• 2015-1

Эта история связана со временем моей работы на Ленинградском телевидении. Художник нашего телеканала, Королева Марго, слыла большой оригиналкой. И поддержание этого имиджа, видимо, не составляло для нее никаких трудностей. Просто природа захотела немного соригинальничать. Отойти от надоевших стандартов, создать что-нибудь необычно художественное. А потом и поглядеть, что из этого получится. И как человек всем этим одаренный из сложного положения вывернется?

Лицо скособоченное с огромным выпуклым лбом, тонкогубым сдвинутым набок ртом и задранным кверху подбородком превратили бы портрет в достойную иллюстрацию фольклорной страшилки, что на Руси зовется Бабой Ягой, если бы не необычайной красоты глаза. Большие, умные, лучисто-синие они освещали не только это карикатурное изделие, но и всех окружающих, что не возникало ни малейшего сомнения в том, что Марго красавица. Конечно, для завершения впечатления понадобилась некоторая доработка, шлифовка, которую, наделенная талантом художница, и произвела. Безобразный лоб задрапирован пестрой банданой. В ушах мелодично позвякивали длинные сверкающие серьги, подчеркивая белизну стройной шеи. Узкие запястья и щиколотки увиты десятками браслетов, высверливающих из необыкновенно пестрых рукавов и юбок.

Экстравагантность портрета подчеркивало вычурно — высокомерное имя, вызывающее у окружающих настоятельную потребность удобного словосочетания с титулованием: Королева Марго. Казалось, это имя никогда ни в детстве, ни из уст любящих родителей, ни в самой интимной обстановке не могло прозвучать уменьшительно как ласкательное Риточка, Марочка, Маргариточка. Родители обладали недюжинным чувством юмора, о чем свидетельствовала запись в паспорте: Марго Афанасьевна Королёва.

Она была одинока. Ни мужа, ни детей не завела. Отягощенная титулом, Марго пресекала всякие попытки адюльтеров. Друзей заводить не считала нужным или не находились достойные. На студии привыкли к этому ее высокомерному одиночеству, которое, по всей видимости, Марго не тяготило. Несмотря на доброту и мягкость, она не шла на сближение, и взаимоотношение с коллегами никогда не переходило границ служебных отношений.

Единственно, кого Марго как-то выделила своим вниманием, была я. И это сближение произошло волею судеб. Мы оказались соседями по дому в старом районе города. Бывало, что съемочный день у нас заканчивался одновременно, и мы обе впрыгивали в последний автобус, возвращаясь, домой.

Однажды, во время такого совместного возвращения Марго спросила: — « Вера! Не хотите ли зайти ко мне выпить чаю? Я Вас с Фросей познакомлю.» Приглашение изумляло своей неожиданностью.

— «А кто такая Фрося?»

— «Увидите. Только не пугайтесь беспорядка. Фрося уборку понимает по-своему».

Мы вошли в ее парадное и поднялись на третий этаж. Марго жила в малюсенькой, давным-давно поделенной двухкомнатной квартирке, в которую переехала после смерти бабушки. Когда мы вошли в квартиру в нос ударил какой-то странный, не совсем приятный запах. Видимо, я как-то проявила свое неприятие, и хозяйка поспешно спросила:

— «Ой! Забыла совсем, у Вас нет аллергии на птиц?»

— «Так это птица? Попугай?»

— «Не совсем, но близко. Сейчас увидите. Фрося!»

Откуда-то со шкафа со страшным шумом на плечо к Марго обрушилось что-то огромное и черное, оказавшееся в конце концов обыкновенной вороной. Птица придвинулась к щеке хозяйки и потерлась о нее клювом. Марго поцеловала ее и ворона утвердилась на ее плече, ожидая дальнейшего привычного передвижения.

— «Вот это и есть Фрося!» — сказала Марго нежно, как о любимом ребенке. — «Знакомьтесь».

Птица не проявила никакого интереса к моей особе и демонстративно отвернулась.

— «Фрося! Какая ты невоспитанная! Тебе не стыдно?»

Фросе совершенно не было стыдно. Когда мы вошли в комнату, она, шумно хлопая крыльями,

перебазировалась на сервант, медленно и деловито расхаживая и изредка косясь в мою сторону.

— «Ну, ничего, она должна к вам присмотреться и перестанет дичиться. Присаживайтесь, не обращайте на нее внимание. Я пойду ставить чай. Не скучайте без меня, девочки!»

Последняя фраза относилась скорее к Фросе, потому что чопорная Марго с посторонними людьми такого бы обращения себе не позволила.

Я разглядывала жилище интеллигентной старой девы с художественно-прикладным уклоном.

Стиль интерьера просматривался скорее Фросин. Во всяком случае, наличие огромной резвой птахи оставило свои неизгладимые следы. Они выражались в безалаберно поваленных или переставленных предметах на полках, в ободранных и объеденных обоях, порванных тюлевых занавесках, забрызганных чем-то съедобным окнах. Картину безумного разорения добавляли там и тут расплывшиеся на полу буро-белые концентрические круги засохшего и свежего помета. Судя по всему, хозяйка привыкла к такому совместному бытованию и ее это ни капельки не удручало. Иначе никого бы в дом не приглашала. И еще было понятно, что Фрося пользовалась безмерной любовью хозяйки. В доме жила ворона, которая позволяла себя любить и снисходила до совместного проживания.

Фрося внимательно следила за мной, перелетая с серванта на шкаф, со шкафа на трюмо, с трюмо на подоконник. На стенах висели забавные картинки, вероятно кисти Марго. Но подойти поближе, рассмотреть я стеснялась под недреманным оком квартировладелицы. Попытки привставания со стула сопровождались шумным перемещением Фроси и возмущенным криком. Я извинялась за свою дерзость и снова прилипала к стулу.

Ожидание превратилось в пытку, пока, наконец, в дверях не показалась, звеня браслетами, сияющая Марго с чайным подносом в руках.

— «Как? Познакомились? Вот такая у нас Фрося. Извините, что помет на полу. Убираю, не поверите, постоянно. Пробовала научить ходить в корытце, но это, пожалуй, единственное, чему она не обучается.»

Ворона шумно встрепенулась и вылетела из комнаты.

— «Вот, обиделась, все понимает и говорит кое-что целыми фразами. Она у меня как ребенок. Нашла возле помойки еще маленькой, с окровавленным и сломанным крылом. Видно, коты поймали желторотика, да измордовали. Не съели, вот, почему-то. Пожалели? К ветеринару носила. Лубок поставил, укол сделал, остальное я сама. Вынянчила. Крыло срослось. Красивая птица. Откуда тут вороны в центре города? Голубей полно, а вот ворон не видела. Это мне судьба подкинула. Было мне на роду написано, что не будет ни детей, ни мужа, а вороненок. Поселилась я в центре большого города и не выезжаю на природу, урбанистка несчастная! Вот Боженька послал мне завалящего несчастика, чтобы исправить ошибку.

— «Давно она у вас?»

— «Третий год. Взрослая уже. Лететь ей нужно к своим. Искать себе спутника, цыплят заводить. Я, как только она окрепла, окно открыла, лети Фрося, а она не летит. На кухне у меня всегда теперь форточка открыта. Привет свободе!

Как-то весной, когда на работе была, она улетела. То ли прилетал за ней кто-то и позвал, то ли зов природы. Не было ее несколько месяцев, до Новогодних каникул. Тосковала я, конечно же! Вдруг, 31 декабря днем, прилетает. Как в сказке! Поняла, что встречать Новый год мне не с кем. Прилетела. Так и живем. Никто ни на кого не давит. Куда хотим, туда ходим.»

— «А она вылетает на улицу?»

— «Вылетает, но ночует дома, больше по ночам не шляется».

— «Тяжело Вам с ней. Столько уборки».

— «За то вместе. Умная. Надежный друг. Знаете, сколько я книг о воронах прочла? Вороны уникальные птицы. Приматы среди птиц! Все понимают! Мозги в этих головках немереные. Говорить научаются, если их учить. Клювом орудуют, как мы инструментами! А еще, говорят, есть у них такая круговая порука. Если какая-нибудь ворона в беду попала, она кричать начинает и на крик этот все вороны в округе слетаются и ее вызволяют.»

— «Ну это, когда где-нибудь в деревнях, на природе».

— «Конечно же! Понятно, не в городе. А здесь вот находятся такие, как я. Которым судьба подкидывает.»

Мы, конечно же, за разговорами попивали чаек с найденными где-то в закромах конфетами.

Вдруг, раздались хлопки крыльев, и в комнату влетела виновница этой встречи. По глазам Марго я поняла, что с ее вороной что-то неладно. Женщина побледнела и как-то обмякла на жестком стуле.

— «Ой! Что же я наделала! Я Вас не предупредила!»

Я оглянулась. Ворона опять взгромоздилась на сервант за моей спиной и что-то усердно перебирала, вытаскивая из какого-то пестрого мешка. Довольно скоро я поняла, что мешок, который был вороне послан Богом, ни что иное, как моя сумка, из которой осторожно огромным клювом извлекались разные интимные предметы и раскладывались аккуратно вдоль крышки серванта. При этом каждый предмет встряхивался, рассматривался и переворачивался. Не понятно было, каким образом на мордашке отражались самые разнообразные эмоции: недоумение, недоверие, умственное напряжение. Кроме живой молчаливой реакции, ворона порой пофыркивала: ФР-ФР-ФРР. Стало понятно происхождение ее имени. Она вела себя, как на театральной сцене. Выступала для зрителей, как бы не замечая, нашего присутствия. Выпотрошив мою сумку, Фрося оглядела свой скарб, потом заложила руки за спину, и начала расхаживать взад-вперед по сцене требуя аплодисментов. Похвалой послужил наш дружный смех.

— «Фрося! Ты обаятельная хулиганка!»

— «Иди к нам, я совсем на тебя не сержусь» — позвала я.

Ворона грациозно спланировала на стол. Взяла из вазочки конфету, очень непринужденно развернула ее и сжевала своим костяным ртом.

— «Она Вас приняла» — радостно констатировала Марго. — «Определила по содержанию сумки? Как это у ворон получается? Не понятно! Однако, вот».

Словно в подтверждение этих слов и закрепления дружеских отношений человекоподобная птица прыгнула мне на плечо и каркнула во все воронье горло прямо в ухо: «Фрося!» — на некоторое время я оглохла и задохнулась. Марго же это привело в неописуемый восторг, она захлопала в ладоши и закричала:

-«Браво! Это она представилась! Знак большого доверия» Хотя в намерениях ошибиться было уже невозможно.

После этого визита и знакомства с тайной Марго, она обрела не только редкого сочаевника, но и заинтересованного слушателя. Встретившись случайно в коридоре студии или в комнате художников, Марго сообщала:

— «Сегодня устроила мне бурную сцену, не хотела меня отпускать. Скучает. Я говорю, иди к форточке, слетай

подыши воздухом, а она топчется на моем плече и фырчит. Что бы это значило?»

Или в другой раз:

— «Вынула письмо из почтового ящика от моего давнего приятеля, положила на столик, как обычно, в прихожей,

а она схватила его, полетела на шкаф и демонстративно разодрала в клочья! Кричала на неё, пыталась достать, а она нагло так смотрит мне в глаза своими бусинами и дерет! Пробовала собрать, понять, чтобы понять о чем пишет, ничего не вышло».

— «Да она просто Вас ревнует. Видимо, почувствовала в этом послании угрозу своему безраздельному господству»

— «Ох! Не знаю. А все больше боюсь за нее. Фрося такая преданная и одинокая!»

— «А вы уверены, что она девочка?»

— «Не знаю…Может быть мальчик. Яиц не несет. Да какая разница? Фрося и Фрося. Узнаю, что мальчик, и что? Фрось? Не хочу знать. Привыкла. Мы обе привыкли. Но письма рвать! Я ни кому не разрешала влезать в мою личную жизнь!»

Как-то Марго зазвала к себе еще раз. Это произошло после долгого ее отсутствия на работе. Кто-то говорил, что она болела. Пришла на съемку бледная, ссутулившаяся, без звенящих браслетов. И когда, при совместном возвращении, позвала к себе на чай, я согласилась, хотя очень устала.

