• 2023-1(39)

Я родился — доселе не верится —

в лабиринте фабричных дворов

в той стране голубиной, что делится

тыщу лет на ментов и воров.

Борис Рыжий

 

В начале девяностых я работала в одном из новосибирских проектных институтов и, разбирая выписанную на отдел прессу, случайно наткнулась на статейку в местной газете. Достоверность фактов публикации «Ох и пирожки!» вызывала сомнения.

В статье говорилось о возбуждении уголовного дела по поводу нарушения служебных обязанностей санитаркой Анастасией М., работавшей в родильном отделении районной больницы города N-ска Новосибирской области. Санитарку арестовали за продажу пирожков, в начинку которых она... Тут меня обдало жаром, потом холодом, и во рту вдруг сделалось кисловато-приторно. Я с трудом успокаивала в себе какофонию чувств — от приступов тошноты до парализующего удивления.

На следующий день я позвонила в редакцию, пытаясь связаться с автором статьи. Но меня бодро отшили, буркнув, что не обязаны разглашать подробности.

Популярный когда-то лозунг «кадры решают все», превратившийся в годы перестройки в не менее популярный «связи решают все», заставил меня напрячься. Я мысленно искала в своем окружении людей, способных помочь, и наконец вспомнила про одноклассника Валеру Реброва, в школе мы называли его Ребрун. Как-то моя подружка Зинка, обсуждая парней из нашего бывшего 10 «Б», хихикнула:

— А Ребрун-то теперь уже не тюфяк — здоровенный стал. В ментуре работает, и не просто, а в отделе по тяжким.

Я тут же позвонила Валере и услышала в трубке усталый голос:

— Поговорить хочешь? Лады. Кто-то обижает или наезжает?

В то время, когда развитой социализм разделил общество «на ментов и воров», этот вопрос звучал актуально.

— Можем встретиться. Недалеко от УВД есть пирожковая, — добавил Валера.

— Нет! Только не пирожки! — и, совладав с нервным дыханием, я спокойно продолжила: — Давай лучше в кондитерской «Сказка». Я приглашаю.

— Ну, раз приглаша-aешь... — наигранно протянул Валерка и тут же сменил тон с балагурного на деловой. — Шумно там в кондитерской. Бери пирожные и приходи ко мне в контору. Я обычно допоздна.

Валера, слывший в школе прыщавым толстяком, превратился в крупного мужчину с отличной фигурой и нордическим профилем. Его потертые джинсы в гармонии с черным свитером согревали казенную обстановку. Заключив меня в крепкие объятия, Валерка просипел:

— О, Танюха! Похорошела. Да ты и раньше лучше всех в классе…

— Тебя-то вообще не узнать, Ребрун. А ты не в форме?

— Я же следователь. При «эполетах» бываю по праздникам.

Мы поднялись по мраморной лестнице на второй этаж. