• 2015-3

Рассказ из цикла «Тогда была война»

Босоногая Галка, не оглядываясь по сторонам, бежала впереди мальчишек и думала только об одном: успеть вернуться до прихода матери! А еще молила бога, чтобы ничего не случилось с младшим братом. Его она оставила совсем ненадолго во дворе дома, а сама побежала за село с подругой Веркой и деревенскими мальчишками посмотреть на танки.

Огромные, наводившие страх машины, колонной стояли на опушке березовой рощи и дальше, до самого моста, за которым видны были терриконы угольных шахт. Танки были замаскированы большими ветками и срубленными молодыми деревцами.

— Это танки? — спросила изумленная Вера мальчишек. Они только утвердительно кивнули и затаились в кустах, жестом показав девочкам, чтобы те устраивались рядом.

— Это что, война теперь и у нас началась? — не веря своим глазам, пялилась на танки Вера.

— Видишь же! Тише, а то заметят, — строго сказал Котька, который жил по соседству с Галкой и был старше всех. Это он первый назвал Галю — Галкой, за ее прямые длинные темные волосы.

— Так говорили же, что фашистов сюда не пустят! — не понимая, как могло такое случиться, не унималась Вера.

— Тише ты, раскудахталась. Это же наши танки, а не фашистские, — еще строже приструнил ее Костя.

— А вдруг стрелять будут? Слышите, пацаны, надо убегать, — шепотом, испуганно озираясь, предложила Галка. Вера согласилась с ней.

Выбравшись из зеленого укрытия, они увидели, как в последнюю машину залез танкист в черном шлеме. Тут же заревел двигатель, да так, что заложило уши. Напугались все, даже мальчишки и, боясь, что танки поедут в их сторону, со всех ног пустились бежать в село.

 

Галя влетела в открытую калитку и, как вкопанная, остановилась перед матерью.

— Ну, и где ты так долго была? — строго спросила Мария, удерживая за руку вырывающегося Андрейку. — У нас работы — через край, мы должны собираться в дорогу, а ты бегаешь неизвестно где!

— Мама, мама, мы видели танки! Там уже война начинается! Мама, она идет к нам? — заикаясь от страха, прошептала дочь.

— Не говори так, Галя. Войны у нас нет. Пока, — и голос Марии тоже дрогнул.

— Мам, а мам, а война, она какая?

— Страшная, доченька, страшная! Возьми Андрейку, идите в дом. И не выходите за калитку, опасно. Говорят, ночью за шахты должны перебрасывать какую-то технику. Хоть бы не стреляли, — увидев испуганные круглые глаза дочери, и непонимающий, бегающий взгляд сына, мать более спокойно добавила:

— Дети, мы должны уехать из села и, наверное, даже из Украины. Времени мало на сборы, а работы много, — и с расстроенным видом ушла к соседке Кларе посоветоваться, что важнее собрать в дорогу, а заодно спросить: не знает ли она когда и куда их повезут.

Клара, белокурая симпатичная немка тридцати пяти лет, как и Мария, была одинокой многодетной матерью, воспитывала пятерых детей. Вот уже три года они держались вместе, помогая друг другу делом и добрым словом. Их мужей в одну ночь забрали в тридцать восьмом и увезли куда-то. Сгинули мужики: никто о них больше ничего не слышал. Женщины боялись за них, страдали от неизвестности. Но в душе каждая надеялась на возвращение мужа.

Соседка потрошила на кухне курицу. Увидев гостью, кивнула и пригласила сесть. Мария тяжело опустилась на стул и, вздохнув, начала разговор:

— Клара, как же я уеду? Лиза сутками работает на шахте, даже ночует там, а Варю отправили окопы копать. Я без них никуда не поеду.

— Маша, все наладится, сегодня еще не уезжать, просто нам надо быть готовыми к отъезду. Поэтому нужно собраться. Я решила, что фрицу не оставлю своих курочек, лучше перережу, зажарю и возьму в дорогу. И ты не расстраивайся, не переживай за девчонок раньше времени, они у тебя взрослые, не то, что мои голопузы. Вернутся домой, и как поступит приказ — тронемся. Говорят, Донецкую область эвакуируют, значит и нас скоро.

— Сегодня на шахте к концу смены баб много собралось. Мужики вернулись из забоя, простились с ними и сразу их на станцию увезли, а там на фронт. Вниз спустились одни молодые девчата, и мне завтра с утра заступать.

— Маш, ты боишься, что не справишься?

— Нет, работы я не боюсь. Страшно. Бомбить начнут, я-то под землей, а младшие наверху останутся. А вдруг до бомбоубежища не добегут и погибнут?

Клара вытерла руки, подвинула стул и села рядом, положив голову на ее плечо:

— Да, подруга, у нас с тобой, если чем и осталось дорожить, так это только нашими детьми. Остальное все не в счет. Дай Бог им здоровья. Ты не переживай, я со складов прибегу, всех в охапку — своих и твоих — и в бомбоубежище, — весело сказала Клара, стараясь поддержать соседку.

 

Проснувшись ночью, Галка содрогнулась от ужаса, не понимая, почему под ней трясется деревянная койка. От кошмарного воя, раздававшегося где-то совсем рядом с ее постелью, от скрежета и рокота моторов, лязга танковых гусениц она задрожала всем телом. Попытавшись сесть, упала с лежанки, и в темноте, замирая от этих зловещих звуков, ничего не видя, ползала по полу. Рыдая, забилась в угол за этажерку, с которой на голову упали книги старшей сестры и рамка с маленькой фотографией отца с матерью. Прижав кулаки к груди, не соображая, что происходит, она надрывно кричала и звала на помощь. Ей казалось, что пол, стены и весь дом трясет огромное страшное чудовище и что сейчас все рухнет. Задребезжали окна и звонко посыпались осколки. Внутри девочки все похолодело, и она выскочила из своего укрытия.

В разбитое окно светили фары танков и машин, проезжавших по улице. В ночи они казались глазищами огромного чудища. Яркие ослепляющие лучи двигались по стенам комнаты, отбрасывали тени, которые казались длинными лапами страшилища, пытавшегося ее поймать.

Впечатлительная Галка нарисовала в своем воображении ужасную картину. Ей казалось, что еще мгновение и чудище-война ворвется в дом. Обхватив голову, еще громче закричала:

— Мама, мамочка, ты где? А-а-а!! Мама, это чудище! Это страшная война идет! Закрой окно, не пускай ее в дом! Мама, я боюсь! Ма-ма! — и, потеряв от страха сознание, упала без чувств, не замечая, что перед ней на коленях стоит мать, держа на руках так же громко кричащего испуганного Андрейку.

После ночного переполоха в селе с раннего утра чувствовалось чуть ли не паническое напряжение. Все ждали — вот-вот загрохочет! Уж больно быстро линия фронта передвигалась вглубь страны.

Колхозное хозяйство пришлось ликвидировать. Коров, телят и четыре отары овец угнали в тыл, а все поголовье свиней пустили под нож. Табун лошадей перегнали в районный центр для нужд Красной Армии. На случай отступления наших войск, и если всем придется покинуть эти места, все было готово. Но с места не трогались, пытаясь как можно больше выдать угля на гора, работая круглосуточно в шахтах, и этим, хотя бы как-то, помочь нашей Армии. По ночам где-то совсем рядом что-то бухало, летали самолеты, но чьи — никто не знал.

На следующий день Мария, боясь, что дети попадут под обстрел, уходя на работу, наказывала: как услышат в воздухе гул самолетов или заводской гудок, бежать в бомбоубежище, оборудованное в школьном подвале. Когда в небе показались настоящие фашистские самолеты, Галка спокойно взяла брата за руку и спустилась с ним в погреб. Так что Клара, прибежавшая за ними, их не нашла. В приготовленном укрытии девочка-подросток заранее настелила соломы, принесла старенькое одеяльце, табурет, служивший столом, карандаш с газетой, деревянные игрушки для пятилетнего брата, сделанные отцом, маленькую свечку и припрятала хлебушка.

— Халя, (так называл ее братишка) а мы не побежим туда, где мама казала сховаться?