Фрося меня признала сразу. Не отворачивалась и с удовольствием приняла из моих рук затерянную в недрах сумки конфету. Сумку, однако, я прихватила с собой в столовую. Ворона, как это не смешно, проявляла ко мне удивительную доброжелательность. Мне показалась, (что себе не напридумаешь!) Фрося была рада моему приходу. Когда мы уселись за стол, Фрося аккуратно примостилась на моем плече, курлыча с французским прононсом:

— «Фрроося! Фррося хоррошая! Фррося! Хоррошая!»

— «Да! Да! Фросенька! Ты очень хорошая девочка! Ты умница!»

— «Хорошая Фррося!» — подтвердила птица и стала очень нежно причесывать мои волосы.

Нужно сказать, что от роду у меня удивительно растрепанная голова. Все это от того, что на висках почему-то

вихры всегда стоят дыбом, как у взъерошенной курицы. Как я их ни причесываю, они моментально встают

дыбом. Эта небрежность, оказывается, раздражала не только меня, но и Фросю. По контрасту с гладкой прической

Марго, видимо, я казалась вороне огородным чучелом, которое, для демонстрации лояльности, прежде всего следует как-то пригладить, улучшить. И Фрося при помощи своего клюва, с успехом справилась с поставленной задачей. Вначале сидя на одном плече, потом перебравшись на другое. Затем, как настоящий парикмахер, спрыгнула на стол, оглядела меня, склоняя голову то в одну сторону, то в другую. Результат ее устроил, что она и подтвердила довольно длинной тирадой: «Фрро-фрро! Фррося Хоррошая!» — и прошептала: — «Хоррошая дрревочка!» Схватила печенье и полетела на свою сцену — крышку серванта.

— «А, знаете, Вера, она так быстро привыкла к Вам! Доверилась. Я сразу поняла, что Вы добрый человек. Значит, Фросе будет хорошо с Вами, если со мной что-то случиться!»

— «Что Вы хотите этим сказать?»

— «Ну, всякое может произойти в жизни! У меня плохое сердце. Мне страшно подумать, что Фрося останется одна!»

— «Что Вы, Марго! У меня тоже здоровье оставляет желать лучшего. Потом, кто знает сроки, определенные судьбой?»

— «Это само собой! Но обещайте, что Вы не бросите Фросю. Нет! Нет! Это Вас ни к чему не обязывает, но я хотела бы дать Вам вторые ключи от квартиры. Мало ли чего. У меня никого нет на этом свете кроме Фроси и теперь Вас!»

— Марго, что Вы вбили себе в голову? Конечно же, я возьму Ваши ключи. И за Фросей присмотрю, если Вы захвораете».

— «Вот и спасибо. Будем надеяться, она сама улетит, когда меня не станет. Окно Вашей кухни выходит во двор, как и моей, посматривайте иногда в окно. Последнее время мне как-то не по себе. Какие-то предчувствия. Навязалась на Вашу голову соседушка!»

Фрося во время нашего разговора молча сидела и смотрела на нас с хозяйкой, будто переживая за результат разговора. Услыхав мой положительный ответ, ворона встрепенулась, перебрала перышки на манишке и стала расхаживать взад-вперед по серванту, всем видом говоря: — «Ну, наконец! Все ведь очень просто. Дело не стоит и выеденного яйца! А ты боялась. Столько разговоров!» Чтобы поставить точку в разговоре, ворона повернулась к нам спиной, свесила хвост с серванта и катапультировала из себя фонтан фекалий. Так же спиной к нам она произнесла сокроментальную тираду: — «Маррго, карр-карр-кар,Маррго.»

С тех пор, я взяла за обязанность утром и вечером, приходя с работы, подходить к окну кухни и наблюдать за вечно отворенной форточкой соседки. Порой я видела в ней сидящую Фросю, иногда наблюдала за Марго, пьющей утренний кофе. Марго, наверное, тоже видела меня, и ей было спокойнее. Это было наше молчаливое соглашение, при встрече мы ничего об этом не говорили. Мы встречались с Марго в автобусе. Изредка она зазывала меня на вечерний чай. Фрося продолжала меня радостно встречать, причесывать или счищать пылинки с моего костюма. Она уже ощущала себя в моем присутствии свободно и даже пыталась попрошайничать.

