СССР!

Андрей уже не понимал, что происходит. Наслаждение захлестнуло его.

Ольга Владимировна мчалась туда, где был виден враг. И в битве упоительной, лавиною стремительной, врезалась в Крым, расположенный на карте прямо напротив её головы.

Кажется, он потерял сознание.

Очнулся оттого, что комиссар окатила его лицо водой из чайника.

Вода потекла под спину, холодила лопатки. Он, как дурак, улыбался, плавая в остатках наслаждения.

— Нечего лыбиться. Одевайся и уходи. Придёшь в следующую субботу в это же время. Кому расскажешь — шкуру на ремни располосую.

Неделя прошла в дурмане. Не мог ни есть, ни спать. В школе украдкой разглядывал высокую, красивую и такую взрослую Ольгу Владимировну. Сознание, что эта эффектная женщина — его любовница, кипятила мозг так, что глаза вспучивались.

В субботу вновь стоял перед знакомой дверью.

В этот раз комиссар накрыла стол. Бутылка водки, а на закуску чёрный хлеб и сало.

— Попробуешь нашего русского причастия. Дома небось свою мацу ешь? — И она налила треть стакана: — Пей.

Андрей послушно выпил. Водка обожгла гортань. Он задохнулся. Взял протянутый кусок чёрного хлеба с салом. Откусил.

— Вкусно, — признался честно.

До этого он пил только сладкий портвейн с пацанами да шампанское на Новый год с родителями.

— Губа не дура. Хитрые вы, суки, — удовлетворенно молвила Ольга Владимировна.

И вновь был секс, жёсткий, болезненный. Но Андрей начал привыкать. Ольга Владимировна была женщиной крепкой. Он сжимал изо всех сил свою партнёршу, пытаясь хоть чуть-чуть уменьшить амплитуду её безумных рывков. Казалось, что они занимаются борьбой без правил. Потом Андрей получил коленом в пах и позорно капитулировал.

Встречи проходили регулярно.

— Что в тебе особенного? — рассуждала комиссар. — Толстый, некрасивый, потный, как козёл. Но есть в тебе сила… страшная, чужая. Такой молодой, а уже талант. Кто даёт вам эти дары? Почему вы сразу получаетесь умные и хитрые, музыканты и художники? Хорошему русскому мальчику жизни не хватит научиться рисовать, как ты. А тебе всё на блюдечке дали. Только родился, и нате — уже скульптор. Бьют вас тысячелетия, а вы крепчаете. Гонят, а вы возвращаетесь ещё сильнее. В печах жгли, резали тысячами, а вон, государство вдруг появилось. Стоит у тебя за спиной полчище несметное, войско басурманское, а я, бедная русская женщина, как Илья Муромец, должна вас, супостатов, победить. Ох, тяжела эта доля. Но коммунисты не ищут лёгких путей. Вставь-ка мне, Андрюшенька, по самое не балуй. Посмотрим, кто кого.

В школе Ольга Владимировна предложила избрать Андрея в комитет комсомола:

— Пусть отвечает за культмассовый сектор.

Проголосовали единогласно.

Когда заседание закончилось и комсомольцы разошлись, она заперла кабинет, постелила на стол красное знамя и легла грудью, широко расставив ноги в неизменных кожаных сапогах.

— Давай! — кричала она. — Трахни комиссара, подотрись красным знаменем! — Она извивалась и зло причитала: — Вот ведь что творят! Жи… ды… ыыыы!!!

Она кричала в самые сладостные моменты, мучительно, блаженно. То ли благословляла, то ли проклинала.

Андрей уверенно приобретал любовный опыт. От бурной личной жизни слегка похудел, а глаза горели лихорадочным возбуждением. Девчонки в школе мгновенно почувствовали в нём притягательную порочность. Строили глазки, звали в кино, где пробовали вести себя развратно. Но понимание разврата у них и у Андрея сильно не совпадало. С Ольгой Владимировной всё было в тысячу раз интереснее.

Он легко оправдывал странности поведения комиссара. Наверное, её когда-то крепко обидели, и, скорее всего, кто-то его национальности. Ему становилось тепло на сердце от сознания, что понимает её кровоточащую душу. Он знал, что глубоко внутри этой женщины прячется хорошее. Бабушка говорила, поскреби любого и даже внутри зверя найдёшь человека. Комиссар напялила на себя защитную броню, колючую, шипастую. Но за злобой находился страх. За ненавистью — любовь. За грубостью — нежность.

В своём воображении он исцелял Ольгу Владимировну от боли и заканчивал школу с отличием. Затем поступал в Суриковский художественный институт, где был бы лучшим студентом. На третьем курсе они бы поженились и жили долго и счастливо.