— Не-а. Чо туда-сюда бегать? Самолеты прилетят и улетят. Ты же помнишь: тогда, ночью, шуму было много, а ничего не случилось.

— Но мама казала бежать к школе, в подвал.

— Цыц, малявка, туда далеко. Если хошь, беги сам.

— Халя, я сам боюсь, мэнэ там убьють, — захныкал Андрейка.

— Вот сиди здесь и маме ничего не говори. Я знаю, с нами ничего не случится, — и, чиркнув спичкой, зажгла свечку.

Начали гудеть шахты, завыла сирена воздушной тревоги, призывая всех скрыться в бомбоубежище. Все эти страшные звуки говорили о том, что фашисты наступают, и оборона может быть прорвана.

Через пару дней налеты участились. Теперь уже по несколько раз в день приходилось спускаться в бомбоубежище и часами проводить там время, которое можно было использовать на сборы. Уверенная в своем укрытии, Галка к школе не бегала и не пускала брата, постоянно громко повторяя: «Мне не страшно! Нас не убьют!» В результате пережитого ночного страха и ужаса у нее выработалось чувство интуитивного самосохранения. Она чувствовала себя в погребе защищенной. И это ощущение безопасности только окрепло, когда через несколько дней в школу попал снаряд. Верхнюю часть здания разнесло в щепки, вход в бомбоубежище завалило. Погибли трое детей и школьная уборщица тетя Глаша.

Утро 19 сентября 1941 года было по-особому шумным. Галка проснулась от того, что мама громко разговаривала с вернувшейся накануне домой Варварой. В воздухе приторно пахло жжеными перьями. Галка сразу вспомнила, как мама вчера сказала, что если не будет обстрела, то она на смене, а они с сестрой должны копать картошку. Но мама дома, и Варя ее не разбудила. Значит, что-то случилось. Прислушалась: самолеты не летали, нигде не бомбили, не слышно выстрелов и шахтерский гудок молчит. Может быть, кончилась война?! И Галка с улыбкой на лице выбежала на крыльцо.

На улице мама на высоком костре обжигала куриные тушки, а Варя в ведре мыла выкопанную картошку. Они громко разговаривали через забор с тетей Кларой. Увидевшей эту картину Гале сразу стало понятно: война не закончилась, она подкралась совсем близко, и скоро им придется от нее убегать.

А пока мама их все-таки послала на огород копать картошку. Кто ее знает, войну эту? И что еще будет? А зима все равно настанет!

Самолеты появились внезапно, даже никто не понял, откуда в ясном небе и почти без звука возникли «юнкерсы». Они летали низко, и не бомбили здания, а стреляли в прохожих на улице, во дворах, возле колодца, принуждая всех к бегству.

— Ло-жи-те-сь! Дети, ложитесь! — кричала Мария, бегущая к огороду, где Галка с Варварой копали картошку, а Андрейка выбирал самые крупные клубни и скидывал в кучки. — Прячьтесь, — махала она руками, показывая на землю. Сообразив в чем дело, девчата упали на землю, и в небе повисло злобное рычание низко летящего самолета. Добежав до них, Мария сбила с ног сына и накрыла его своим телом. Когда самолет выпустил очередную пулеметную очередь, мать скомандовала детям бежать к дому и, схватив Андрейку на руки, оглянулась на дочерей. Варя подскочила и потянула сестру за руку, но та, свернувшись, кричала от боли.

— Мама, Галька ранена, — и, увидев, как по ноге сестры течет кровь, она упала возле нее на колени.

— Сынок, в погреб, беги в погреб, — Мария подтолкнула дитя к дому, а сама опустилась перед дочерью. — Галя, где? Доченька, где больно?

Мать откинула в сторону лопату, лежащую на младшей дочери, подняла разорванное платье и увидела воткнувшийся в ногу конец деревянной ручки от лопаты.

— Слава Богу, пуля попала не в тебя, в черенок, — мать отбросила щепки и, подняв дочь на руки, крикнула. — Скорее, в погреб, он сейчас вернется!

Когда самолет развернулся, обстреляв другую сторону села, и в очередной раз пролетел над их домом, они уже сидели в погребе. Обнявшись, дрожа всем телом, смотрели на кровью измазанное тело и платье Гали, и это наводило ужас.