— «Фрррося, хоррошая! Коррм-коррм.»

— «Вот паршивка! Еду просит! Иди на кухню, в кормушке сосиски!»

— «А что она любит? Орешки?»

— «Какие орешки! Вороны хищницы. Яички, мясо. Колбаску мы любим копченую! Не попугай, ведь. Скоро меня сожрет!»

После этого, я приносила для Фроси, то обрезки мяса, то косточки от цыпленка. Жили тогда, в семидесятые, бедно. Специального вороньего корма в зоомагазинах не продавали, да и магазинов на весь Ленинград было один-два.

— «Фрося Вас благодарила! Все схрумкала» — говорила Марго при встрече.

Летом, увидев Фросю в окне, я распахивала свое, и звала: «Фрося! Фрося!» Первое время, птица отворачивалась и скрывалась в глубине кухни. Видимо, была возмущена моим панибратским зовом. Но постепенно привыкла, понимая, что у меня есть чем поживиться. На подоконнике, где я ее угощала, после визита оставляла несколько огромных бело-коричневых лепешек в знак признательности!

 

Так шли годы. Марго выздоровела. Бодро и приветливо мне улыбалась при встрече. В свободные минутки я забегала в гости к моим друзьм-соседкам. Постоянно, при встрече Марго рассказывала о их совместном житье — бытье. Как-то сообщила, кипя от возмущения:

— «Представляете, Фроська хахаля завела! Прихожу вчера, раньше, чем обычно, а на столе под форточкой две вороны угощаются всем, что на столе лежало! Хлеб поклевали, раскрошили печенье! Ну, в общем, Барбос в гостях у Бобика! Я ору на них, а наглая Фроська даже не двигается. Хахаль тоже степенно так вспорхнул на форточку и вышел. Какая мерзавка! Где только нашла его, шалава! Весь вечер со мной не разговаривала, отвернулась к стене и сидела. Может правда любовь, страдает без кавалера.»

— «А может быть, это любимая девушка в его гнездо прилетала?»

— «Не знаю кто он, кто она, но говно пришлось скрести весь вечер! Что теперь будет? Боюсь в дом возвращаться!»

— «Природа берет свое. Не все же ей одной!»

— «А я? Я же одна живу с Фросей. И ничего! Нам же было хорошо вместе! Любили друг друга. Да и не молода уже невеста!»

— «Не грустите. Не полетела же она за ним! Дома осталась с Вами!»

— «Правда!»

Через несколько дней Марго, фыркая не хуже своей вороны, сообщила: — «Опять сегодня прилетал без зазрения совести, при мне. На улице дождь, я на кухне жарю яичницу нам с Фросей, а он явился. Весь мокрый, сел на форточку и смотрит на меня. Потом отряхнулся и прыг на стол! Представляете? Мол, сейчас-то мы с зазнобой позавтракаем. Она из комнаты прилетела и тоже на стол. Наглость какая, как у себя дома!»

— «А где же? Конечно дома, она ведь хозяйка квартиры, а Вы у нее в услужении».

— «Да, уж. Пришлось им яичницу оставить, больше в доме ничего не было. Кофе попила и на работу!»

— «Наверное, вам придется смириться с этим треугольником».

При следующей встрече Марго рассказывала:

— «Вчера утром опять прилетел с полуживой мышью в клюве. Фу, гадость какая! Страшно вспомнить.

Я заверещала и выбежала из кухни. А Фрося прилетела, чего-то они там поговорили, потоптались на столе.

Я опрометью из дома. Вечером пришла, дрожу. Я мышей очень боюсь! И живых и мертвых! Оглянулась, вроде нигде нет. Видно он свою пассию подкормить прилетал! Яичницы показалось мало. Вхожу, а меня никто не встречает. Улетела, думаю. Фрося! Фрося! Никого. На кухне беспорядок, грязь! Все окно обосрано, вонь!