Таковы были мечты, сопровождаемые протяжным женским стоном «Жи…ды…ыыыы!!!», от которого хотелось задушить её и приласкать одновременно.

Восьмой класс закончился, потому что количество суббот имело свой предел.

Ольга Владимировна предложила провести июнь вместе.

— Что я скажу родителям?

— Скажешь, что по комсомольской путёвке поехал в школу руководящего состава.

— Мы будем там?

— Нет. Там скучно. Я достану путёвку в санаторий ЦК КПСС. Месяц будем в раю. Представлю людям нужным. Вверх пойдёшь по комсомолу. А там и в райком открыта дорога.

Андрей вдруг понял, что его затягивает в сферу интересов комиссара, как в водоворот. Неудержимо, властно и безысходно. Комсомол, партия… куда дальше? Совсем не то, о чём мечтал. Он же планировал поступать на подготовительный в Суриковский. А вдруг так надо? С волками жить — по волчьи выть. Будет министром культуры, а не обычным скульптором.

Что бы сказала бабушка? Показалось, что слышит её голос: «Любой пик жизни, на который ты поднимешься, будет лишь частью других гор. Плохой альпинист останавливается на достигнутом, хороший идёт дальше».

Значит, надо ехать и покорять новую вершину.

Но тут вспомнил её другие слова: «Смысл жизни не в поисках власти или денег, а в поисках внутренней ценности».

Вряд ли Ольга Владимировна сформирует в нём эту ценность.

Андрей совсем запутался, чего он хочет. И чего не хочет. И решил, пусть всё идёт на самотёк.

Отъезд был назначен на пятое июня.

А четвёртого первая красотка школы Лиза Колчина пригласила его на день рождения, который организовывался на загородной даче.

— Только мне утром уезжать, — предупредил Андрей.

— Поедешь, кто же тебя держит?

День рождения окончился пьянкой, которая плавно перешла сначала в традиционную драку между самцами, а потом в тяжёлую ночь, полную секса.

Андрей проснулся в постели Лизы. Сквозь открытое окно пролетали сытые комары и яркие солнечные лучи.

Голова кружилась. Голая девушка рядом вдохновляла на новые подвиги. Взгляд упал на будильник.

Ужас! Он проспал. Ольга Владимировна, наверное, в ярости.

Что делать?

— Я опоздал на поезд, — сообщил он Лизе.

— И что? — промурлыкала та. — Я-то здесь.

Действительно, что было делать?

Гулянка продолжалась еще два дня.

Наконец Андрей протрезвел и пришёл в ужас. Понимал, что комиссар не простит ни опоздание, ни девушку.

Неожиданно ощутил злость. Почему он должен плясать под дудку этой взбалмошной нимфоманки? «Есть в полях другие цветы», — справедливо пел Утёсов. Взять хотя бы Лизу.

Личная свобода имеет удивительный вкус, которого он был лишен долгое время.

Почему он должен трепетать перед комиссарским взором, ходить перед ней на задних лапах, прыгать в обруч и приносить тапки?

Он закончил восьмой класс. Впереди взрослая жизнь. Может забрать документы из школы и пойти работать на завод или комбинат парковой скульптуры. Мало ли чего еще можно сделать, а не только сидеть под юбкой у Ольги Владимировны. Можно ограбить сберегательную кассу, залечь на дно, а потом уехать в Сочи. Гулять в белом костюме и играть в карты с фартовыми людьми.

Он так и поступил. Сел в поезд и поехал к маминой тётке, которая жила в деревенской глуши где-то под Харьковом. В поезде напился и переспал с весёлой проводницей, в которую влюбился с первого взгляда. Каждый человек имеет право на высокое чувство.

Результат внезапной любви сказался уже на следующий день. К тётке явился с недугом и страданием в глазах. Ходить в туалет было мучительно больно. Врача в деревне не имелось. Местный ветеринар с пониманием вколол московскому гостю дозу антибиотика, которым обычно лечил коров.

Недуг как рукой сняло. Но из мира исчезли запахи, а пища потеряла вкус. Хотелось мычать, тупо жевать траву и тереться спиной о плетень.

Он ходил на реку, рисовал кувшинки, камыш, вяло текущую воду. Иногда мычал от тоски. Жители деревни вздрагивали.

Особый приметой сельского пейзажа был высокий травяной пригорок, где на пленэре возлежали пастух с трактористом и вкушали божественный нектар из невзрачной бутылки. Однажды они позвали:

— Иди к нам, парень.

Налили.

— Маисся, видать, — начал разговор пастух.

— Чего-то фигово мне, — согласился Андрей

— Етить, как быва, — поддержал тракторист.

Пастух неспешно продолжал:

— Это душа… во как зверем звербит. Бывает, в петлю зовёт. Всё почё?

