• 2018-4 (22)

Новогодний подарок

Вилен Мамаев не любил Новый год почти так же, как свое имя.

Нет, к имени он за 36 лет, пожалуй, привык.

Есть такая присказка, что первоапрельская шутка может обернуться Новогодним подарком.

Женщина, которая его родила, ушла из роддома тридцать первого декабря. Одна.

Вскоре гуманное государство определило его в Дом малютки. Директор заведения Мамаева Лидия Степановна подарила ему свою фамилию, а имя Вилен, сокращенное от Владимир Ильич Ленин, порекомендовал дворник Петрович.

В принципе, для такого «стартапа», жизнь Мамаева складывалась совсем неплохо. Он попал в образцово-показательный детский дом, в котором быстро стал любимчиком.

Светловолосый, с большими голубыми глазами и правильными чертами лица, он быстро осваивался в пока недобром к нему мире и, как губка, впитывал все, что видел и слышал вокруг себя. Жизнь такова, что дети, оставшись без родителей, рано взрослеют.

При детском доме была театральная студия, которую вел один известный актер.

Актер был человеком добрым, Вилен ему нравился, он находил, что у мальчишки есть талант и, когда пришло время, договорился с директором театрального училища, в котором преподавал. Вилена приняли на первый курс и предоставили место в общежитии.

И поперло! На втором курсе Вилен Мамаев уже сыграл главную роль в фильме о талантливом спортсмене, который стал чемпионом по троеборью на только что прошедшей Олимпиаде. С третьего курса он стал появляться на сцене одного из известных театров.

От девушек не было отбоя. Когда Мамаев закончил учебу, был зачислен в труппу театра и получил однокомнатную квартиру, Таня Туманова, самая красивая девушка на их курсе, переехала к нему.

Казалось, жизнь улыбается Вилену Мамаеву широкой, счастливой улыбкой, но...

Началась перестройка. Разгул демократии. В театре выбрали главного режиссера, который считал Мамаева выскочкой, бесталанным красавцем. Ролей почти не было. Пару раз Вилен сыграл в проходных фильмах. В одном — пьющего опера, а в другом — обаятельного преступного авторитета — уж очень были нужны хоть какие-то деньги.

Таня сначала снималась в рекламе, а потом организовала свое рекламное агентство. Вилен категорически отказался в нем работать, слишком тяжело он переживал слова главрежа, приклеившего ему ярлык «бесталанный красавец».

Вскоре, после развала СССР, наступил культурный апокалипсис.

Вилен сначала гонял «челноком» в Польшу, потом занялся частным извозом.

С Таней они расстались на Новый одна тысяча девятьсот девяносто третий год. Точнее, Вилен ушел от нее.

Они решили встретить Новый год вдвоем, в новой большой квартире, которую недавно купила Таня. Вилен был необычайно ласков и нежен с ней, они даже не дождались боя курантов, оказавшись в постели.

Когда рассвело, а Таня сладко спала со счастливой улыбкой на лице, Вилен тихо ушел, написав записку, что чувствует себя тем самым никчемным «бесталанным красавцем» рядом с ней, талантливой и успешной.

Сначала он уехал в Санкт-Петербург — однокурсник собирал там труппу для антрепризной халтуры, потом помотался по дням рождений и корпоративам и, года через четыре, вернулся в Москву, в свою однокомнатную квартиру.

Перебивался случайными заработками, а под Новый год ему повезло — пригласили поработать Дедом Морозом.

Уже неделю Вилен ходил по квартирам, поздравлял детишек, играл с ними, шутил, а на душе было пусто и тоскливо.

Ему тридцать шесть, и он абсолютно одинок. Единственную женщину, которая по-настоящему его любила, он предал, смалодушничал, сбежал от нее.

Тридцать первого декабря Мамаев приехал в загородный поселок «Шишкино». Он нашел дом номер 36, три раза стукнул в дверь и сочным баритоном сказал, что пришел Дед Мороз. Его ждали. Дверь быстро открылась, на пороге стояла... Таня.

Вилен, продолжая громко «отрабатывать номер», спросил: «А где же девочка Юленька?!», при этом он старался не смотреть на Таню, соображая, узнает она его или нет.

