• 2016-1

Кадры из детства.

По телевизору показывают «Депутат Балтики» с Николаем Черкасовым. Смотрим всей семьей.

Папа, отсидевший десять лет в сталинских лагерях, вздыхает и говорит:

– Эх, какие были люди! Какая идея! Все испоганили, паскуды!

Аполитичная, интеллигентная мама морщится и одергивает папу:

– Петя, прекрати!

Я смотрю и слушаю.

 

Когда, почти через тридцать лет, я сказал родителям, что решил избираться в Городскую Думу, папа, вздохнув, сказал:

 – Давай, сынок!

А мама, поморщившись, спросила:

– Сынок, зачем тебе эта грязь?!

В общем, получив их благословение, я вошел в выборную кампанию.

Для людей неискушенных скажу, что есть разница в том, как ты избираешься – по партийным спискам, или по одномандатному округу.

В первом случае ты находишь веские аргументы для партийных начальников, борешься за место в списке, выступаешь от имени партии, и, фактически, особой личной ответственности за свои слова не несешь.

Я избирался по одномандатному округу. А это значит ходил по дворам и подъездам, школам, поликлиникам, торговым и промышленным предприятиям, которые расположены в данном избирательном округе, и разговаривал с людьми.

Поверьте, это непросто, но, главное, каждый раз убеждая и обещая, ты принимаешь на себя личную ответственность.

 

Примерно за неделю до окончания предвыборной кампании я добрался до улицы с поэтичным названием «Одиннадцатый тупиковый проезд».

Вообще, названия улиц российских городов – это тема отдельного рассказа.

В данном же случае улица была действительно тупиковой, хотя совершенно непонятно, почему одиннадцатой, если ни первой, ни второй, ни, тем более, десятой в районе не было.

Улица эта была ненужной, потому что гнилушки, хаотично разбросанные по ней, должны были вот-вот снести для строительства автомобильной развязки метромоста, которое, к сожалению, затянулось.

На людей, живших там, особого внимания не обращали, а один  из районных начальников вообще не рекомендовал мне ходить туда с рассказами о светлом будущем, дабы, не дай Бог, не быть битым.

Я, конечно, не внял его советам, но подготовился к визиту, на всякий случай пересев с тойоты «Камри» на демократичную «Волгу».

 

Проехав улицу, на которой можно было снимать ремейк фильма «Мать» по одноименному роману М. Горького, я оказался около гаражей (кстати, добротных, кирпичных), на которых были наклеены яркие плакаты о встрече с кандидатом в депутаты Городской Думы.

Причем, как полагается, плакаты с моими портретами были наклеены поверх плакатов моих конкурентов.

Я вышел из машины, увидел человек пятнадцать аккуратных старушек и, вздохнув с облегчением, направился к ним, улыбаясь и здороваясь.

Вдруг из подъезда ближайшего барака (а жилым домом это сооружение точно нельзя было назвать), вывалилась яркая полупьяная компания, к которой присоединилась еще одна, появившаяся из-за угла соседнего дома (точно такого же). Во главе шумевшей группы человек так из двадцати двигалась чудо-женщина.

Она была молода и пьяна. Лохматая голова, покрашенная в фиолетово-зеленый цвет, домашний халат(кстати, надетый на ночную рубашку), полы которого развевались от быстрой ходьбы дополняли картину отсутствия идеалов и падения нравов, как в фильме «Авария – дочь мента».

Группа товарищей настолько стремительно наступала на меня, что я отступил к стене гаражей, оклеенных, как я уже говорил, моими портретами. Вспомнив Евгения Урбанского в великом по своей циничной наивности фильме «Коммунист», набрал в легкие побольше воздуха, скорчил обаятельную улыбку и громко поздоровался с вновь прибывшими.

Молодая женщина была, безусловно, главной, поэтому она начала говорить…

 

Я вообще очень люблю русский язык, в том числе и его чудную ненормативную составляющую, которой после пяти лет работы на стройке могу пользоваться достаточно умело. Но то, что я услышал…

Дама была мастерицей.

Когда она закончила свой спич под одобрительный гул присутствующих, я, вспомнив Шона Коннери в роли Джеймса Бонда, проникновенно, но очень строго посмотрел ей в глаза и спросил:

 – Как тебя зовут, прекрасное созданье?

«Прекрасное созданье» ошарашенно посмотрело на меня полустеклянным взглядом и сказало:

– Света.

И тут я дал Баталова из «Москва слезам не верит»:

 – Светуля! – сказал я, – ты такая симпатичная, такая хорошая, у тебя такие выразительные глаза и сексуальная родинка над верхней губой! Зачем же ты, милая, так, а?

Полностью обалдевшая Светуля, а с ней и вся ее гвардия молчали.

 – Я, птичка, пришел, фактически, к тебе в гости! – наступал я. – Чтобы ты помогла мне разобраться! А ты? Нет бы, рюмочку предложить, по-нашему, по-русски!

Птичка икнула, а мужик, выдвинувшийся из-за ее спины, сказал:

 – Братан, ты на Светку зла не держи, она тут у нас центровая, к ней сам участковый ходит – выпить и потрахаться. Ты давай, пойдем ко мне,  посмотри, как живем!

Я уверенно сделал шаг вперед и, как Штраух, который играл Ильича в фильме «Ленин в 1918 году», бронзово сказал:

– Пошли!

 

Вы смотрели спектакль «На дне» театра «Современник», в котором мой земляк Евгений Евстигнеев играл Сатина?

Вы видели декорации? Нет?

Жаль. Тогда скажем так, – дом одинокой старушки в заброшенной деревне российской глубинки показался бы отелем «Хилтон» по сравнению с местом, в которое мы пришли.

Пытаясь не вдыхать воздух, чтобы не стошнило, я вспомнил великие папины слова и выдохнул: «До чего довели, паскуды!», после чего быстро вышел на улицу. Там меня уже ждали.

Чуть протрезвевшая Светуля, кокетливо (по ее мнению) улыбаясь, держала в руках поднос, на котором стоял граненый стакан, до краев наполненный водкой, а рядом с ним, на блюдце с отколотым краем лежали два бутерброда. Один – с сыром, а другой – с колбасой.

Над бутербродами, время от времени присаживаясь на них, кружили сытые мухи, а за спиной моей королевы стояла толпа и выжидательно смотрела на меня.

– Выпей с людями! – сказала Птичка, похмельно икнув, и подошла ко мне.

 

Я посмотрел поверх голов людей, плотной стеной преграждающих мне дорогу, на деревья, которые уже оделись в желтолистье, на чистую синеву неба, на мелкие далекие облака, свободно плывущие в неведомые края.

Наступил момент истины.

И я, как Бондарчук в фильме «Судьба человека», уверенно взял стакан и, шумно выдохнув, выпил до дна.

Толпа выдохнула вместе со мной.

Когда я вздохнул, толпа выдохнула еще раз.

– После первой не закусываю! – гордо произнес я известный с детства текст.

Мне захлопали. Светуля сделала попытку обнять меня.

Я стал свободным, как облака…

– Всем в выходные за него голосовать! –  билась в конвульсиях моя поклонница. – Сама проверю!

 – Качать его! – закричал мужик, к которому я заходил.

– Стоять! – крикнул я, как опер из «Ментов». –  Мне еще на другие улицы надо!

 

Как Спартак в исполнении Керка Дугласа я шел вперед шагом победителя через расступившуюся толпу.

Мне долго жали руку, обещали голосовать только за меня, а Светуля делала попытки забраться в машину, чтобы уехать со мной навсегда в Страну Радости.

 

Я приехал домой. Принял душ. Выпил рюмку водки.

Когда я, с удовольствием, откусил от ломтика свежего батона, накрытого нежной докторской колбаской, то вспомнил мамины слова.

И улыбнулся.