— Не знаю.

— Потому счастья на стороне имают. А оно в душе схоронено.

— А как найти-то его?

— Ты выпей да в себя загляни. Сразу и найдешь.

— Ёпт! — поставил жирную точку тракторист.

Много лет спустя он вспомнил этот разговор и понял, какую великую тайну открыли ему деревенские мужики. Счастье не зависит от внешних обстоятельств. Оно появляется внезапно изнутри души. Расцветает ярким цветком и так же внезапно исчезает.

 Через месяц Андрей понял, что скучает по комиссару. Бунт в сердце давно погас. Ему не хватало её тела, её стонов наслаждения и криков ненависти. Он подумал, что бывают люди, сплетённые, как репейник в шерсти бродячей собаки.

Часто спрашивал себя, почему подчинился этой женщине. И сам отвечал. В деспотизме Ольги Владимировны сидело признание его таланта, его значимости как незаурядной личности. Даже когда несла злой вздор, она пыталась унизить в нем загадочную чужую избранность. Это и было неоспоримым доказательством её существования.

Почему позволял обзывать себя мерзкими, ядовитыми словами? Потому что упивался страстной ненавистью взрослой женщины, обращённой к нему, мальчишке-восьмикласснику. Антисемитизм — это признание чужой силы. Слабых жалеют. Ненавидят сильных.

Вот это и держало в плену.

Во время дружеских бесед с трактористом и пастухом с нежностью вспоминал Ольгу Владимировну. Её пухлые, красиво изогнутые губы, слегка удлинённые лицо, открытый, как иконах, лоб, карие глаза под густыми бровями.

Ждать первого сентября было невмоготу.

В последнюю субботу августа явился к знакомой пятиэтажке, тайному месту их неистовых свиданий. Погода радовала. День был хорош и обещал стать еще лучше. Душа пела и ликовала. Откуда-то сверху, из космоса, на него падала невидимая сеть неистового вожделения. Пеленала, сковывала разум. Почти бегом поднялся на четвёртый этаж. Остановился, усмиряя бешено бьющееся сердце.

Ольга Владимировна открыла дверь. Она чудо как похорошела. Загоревшая кожа, иссиня-чёрные волосы, огромные колдовские глаза. Точёную фигуру не скрывал шёлковый халатик.

— Я вернулся, — радостно объявил Андрей, протягивая букетик гладиолусов.

— Кто там? — раздался мужской голос из глубины квартиры.

— Из школы, — равнодушно ответила комиссар.

Она не взяла цветы. Взгляд был чужой, в нём не было даже обычной неприязни.

— Гладиолусы учителям подаришь первого сентября. Я сейчас занята.

Андрей опешил. Он был готов к скандалу, крикам, драке, неистовым поцелуям, но не к полному беспросветному равнодушию.

— Я был в деревне, научился на тракторе, корову доить, — быстро затараторил он, удивляясь, как беспомощно звучат слова.

В коридор вышел крупный мужчина в домашних тапочках и спортивном костюме. Он по-хозяйски обнял Ольгу Владимировну, и Андрей понял, что наступающий день не будет таким, как ожидалось.

— Он уже уходит, — спокойно сказала комиссар.

— Я хочу поговорить, — отчаянно крикнул парень.

Мужчина, видимо, что-то сообразил и без усилия отодвинул Андрея за порог:

— Катись-ка ты, колобок, восвояси.

Дверь закрылась.

Учебный год начался паршиво. Все попытки Андрея поговорить с Ольгой Владимировной натыкались на стену.

Наконец он остался с ней наедине после заседания комитета комсомола:

— Давай объяснимся.

— Андрей, прекрати меня преследовать. Что ты потерял в моём кабинете?

— Это и мой кабинет, как члена комитета комсомола.

— Уже нет. — Ольга Владимировна взяла со стола список и демонстративно вычеркнула строчку. — Изволь выйти, и чтобы я тебя больше не видела.

Самое ужасное было то, что Ольга Владимировна говорила почти вежливо.

Андрей хлопнул дверью.

Он из принципа не пошёл на комсомольский субботник и немедленно получил выговор.

Потом случилась новая неприятность. Директор вызвал его по поводу систематических пропусков занятий.

Грозный глава школы, гнева которого опасались все, даже учителя, мрачно смотрел на Андрея. Его массивные плечи были ссутулены, а лицо сурово. Невозможно было представить, что он умеет улыбаться.

— Пропускаем, учиться не хотим.

Казалось, директор говорил сам с собой. Он не задавал вопрос, потому что уже знал ответ, и не хотел ничего слушать.