Ну, думаю, слава Богу! Улетели, так улетели. Нечего ей в неволе жить. Да и мне волноваться нечего, и силы тратить на уборки. Решила убрать все, чтобы духу ее не осталось! Убираю я, значит, на кухне, отмыла, окно оттерла. У них говно едкое, крепко прижаривается. До поздней ночи все скоблила и чистила, чтоб не реветь от обиды, как брошенке. Убрала кухню и прихожую, на большее сил не хватило. Душ приняла, комнаты на потом оставила. Устала очень. Еле доползла до кровати. Только глаза закрыла, а что-то в углу шур, да шур! Ох, думаю, это мышь ожила и по комнате бегает! Как с кровати вскочила, свет зажгла, смотрю откуда шуршание слышала, а на этажерке, где у меня шкатулки с письмами, сидят прижавшись два чучела. На меня так умильно смотрят!

— «Я же говорила, образовался-таки у Вас в доме любовный треугольник. Весна на дворе. Каждый ищет свою половинку.»

Теперь я активно выглядывала в кухонное окно, желая увидеть птичью чету, но птиц видела по одной. Ни разу эту резвую парочку мне наблюдать не пришлось. А кто из них кто понять было невозможно. Однажды, в воскресенье, увидев меня в окне, Марго замахала, жестами приглашая к себе. По выражению ее лица я поняла, что увижу что-то интересное. Коллега встретила меня радостным криком:

-«Я была права! Она девочка!» — сомнений не могло быть, возгласы относились к гендерной принадлежности Фроси.

— «Как Вам удалось это понять? Она предъявила документы о своей половозрелости?»

— «Почти. Вы правы. Идемте. Сами все увидите. Да не разувайтесь! Знаете какая у меня грязь. Входите в левую дверь.»

В малюсенькой спальне, где царствовала старинная кровать, в углу на этажерке, на каком-то ящике восседала взъерошенная Фрося. Сидела нахохлившись, не проявляя никакого интереса к моей особе.

— «Представляете, прихожу в спальню, а шкатулка с письмами открыта. Письма валяются по всей комнате, валяются клочки, а она сидит молча, вот так, внутри шкатулки! Я, конечно, ору, беснуюсь. Как же это, переписка с дорогими мне людьми! Можно сказать, все мое прошлое! Фрося слушала, слушала мои упреки, потом выскочила из шкатулки и села рядом, перебирает клювом кучу мусора в ней. Потом с упреком покачала головой, мол, взгляни, за что ты меня ругаешь. Взглянула. А там лежит посредине в луночке красивое яичко. Все укутанное пухом. Драла из себя. У меня столбняк, а ворона опять прыгнула в коробку, взбилась, взъерошилась и только с укором на меня глядит. С того времени так и сидит, высиживает. Я сейчас принесу ей колбаски и воду. Пусть поест, если ей не встать.»

— «Ну что, Фрося? Будешь мамой» — обратилась я к птице. — «Рада?»

Фрося посмотрела на меня с упреком и произнесла:

-«Маррго-Маррго! Карр-карр! Корррм!»

— «Да. Сейчас тебя Марго накормит. Тебе нельзя покидать своё яичко? Как же тебе теперь? Ножки заболят!»

Мне показалось, что птица кивнула, радуясь моему сочувствию. Марго принесла много еды и воду и стала ворковать со своей подопечной.

— «Вы скоро станете бабушкой. Следует подумать о приданом» — попыталась я шуткой снивелировать проблемы.

Марго фыркнула так похоже на Фросю, что мне подумалось, как хорошо, что Марго приходиться общаться с людьми хоть на студии. Если бы не это, она уже давно бы каркала, как её подопечная.

— «А где отец?» –поинтересовалась я.

— «Больше не прилетал, сволочь! Все они такие. Сделал свое грязное дело и слинял! Ему, ведь полагается высиживать птенцов попеременно с самкой. Чтобы она могла полетать, поесть, лапки размять. А теперь что? Ей сидеть, не вставая два месяца? Или сколько там? Нужно спросить у ветеринара. Почему одно яйцо? Может еще прилетит гад? Ешь, шлюха!» — это уже к Фросе,— «не мне, ведь, высиживать твоего байстрюка!»