— Халя, а Халь, тэбэ больно? — жалобно допытывался брат у плачущей сестры, которой мама перевязывала своей нижней сорочкой кровоточащую рану.

— У-гу, — шмыгала она носом.

— Это хорошо, что лопата на тебя упала, а пуля в черенок угодила. Считай, он тебя спас. Если бы не черенок, ты здесь не так пищала бы, — прижав к себе сестру, шептала ей на ухо Варвара.

— Варь, а тебе чо, не страшно? — подняв на нее влажные глаза, спросила Галка.

— Да. С таким страхом не поспоришь, — призналась шестнадцатилетняя девушка. — Жить-то еще хочется, — и сильнее прижала к себе восьмилетнюю сестренку, стараясь ее согреть.

— Мам, а куда мы из нашей Гончаровой Балки уедем? Война, она ведь везде идет? — размышляя, спросила Варя.

— Не знаю, доченька, куда нас повезут. В эшелон посадят и в тыл, наверное. Завтра рано утром на станции надо быть, а там с божьей помощью все обойдется. Вот только бы с Кларой не разминуться. Варвара, слышь, помочь с ребятней ей надо.

— Хорошо, мам, конечно помогу.

Поздно вечером, увидев, что Мария еще возится во дворе, Клара подошла к забору и окликнула ее:

— Маш, слыхала? Петро Соловейко домой вернулся на костылях. Горе-то какое! Без ноги остался. Он пока первый искалеченный войной солдат из нашей деревни, который вернулся домой с фронта.

— Упаси, Господи, — и обе перекрестились. — На костылях, без ноги, да живой, а его брат Тарас убит. Ксения похоронку получила, так третий день слезами обливается.

— Кравчук Павло погиб, Леня Зацепа, Шумейко Иван. И на Антоненко Григория похоронку принесли.

— Демченко Семен, и со старой улицы мужик-пастух…

— Чеботарь Василь.

— Во-во! Не слишком ли много похоронок для одной нашей Балки? А конца войне еще и не видно.

— Кто его знает? Может, самое страшное еще впереди? Говорят, в станице сотни не разосланных похоронок лежат. Как ты думаешь, и наших мужиков на войну отправили?

— Конечно, отправили. Кто их в тюрьмах держать будет? Хоть бы попрощаться домой отпустили.

— Ладно, не горюй. Бог даст, свидимся. Маш, ты уж меня завтра не бросай, а то с моей оравой я отстану где-нибудь. Твои девчата взрослые, может, где и за моими приглядят.

— Лиза остается работать на шахте, а Варенька будет рядом, она поможет.

— Господи, помоги сохранить детей наших, — и, получив от Марии кивок в знак согласия, Клара отправилась домой. Там, на печке, тихо спали ее дети: Костя — двенадцати, Настя — восьми, Паша — пяти лет и очень смешливые трехлетние с родинками и ямочками на щеках близнецы Анечка и Ванечка. Они родились через месяц после того, как их отца забрали в НКВД.

 

Рассвело. Мария и трое ее младших детей взяли приготовленные узлы, и вышли за калитку. Возле каждого двора стояли люди, молча прощаясь со своими домами. Подойдя к Кларе, державшей на руках Анечку, она подняла Ванечку, осмотрела всех и сказала: — "Ну, с Богом!"

Они присоединились к медленно двигающейся по улице колонне. В конце села подоспели еще пешие с других улиц, и огромный людской поток, состоявший из детей, женщин и стариков расширился, не вмещаясь в проезжую часть дороги, которая вела на станцию.

Держась крепко за руки, Галка и Настя слушали наказ Марии:

— Все поняли? Разбегаться по двое подальше от дороги. Лечь и не двигаться, пока самолеты не улетят. Потом всем собраться возле меня.

Еще последние дома не скрылись из виду, как по колонне пролетел громкий крик: «мессеры!» — и все испуганно завертели головами.