Андрей всё же решился на объяснения:

— Я хожу на подготовительные курсы в художественный институт и иногда занятия пересекаются. А там нельзя пропускать…

Директор удивлённо посмотрел на ученика, как если бы в его руках заговорил глобус:

— Там нельзя, а у нас, выходит, можно?

— Но я же хорошо учусь.

— Посещение школы обязательно для всех — и отличников, и двоечников.

— Значит, если бы я учился на двойки, но регулярно посещал школу, было бы лучше…

Директор устало прижал ладони к глазам. Потёр лоб и виски.

— Как мне надоели эти умники, — сказал он, обращаясь к портрету Горбачёва.

Неожиданно Андрей подумал, что у мужчины есть серьёзные проблемы, которые согнули его плечи и склеили губы. Может быть, у каждого взрослого есть своя тайна. И не всегда благовидная.

Наконец директор заговорил, веско впечатывая каждое слово:

— На твоём месте, имея родственников за рубежом, следует вести себя тише воды ниже травы. Вообще быть незаметнее всех. Выйди и очень осторожно прикрой за собой дверь с той стороны.

Андрей получил второй выговор. Ему казалось, что какой-то злой демон поселился у него за спиной и строит бесконечные козни. И он знал, кто этот демон. Хотя внешне Ольга Владимировна делала вид, что вообще не имеет к событиям никакого отношения.

Он размышлял о неудачах своей жизни. Бабушка говорила, что прошлое надо похоронить. Но как закопать Ольгу Владимировну?

Мир вдруг оказался сложно устроенным. События потеряли логику. Он был одним из первых учеников в классе. Не курил в туалете, не дрался на пустыре за школой, не списывал на контрольных и не подделывал оценки в классном журнале. Готовился к поступлению в институт, и за всё это он оказался на грани отчисления.

Ситуация запуталась в тугой узел. Начинаешь распутывать и затягиваешь окончательно.

Вот уже и староста класса, противная девчонка со странным именем Изольда, постоянно находила в стенгазете, которую он выпускал, «непростительные идеологические ошибки». Андрей не всегда понимал, в чём они заключались, но молча исправлял.

Теперь он ненавидел Комиссара, которая расчётливо и подло портила ему жизнь. И за что? За дурацкое опоздание на поезд. Может быть, она мстила за девчонок, которые липли к нему как мухи на мёд? Но он здесь совсем не виноват. Просто обаятельный такой. Она вон тоже красивая, но нельзя же за это наказывать.

Им удалось поговорить еще раз.

— За что вы меня преследуете, Ольга Владимировна? Я вас обидел?

— Ты не можешь обидеть меня — слишком мелок. Но за поступки надо платить дорогую цену. Коммунисты не прощают, и их месть многолика. Ленин не тепел слабаков, и я не терплю.

— Я же случайно опоздал на поезд.

— Просто опоздал, просто исчез на три месяца… всё у тебя просто.

— Извините.

— Я договорилась представить тебя секретарю райкома. Перед тобой была отличная карьера по линии комсомола. А ты, козёл, всё испортил. И меня подставил, ведь подумала, что ты в Израиль свой проклятый уехал.

— Так не уехал же.

— И что? Тебе медаль за это давать?

— Не надо медаль. Я не хотел работать по общественной линии. Вы же знаете, я хочу быть скульптором.

Андрей помнил, что раньше упоминание его художественного таланта умиротворяюще действовало на Ольгу Владимировну. Но сейчас всё было с точностью до наоборот.

Комиссар взъярилась:

— Дворником ты будешь. Иди отсюда. Сгинь с моих глаз. Не мешай работать.

Он с горем пополам закончил девятый класс, но после экзаменов, которые сдал вполне прилично, в школу были вызваны родители.

Мама вернулась белая как мел.

— Мне предложили перевести тебя в другую школу, — с порога заявила она.

— Почему? Я же хорошо учусь.

— Говорят, ты торгуешь бюстиками Горбачёва на Арбате. Иностранцам продаешь.

— Так разрешили же.

— Разрешить-то разрешили. Но директор сказал, что этим ты позоришь комсомол.

— Это всё Комиссар… Ольга. Она взъелась на меня, сам не знаю за что.

— Я тоже не знаю, но школу придётся менять.

Когда подписывал обходной лист, Ольга Владимировна подняла на него равнодушные глаза:

— Плохо уходишь, Соркис. Два выговора — это прямая дорога на исключение из комсомола.

Андрей разозлился:

— Времена изменились. Я поступлю в Суриковский институт, а уж там вы меня точно не достанете.

— Думаешь? — ласково улыбнулась Ольга. — С двумя выговорами да с бабкой за рубежом тебя только в армию возьмут. В десант пойдёшь. Там научат родину любить. Я обещаю.

Ольга сдержала слово.

Его не взяли в институт. А забрали в армию.