Вскоре я была откомандирована на работу на Мосфильм. Работа предполагалась на год. Я пришла отдать ключи Марго и узнать за одно, как дела у молодой мамаши. По-поводу ключей, Марго сказала:

— «Да не на век, ведь, уезжаете. Пусть у Вас живут. Мы тут справляемся пока. Мерзавец не прилетал. Хорошо что не придумала ему имя. Пока подживал, голову ломала как назвать, а теперь: Мерзавец и Мерзавец. Большего не заслужил!»

— «Меррзавец! Меррзавец!» –подтвердила Фрося.

— «Вот и Фрося со мной согласна! Ох, Фросенька! Не щадит нас с тобой женская наша судьба!»

За время командировки я несколько раз приезжала на денек-другой в Ленинград. Забегала к Марго, когда видела свет в кухонном окошке. Цыпленок вылупился крепенький! Мамашка при помощи бабушки выкармливала его. Как положено и чем положено. Рос вороненок не без свойственных безотцовщине приключений. То чуть не утонул в супе на плите, то перевернул бидон с молоком. Один раз вылетел через форточку и не мог подняться обратно. Марго рассказывала, что вечером, возвращаясь с работы, услышала истошный крик Фроси и обнаружила забившегося в угол желторотика и реющую над ним несчастную мать, пикирующую на рыжего бандюгу кота.

Потом вороненок вырос во взрослую голенастую птицу, вылетающую на свободу из границ домостроевского гнезда. Фрося руководила учебными полетами, улетали на несколько дней и потом дружно возвращались в гостеприимный дом бабушки. Фрося не могла налюбоваться на своего отпрыска, была весела и резва. Но к концу осени как-то прилетела домой одна и больше недели грустила, отказывалась есть, сидела отвернувшись к стене.

Переживала.

— «Известно, тяжело отпускать в большую жизнь родное дитё! Но сейчас оклемалась. Опять живем вдвоем. Могла ведь полететь за ребенком, но не захотела. Очеловечилась.» — объяснила Марго

Вернулась я окончательно из командировки посреди зимы. И заскочила к Марго, сообщить о том, что возвращаюсь на «Ленфильм» и говорю последнее прощай моей телевизионной карьере. Марго встретила меня с Фросей на плече.

— «Представляете, она о Вас вспоминала очень часто. Встречала меня, крича «Верра-Верра!»

В подтверждение ее слов Фрося отчетливо произнесла «Верра-Верра!» И в этом вороньем крике звучала такая неподдельная радость, что невозможно было поверить своим ушам.

— «Ну вот! Ни чуть не лукавлю. Я ведь ее не учила и никогда без Вас не произносила Вашего имени!»

— «Верра!» –каркнула Фрося и потерлась клювом о шею хозяйки.

— «А я ей из Москвы привезла московской колбаски. Спецзаказ. Паек интеллигента! Фрося, хочешь колбаски?»

Фрося оживилась, изобразила некий пируэт на плече Марго и перелетела на мое.

— «Коррм! Корм!» — сообщила она радостно. — «Кооррм!»

— «Ну что, поганка, за колбаску продаешься» — засмеялась Марго. Но Фросю такая трактовка её действий не понравилась, она резко спрыгнула на вешалку, больно оцарапав мне плечо, потом резко захлопала крыльями и улетела.

— «Не вы дрессируете Фросю. А, похоже, она нас двоих. Теперь и меня гложет ответственность за ту, которая нас приручила!»

И это было сущей правдой! Потому, что ежедневно я вспоминала это необыкновенное существо. Оно манило к себе, привораживало. Вспоминала о всех воронах, живущих в легендах и сказках разных народов. Мне казалось, что Фрося сильна в телепатии и посылает мне постоянно импульсы своего сознания. Поняла, что и Марго попалась на ее удочку и зависла на всю жизнь! Я возвращалась домой с мыслью: как там Фрося? Увижу ли я её сегодня на форточке? И, если приходила домой засветло, Фрося сидела в форточке и с интересом выглядывала, как полагаю, меня. Увидев свет в окне, она летела в направлении моей кухни. Я открывала створку, и ворона заныривала внутрь, и тут уж необходимо было угостить чем-то изысканным, что всегда должно было присутствовать в холодильнике. В тех случаях, когда в форточке Фросю я не находила, через некоторое время раздавался стук в стекло, очень настойчивый. Так она и жила на два дома. Знаком абсолютного доверия вороны был полив пометом всей кухни и желание проникнуть за закрытую дверь в основную квартиру. И нужно было внимательно следить, чтобы дверь в святая-святых, мою комнату, была плотно закрыта.

