• 2018-4 (22)

Худой старик с бейджем волонтера в офисе тель-авивского общественного нотариуса услышал реплику на русском языке и поднял на меня взгляд:

— Вы из России?

— Да…

В Израиле давным-давно русским языком не никого удивишь, да и по моей внешности трудно заподозрить иное происхождение.

— А откуда из России? — спросил словоохотливый старик (мы беседуем на иврите).

Я с кислой физиономией рассказал, откуда родом:

— Из Кемерова…

Не люблю уже ставший привычным момент удивления. Для человека, жившего за пределами России, город Кемерово, мягко говоря, не самое известное место на планете Земля. Обычно, более или менее образованные иностранцы слышали про Москву и Санкт-Петербург. Особо продвинутые вспомнят Чернобыль — пусть не Россия, но тоже на слуху. А вот Кемерово… тут возможны два варианта: либо иностранец многозначительно пожмет плечами, потому что не просто никогда не слышал название сибирского города, но и не способен его выговорить, либо (что гораздо хуже) начинает выяснять, что такое Кемерово, где находится и кто там живет. Подобные разговоры в те годы порой завершались анекдотично: «А правда, что в Сибири медведи по дорогам ходят?» — «Врут, нет у нас никаких дорог».

Старика название города не смутило, в ступор не вогнало.

— О, Кемерово! — четко произнес он. — Знаю-знаю, областной центр на юге Сибири, Кузбасс. У вас еще городишко имеется Анжеро-Судженск.

Пришло мое время удивиться. Даже на улицах Москвы или Санкт-Петербурга, если спросить прохожих об Анжеро-Судженске, уверен, что минимум девять из десяти никогда не слышали об этом городишке. Что уж говорить про израильтянина из Тель-Авива?

Старичок, довольный произведенным эффектом, не стал затягивать театральную паузу.

— Бывал я в Анжеро-Судженске в 1939 году…

— ?!

— Ну, как бывал… — в качестве «врага народа». В сентябре 39-го СССР и Германия разделили Польшу. Восточная ее часть, где я жил, стала советской территорией. Мне тогда было пятнадцать. Стали хватать людей и меня схватили. Судили, назначили врагом народа и отправили работать в сибирскую шахту. Фактически, я стал рабом, хоть и оформленным по решению суда как заключенный, подлежащий исправительному труду. Как видите, в Сибири мне удалось выжить. Кормили нас, конечно, не ахти. Впроголодь жили, прямо скажем. Стреляли на шахте не только «врагов народа», но и своих — без суда и следствия. Разница лишь в том, что «своих» сначала определяли во враги народа, в «контру недобитую» (это он выговорил по-русски), а потом — пулю в затылок. И нашего брата в расход пускали.

— Вашего брата, — перебил я старика, — понятно. Классовая ненависть к буржуям и подкулачникам, а своих-то почему к стенке ставили?

Старик откинулся на спинку кресла, улыбнулся мягкой и грустной улыбкой.

— А что вы хотели? Оборудование на шахте старое, специалистов мало, труд используют подневольный, техника безопасности нулевая, работа до изнеможения. Аварии часто происходили. Кто виноват — руководство, советская система? Нет! Все происшествия списывали на диверсии шпионов. Находили «пособников» и, не откладывая в долгий ящик, расстреливали. Потом делали объявление (старик ни разу не упомянул слово собрание или митинг, полагаю, потому что слово митинг подразумевает хоть какую-то свободу выбора, а подневольные такой роскошью не обладали). Клеймили «гнусных предателей», «вредителей», «врагов трудового народа», которые «изворачиваются в бессильной злобе» по указке империалистических агентов…

Старику пришлось попотеть, чтобы на иврите передать оттенок советской риторики тех лет.

— Как я выжил? Повезло не оказаться стрелочником. А в конце 1941 для польских граждан начали вводить амнистию. Советская власть, когда приперло, стала изыскивать людские резервы для борьбы с Германией…

Много лет минуло с тех пор, а я нет-нет, да вспоминаю лицо сухопарого старика, бывшего польского еврея, ставшего «врагом советского народа» на шахте в неприметном сибирском городке Анжеро-Судженске.

Поделиться