• 2018-1 (19)

Все мы знаем, что есть земля обетованная, но никто не знает, что она на дне Мёртвого моря. Мы все о ней думаем, мы все туда стремимся, мы все там будем.

 Там нам будут светить с неба наши магендовиды, которые мы здесь потеряли. Там наши дети будут читать нам перед сном "Шма Исраэль". Там колышется сухой и жёсткий воздух, там жёлтые вол­ны Мёртвого моря, а по ночам вылезают из земли и блуждают по свету болотные огоньки.

 Уже многие уехали от нас туда, на дно Мёртвого моря. Моя школьная подруга, Сима Шнейдерович, стала там главным бух­галтером по учёту сексуальных позиций, а мой дядя Ося стал со­всем старенький и ходит по морскому дну, волоча ватные ноги и предлагая всем книжку "Радости секса". И мой несостоявшийся жених Дима Чепилко тоже уже там. Он стал моим женихом пото­му, что у него умерла жена. Я видела её фотографию, где она сидит, пригорюнившись, на Стене Плача, в модных украшениях из морской тины. Она умерла, но Дима всё равно писал ей письма, передавал их через верных людей. А потом всё-таки уехал и стал жить со своей покойной женой. Он жаловался на сердце, пил крас­ное вино на шабад и издавал популярную газету под названием "Ума палата N 6". Он даже нашёл себе любовницу, но покойной жене она не понравилась.

- Как же так? - говорила покойная жена. - Она имеет претен­зию быть моложе меня, но ей уже стукнуло 255 лет, в то время как мне всего-навсего 361.

 Однажды в их квартиру позвонила женщина и сказала:

- Зайдите, пожалуйста, к Иосифу Рафаиловичу.

 Они не знали, кто такой Иосиф Рафаилович, но всё-таки реши­ли зайти. Женщина показала им кровать, застеленную тряпками, в которой шевелились длинные пейсы.

- Это Иосиф Рафаилович. Ему нужно сходить в аптеку. Апте­ка не наша, а в Хайфе, в десяти километрах от лунного кратера. Там вы покажете рецепт, и вам дадут баночку крови. Потом ещё купите цемента и вернётесь обратно к Иосифу Рафаиловичу.

 Они удивились, но выполнили все поручения, и снова стали жить хорошо. Но через месяц в полседьмого утра бледная женщи­на пришла снова.

- Зайдите, пожалуйста, к Иосифу Рафаиловичу.

 На этот раз пейсы не шевелились.

- Он умер, - сказала бледная женщина. - Надо срочно одеть чистые трусы, обмыть, вытереть, переодеть в костюм, а потом зако­пать в песок и петь погребальные молитвы.

- Но мы не можем этим заняться в полседьмого утра. И по­том - разве умирают люди в земле обетованной?'

- А вы что думали? Кто, по-вашему, живёт на дне Мёртвого моря?

- Мёртвые души, - хором ответили Дима и его покойная жена И похоронили его.

 Прошёл месяц. Вечером, взявшись под ручку, они отправи­лись на прогулку. Было тихо и тепло, в небе висели жёлтые звёзды и медленно разлагался труп кометы.

- Как там наш Иосиф Рафаилович поживает?' - задумчиво рассуждал Дима. - И что поделывает? Или он лежит в своей посте­ли, обвязавши свой детородный орган молитвенными ремешками? Или, упав на колени, бежит за ускользающим именем Божьим?

- Надо будет его как-нибудь навестить, - сказала покойная жена.

 Жёлтые звёзды качались на горизонте и, подпрыгивая, пада­ли, и опять подпрыгивали, превращаясь в горячие камешки, чтобы утром их выметали дворники с улиц и площадей земли обетован­ной, шурша метлами из морской капусты и переговариваясь на полу­забытом грустном языке с цепкими и шершавыми буквами.

 

ДОЧЬ РЕБЕ ДРИХМАНА

Меня зовут кукла. Я живу в подвале. Там темно и холодно. Там пауки. Я старая и грязная. Я одна сижу в своем углу и играю в домика. Папа сегодня пьяный, он с нами разговаривает, а если бы был трезвый, тогда бы молча спал. Он ходит, раскачиваясь, по комнате:

- И это вы говорите старому еврею? Мне, бедному, одинокому, несчастному, старому еврею, у которого отняли его синагогу, чтобы я мог туда прийти и поговорить за цены на колбасу… И где моя звезда Давида?

И он искал звезду Давида под ковром, в наших игрушках и в ящике для обуви, и бормотал:

- Нет, однако, будем снимать взрыв. Но чтобы снимать взрыв, совсем не обязательно взрывать дом… а можно сделать такой маленький домик и такой маленький-маленький взрывчик. Макет называется. Но в некоторых особых случаях приходится взрывать дом.

Потом он опять искал звезду Давида – в инструментах среди гаек и шестеренок, долго и подозрительно смотрел на кота. И опять все сначала:

- … маленький-маленький взрывчик – макет называется. Но в некоторых особых случаях приходится взрывать настоящий дом.

Но я лучше пойду на улицу, хватит мне играть в домика. Зима никакая не зима совсем. Грязь, бензин и снег на них, как плесень. Улицы огромны и пусты, и небо над ними черное. У меня в кармане сто рублей. Я их подобрала на полу, пока папа искал тапочки. А на ларьке от мороженого кто-то написал черной тушью «Совершенство. Бог».

Так больно мне почему-то, болит у меня что-то, все время болит, а что болит – не знаю. Боль стоит передо мною, это маленькая, бедная боль, никому не нужная, скомканная, скукоженная, глупая. И что я буду с ней делать? Куда ее девать?

Какое все большое кругом. И куда иду я? Но мне ведь некуда идти, все мои дома, дома, откуда я ушла. Я пойду в универмаг, посмотреть, что там есть, там серые бабки рассказывают страшные сказки про новые цены.

Ничего не куплю. Ничего нет. Пойду еще куда-нибудь. Куда? Куда-нибудь. Все равно, куда-нибудь – такие мои грустные слова.

Лучше, наверное, домой. И я иду. Но они схватили меня и скрутили руки. И вывернули карманы. И забрали сто рублей. И оборвали все пуговицы на пальто. Но я закричала. И они убежали.

Пойду я домой, попрошу прощения. За то, что ушла. За то, что потеряла сто рублей, за то, что я такая… не знаю, какая. За все попрошу прощения. у всех попрошу прощения… Извините меня, извините. Все извините, за все извините.

А дома весело. Папа теперь совсем веселый и играет с нами и еще с какими-то детьми, неизвестно откуда взявшимися.

- Марш в круг! – кричит он мне.

Папа играет на маленькой детской скрипочке, нежно прижимает ее к щеке, а мы идем по кругу, раскачиваемся и поем:

«У ребе Дрихмана семеро детей,

У ребе Дрихмана семеро детей,

Они пили, они ели,

Друг на друга не глядели.

Сделаем так».

Папа высовывает язык, и, что-то мыча, идет дальше по кругу, и мы все идем за ним, точно так же высовывая язык, мыча и качая головой. И снова поем про ребе Дрихмана, опять бегая по кругу, корча страшные рожи, приседая, вскидывая ноги к подбородку и отчаянно кувыркаясь, и пыль стоит столбом, и дым коромыслом, и жутко и весело, и жалко семерых детей ребе Дрихмана, которые так совсем и не глядели друг на друга.