Появились низко летящие фашистские самолеты, пронизывающие своим ревом воздух. Галка почувствовала, как по телу пробежал холодок. Но холодно ей не было, дрожала только нижняя губа. Повторилось чувство беспомощности, испытанное в ту памятную ночь, когда по селу шла танковая колонна. В душе все затрепыхало и она, ища какой-нибудь защиты, крепче сжала руку Насти. "Мама!" — пролетело у нее в голове, но матери рядом не было. Девочка лихорадочно завертела головой, ища платье в синий мелкий цветочек.

Все в панике бросились врассыпную, толкаясь, сшибая друг друга с ног. Послышались автоматные очереди и в небе повисли беспомощные крики страха. Устрашающее чувство боязни смерти и опасение потерять близких навалилось на разбегающуюся в стороны толпу. Со свистом летели вниз, а потом оглушительно взрывались бомбы, приводя в ужас детей и матерей.

Запнувшись, Галка упала на дорогу, выпустив руку Насти. Она чувствовала, как кто-то споткнулся об нее и упал. Потом наступили сапогом на руку, затем — на обе ноги. Не стерпев боли, девочка заплакала. Совсем рядом раздался взрыв, и земля под нею задрожала. Галя поднялась было, но от толчка в спину снова упала лицом в пыль, а прямо на нее повалился взрослый человек, крича и корчась от боли.

— А-а-а! Ма-ма! Пустите меня! — кричала она что есть силы, стараясь столкнуть старика, чтобы убежать в сторону от дороги, но услышала, как он сквозь зубы процедил:

— Лежи девочка, лежи, — и громко застонал, положив свою руку прямо на ее голову.

— Ой! Мне больно. О-о-ох! Я не могу дышать, — пытаясь освободиться, чуть слышно стонала девочка, но новые взрывы оглушили всю округу.

Еле втягивая воздух в легкие, какое-то время Галка так лежала и даже не пыталась шевелиться. Но вот кто-то сильно потянул ее за руку, и стало легче дышать. Тяжелое мертвое тело сдвинули с нее, послышались надрывные всхлипы, а потом женский крик:

— Варя, Варька, вот она. Жива, кажись, — и плачущая женщина склонилась над погибшим стариком. Им оказался Веркин дед Тарас, закрывший Галку своим телом. И лишь благодаря ему она осталась жива.

Подбежала Варя, и, вцепившись в Галкину руку, потянула ее, крича, как сумасшедшая:

— Галя, Галя, скорее, мамка тебя видеть хочет. Бежим, ну, ты можешь скорее? Торопись, а то не успеешь.

Ничего не понимающая Галка еле тащилась, с трудом передвигая онемевшие ноги, прихрамывая, переступая через лежащих на земле людей. «Вон Верка, вон Пашка, а вот возле огромной ямы лежит тетя Клара с Аннушкой. А это Соловкина тетка Фрося с Васильком, а рядом — окровавленная Настя. На-с-тя!» И Галка, как будто прозрев, поняла, что случилось и почему столько односельчан лежит на земле.

Варя резко остановилась и дернула сестру за руку к земле. Галка упала на колени и оказалась перед лицом лежащей матери, которая только и успела взглянуть на нее и произнести «Халочка, жива…», как глаза ее закрылись. Казалось, Галка перестала воспринимать реальность. Подняв в ужасе руки к лицу, она, не шевелясь, смотрела широко раскрытыми глазами на переставшую дышать окровавленную мать. Рядом, измазанная грязью и кровью, рыдала Варя.

— Андрейка, — как будто не в себе, вдруг произнесла Галка. — Варька, где Андрейка? — и, заметив ее жест, увидела у ног матери мертвого братишку с оторванными ножками. От ужаса она оцепенела. Ей хотелось зажмуриться, но не получалось. Наоборот, от охватившей паники, глаза широко распахнулись, затряслась голова, перехватило дыхание. Пальцы рук стали судорожно дергаться, и она не своим голосом закричала.

— А-а-а-а! Ма-ма! Андрей-ка! Я не хо-чу! — качаясь из стороны в сторону всем телом, рыдала она, а потом повалилась на бок и прижалась к плачущей старшей сестре.

 

Вскоре приехали солдаты на грузовиках. Они и сообщили, что станцию тоже разбомбили и туда нельзя. Потом военные стали копать огромную могилу. Над полем слышался дикий плач, подобный вою волчьей стаи. Люди, рыдая, все еще искали потерянных родных и близких. Сквозь этот гул Галка услышала голос Кости, который звал Ванечку. Осознав, что лежащие на земле соседи, которых она видела, когда бежала за Варей, тоже мертвы, Галка вскочила на ноги и огляделась. Сквозь слезы различила фигуру Кости, который тащил окровавленное тело Пашки. Подбежав к нему, она остановилась в шоке от увиденного. В ряд лежали тетя Клара, Анечка, Настя и Пашка. Рот ее на вдохе остался открытым от потрясения. У Котьки дрожали подбородок и губы, но он по-мужски держался и не плакал.

Тяжело всхлипывая и глотая слезы, Галка шепотом проронила:

— Коть, нашу мамку и Андрейку тоже убило.

Взяв ее за руку и притянув к себе, он отвернулся и выдавил из себя дрожащим голосом:

— Ванечки нет нигде, пошли, искать надо, пока хоронить не начали. Может, жив еще? — и его плечи задрожали. Но не успели они двинуться с места, как снова послышался гул в небе и солдаты закричали:

— Во-здух! Во-здух! Все в лесок! Бегите, бегите в лес!

Оставшиеся в живых взваливали на себя раненых и, кто бегом, кто ползком, тащили их к лесу. Галка оглянулась на сестру, которая что-то кричала ей и махала рукою. Но ее крепко держал за руку Костя. Она потянула его за собой. Пробежав несколько метров, они спрыгнули в ближайшую воронку. Галка высунулась, но Вари на том месте уже не было. И больше они не виделись. А Лиза попала в плен и их, восемь молоденьких девушек, фашисты расстреляли.

 

Так, держась крепко за руки, Котька и Галка скитались по разрушенной стране, голодали и однажды, зимою сорок четвертого, чуть не замерзли в копне сена. Галка не заснула сама и не давала спать Косте, постоянно стуча по его ноге своим дырявым валенком, рассказывая, какие вкусные галушки умела варить ее мамка и что сейчас бы она даже жареный лук бы съела. Подобрал их старик и забрал с собой в партизанский отряд, где они и оставались до самого конца войны.

Потом учились: Костя — на машиниста, Галка — на медсестру.

Влюбились они друг в друга еще в детстве, потом поженились, воспитали троих детей. Не одиноки они, есть уже две внучки и пять внуков.

Но однажды, в 1988 году, в канун Дня Победы по телевидению показывали документальный фильм о послевоенных детских домах. Увидев на экране маленького Ванечку, Галина закричала в открытое окно Константину, работающему в саду:

— Костя! О Господи! Костя, скорее, скорее, Ванечку по телевизору показали, — и, разволновавшись, без сил упала в кресло, схватившись за сердце. Кадр сменился, на экране мелькали другие детские лица. А они до конца передачи вглядывались в каждого ребенка, но так и не увидели Ванечку.

— Галка, ну как ты могла его узнать на экране за одно мгновение? — допытывался муж. — Сколько лет прошло? Лица теперь даже не вспомнить.

— Котя, он это, он! Поверь! Продолговатая родинка и ямочки на щеках, разве можно спутать? Котя, так красиво больше ни один ребенок не улыбался. Ванечка это! Чувствует мое сердце Ванечка живым остался! — и увидела, что у мужа, как когда-то, предательски задрожали губы и подбородок.

— Неужели жив? Это сколько ему сейчас? Уже пятьдесят?! — прошептал старший брат и его глаза заблестели.

Написали письмо на телевидение. И вскоре получили ответ с перечнем детских домов, которые были в этой передаче показаны, с указанием — в каком году и где снимали их на камеру. Разыскали. Нашелся мальчик по имени Ванечка, но только с другой фамилией — Солдатов. Свою — мал он был — не помнил. Спасли его тогда и привезли в детский приют солдаты. Вот и получил Ванечка такую хорошую, надежную фамилию — Солдатов.

Низко кланяемся Вам, солдатам той ужасной войны!