Однажды в воскресенье, когда была возможность подольше поспать, сон был прерван каким-то странным шумом, перекрывающим привычный автомобильно-трамвайный. Тревожный гул не давал возможности продолжить кроватную негу. Он доходил до набатных децибел и, как мне показалось, гремел не с улицы, а откуда-то из недр дома. Побежала на кухню. Звук усилился, а за окном метались какие-то черные лохмотья. Когда пришла в себя от неожиданного пробуждения, поняла, что летают не лохмотья, а десятки огромных, кричащих птиц. Они бились во все окна, орали, взмывали в небо и опять пикировали в колодец двора на напуганных прохожих. В форточке сидела Фрося с широко открытом клювом. Это зрелище было настолько скорбным и леденящим, как и мысль, которая, наконец, сформировалась в сознании. Я выглянула в окно и крикнула, стараясь перекричать безумный ор птиц: «Фрося! Бегу!»

Судорожно рылась в ящиках в поисках ключей. Не переодеваясь, выскочила из дому, понимая, что случилось что-то ужасное. Когда вбежала в квартиру, Фрося кинулась мне на спину и погнала, буквально затолкала меня в спальню. Посреди комнаты, на полу лежала бледная и недвижимая Марго. Бросилась нащупывать пульс, который не желал прощупываться! Разыскала телефон, мобильных тогда еще не было. Вызвала скорую помощь. Сама бросилась делать искусственное дыхание. Вроде бы пульс появился и вздрогнули веки. Массаж сердца не прекращала до приезда бригады, которой и сдала Марго с рук на руки. Ее срочно увезли в больницу, не дав надежды на спасение. Холодные цепкие объятья несчастья немного ослабли. Подкосились ноги. Плюхнулась в продавленное кресло, больно ударившись о подлокотник. Боль отрезвила. Оглянулась. На спинке кровати сидела Фрося. Никогда, даже у людей потерявших близких, я не видела такого безмерного горя, которое выражала птица! Она была мокрой, встрепанной с опущенной головой, с остановившимся взглядом и неестественно распахнутым клювом. Сколько мы с ней просидели обессиленные трагедией? Десять минут, час? Почувствовала холод, дувший в распахнутую форточку кухни. Поняла, что я в легеньком халате на ночную рубашку. Поняла, что нужно действовать: кормить птицу, звонить в больницы, переодеваться.

— «Молодец, Фрося! Если бы не ты… Ты спасла Марго! Спасла! Теперь все будет хорошо!»

— «Маррго»— прохрипела птица и встрепенулась. — «Маррго!»

— «Ты отдохни! Я скоро вернусь. Жди».

 

Когда вышла во двор, ни одной птицы в нем не оказалось. Стояла какая-то траурная тишина. Соседи отошли от окон, поняв, что уже ничего интересного не увидят.

Марго выпуталась, слава Богу! Я навещала ее и успокаивала рассказами, как Фрося боролась за её жизнь, как ожидает ее возвращения, сидя на форточке. Когда Марго через две недели после произошедшего, вернулась домой, они встретились с Фросей в прихожей. При появлении Марго на пороге, Фрося радостно всплеснула крыльями, кинулась на плечо хозяйки и, прижавшись щекой к щеке, вдруг заплакала, запричитала, выхрипела свой испуг, горе, которое пришлось пережить от страха потери. Мне даже было неловко, что я присутствую при этой встрече. Вы можете мне не поверить и, может быть, будете правы, но они обе — человек и птица плакали. Никогда до этого, я не представляла, что птицы могут плакать. Однако…Мне даже почудилось, что из бусин-глаз капают слезы. Возможно, это были слезы Марго, катящиеся градом, заливающие все вокруг. Как много разнообразных эмоций звучало в птичьих рыданиях! Из Фросиной, все еще охрипшей глотки, вырывались всхлипы, какое-то бульканье, бурление с рождающимся в глубине птичьего сознания, легким присвистом радости.