В прихожую выбежала девочка лет трех. Светлые кудряшки, большие синие глаза, правильные черты лица. Она что-то прижимала к груди. Когда Таня сказала ей: «Юленька, попроси у Деда Мороза подарок», девочка протянула Вилену маленькую рамку с фотографией и попросила: «Дедушка Морозушко, найди моего папочку!»

Потом задыхающийся Вилен срывал с себя усы и бороду, а побледневшая Таня присела прямо на пол.

Они сидели за праздничным столом. Вилен держал на коленях Юленьку, смотрел на Таню и говорил, говорил, говорил, а слезы непроизвольно текли по его щекам.

Таня слушала, слушала, слушала и плакала слезами радости и любви.

А в другом городе, в убогой комнате коммунальной «хрущобы», горько плакала мать Вилена, вспоминая Новогодний Подарок, который она потеряла навсегда.

 

Каникулы

Зимние каникулы совпали с морозами. Ждали мы их, ждали, вот и дождались — ни в хоккей погонять, ни на коньках покататься, ни в снегу друг друга повалять!

Солнце светило вовсю, небо было синее-синее, а столбик термометра не поднимался выше минус 27 днем, а ночью опускался до минус 34.

В пятницу мы радостно (кто в большей, кто в меньшей степени) завершили четверть и разбежались из школы с великими планами на ближайшие две недели.

А в субботу мама и папа клеили вторым слоем плотную бумагу на щели в оконных рамах. Клеили ее на мыльный раствор, чтобы весной легче было отмывать, да и следов после нее не оставалось. В общем, в субботу я занимался ответственным делом, тщательно намазывая скользкую гадость на бумажную лапшу и подавая это то папе, то маме.

Последний понедельник декабря и первый день каникул начался с радости, что можно понежиться в постели, никуда не надо спешить, а, главное, что некому меня торопить — родители ушли на работу.

Радость была недолгой — на кухонном столе лежала записка от мамы с кучей заданий. Ну, допустим, сбегать в магазин за хлебом и молоком я еще мог себя заставить, а вот выбрасывать мусор было для меня настоящей пыткой.

Накинув пальто на домашнюю рубашку, сунув босые ноги в валенки и не надевая шапку, я выскакивал с мусорным ведром на улицу, бежал к железному контейнеру, в который вытряхивал содержимое ведра, стуча им со всей дури по неровному краю мусороприемника.

Надо было, чтобы ни одной прилипшей бумажки не осталось! Когда стучать надоедало, происходило самое страшное — я руками доставал то, что не отлипало, бросал в контейнер, а потом яростно тер руки снегом, пока они не становились красными и не начинали гореть.

Дело в том, что такой простой вещи, как полиэтиленовый пакет для мусора, вкладывающийся внутрь ведра и который потом, затянув вшитые сверху по контуру тесемки, можно интеллигентно выбросить без шума и запаха, тогда не было.

Вот я и решил, что мамина записка подождет, а я сделаю бутерброды из хлеба с маслом, положу шесть ложек сахарного песка в стакан чая и устрою себе завтрак у телевизора.

Телевизионных каналов тогда было целых два, правда второй, городской, начинал работать часов с четырех дня, и я включил Центральное телевидение.

Пацан, примерно моего возраста, в белой рубашке и с аккуратно расчесанными волосами, декламировал:

 

Ах, какой сегодня день!

Брызги сыплет солнце,

Снова звездная сирень

Вымерзла в оконце,

Снова  птичий перезвон

Мне надежду дарит,

И с морозом в унисон

Музыка играет...

 

Я бросился к окну, чтобы услышать «птичий перезвон», в надежде, что запели снегири. Улица была тиха и пустынна, легкая поземка огибала картонную коробку из-под торта.

За моей спиной полный оптимизма голос продолжал:

 

Снова снег в шагах скрипит,

Пахнущий арбузом,

Снова сердце говорит,

Будто верит в чудо!

 

Последняя строчка примирила меня с «птичьим перезвоном» и я подумал, что неплохо бы посмотреть, как дальше будут развиваться события с коробкой.

Дело в том, что мой друг и одноклассник Владька Стуков любил пошутить. Одна из его «шуток» заключалась в том, что мало кто мог пройти мимо аккуратно-толстенькой коробки (из белого гладкого картона, с красивой надписью «Торт»), не пнув ее со всей дури.

Вернее, шутка, конечно, была не в этом.

Шутка была в том, что в коробке лежал кирпич.

На улице не было ни души и, предоставив коробке терпеливо дожидаться очередного «футболиста», я устроился на диване с чаем и бутербродами. Собачий холод убивал надежду на сладкое безделье, когда можно убежать на улицу от всех домашних дел, а на мамино недовольство, что ничего не сделано, ответить:

— Так каникулы, мам! Я гулять ходил! Мне отдыхать положено!

В дверь позвонили. Я внимательно (как учил папа) посмотрел в глазок и открыл дверь, с радостным возгласом:

— Владька, привет!

— Привет, Диман! — мой друг был розовощек с мороза и возбужден, — собирайся, айда ко мне, у меня мать сегодня дежурит сутки.

Владькина мать, тетя Тамара, работала операционной медсестрой, сутки через двое.

— Ко мне должен к десяти Олега прийти, он у матери из шкафа бутылку вина спер! — глаза Стукина блестели.

– А «Четыре танкиста и собака посмотреть»? — спросил я нерешительно, потому что тогда еще побаивался этого сладко-манящего слова «вино».

— Да ладно, Диман! — наступал Владька. — У меня телевизор посмотрим! Тем более я банку смородины припрятал!

Я мгновенно начал собираться. Владькина мама так готовила черную смородину, протертую с сахаром, что невозможно было упустить представившийся случай.

Олега, приплясывая от холода, ждал нас у Владькиного подъезда.

— Ну, вы чего! — выдохнул он посиневшими губами. — Я окоченел уже!

Бутылка была большой и красивой. Яркая этикетка гордо несла на себе неведомое, но манящее нас название. «Ром» было написано по-английски. Буква «о» одновременно еще была и глазом темнокожей красавицы, которым она зазывно подмигивала.

— Это в честь города итальянского, — начал объяснять нам Олег, — в Италии лучшее красное вино делают!

— Да, наверно, обычная бормотуха! — скривился Владька.

— Олега, а город-то, вроде, Рим называется, — осторожно заметил я.

Мама Олега работала директором винного магазина и это, конечно, внушало уважение к познаниям нашего друга. Правда, учитывая то, что мы (в свои уже десять лет!) алкогольных напитков не пробовали (хотя рассказывали друг другу о том, как это здорово), кое-какие сомнения все же возникали.

— Да о чем разговор! — солидно отмел все сомнения Олега, — разлить уже надо, выпить охота!

— Точно! — выпалил Владька и достал трехлитровую банку с черной смородиной.

Под возгласы «осторожно!», «ну, ты разобьешь», «держи крепче!», я начал открывать бутылку. С задачей я успешно справился, правда, порезав при этом палец.

Пока я держал палец под струей холодной воды, Олега разлил в стаканы бурую жидкость.

— Точно бормотуха! — уверенно сказал Владька. — Только пахнет приятно.

— Диман! — позвал Олега, давай скорее, выпить охота, аж сил нет!

Что сказать... Давясь и кашляя, закусывая каждый глоток черной смородиной, протертой с сахаром, которую черпали из банки столовыми ложками, мы выпили всю бутылку. До капли.

Пока вернувшиеся с работы родители безрезультатно искали меня у друзей, пока мама Олега плакала в кабинете начальника милиции, пока Владькина бабушка напрасно стучала в дверь квартиры, недоумевая, где может быть в такую погоду ее внук, мы крепко спали, без сновидений и угрызений совести.

Собственно эту трогательную картину и увидела Владькина бабушка, когда слесарь из ЖЭКа, немного повозившись, сумел открыть дверь.

Она хорошо знала нас, и тут же сообщила нашим родителям о том, что мы уверенно встали на путь алкоголизма.

Описывать свое первое похмелье я не буду. Разговор с папой вспоминать не хочу. Скажу только, что каникулы были посвящены важным делам, типа мытья посуды, хождения в магазин и постоянной очистке ведра для мусора.

Когда, радостные, мы встретились после каникул, Олега позвал нас с Владькой на перемене в туалет, где свистящим шепотом, округляя глаза, сообщил нам, что все понял.

— Пацаны, — шипел он, — все дело в том, что ром нельзя заедать черной смородиной! Тем более, если она протерта с сахаром!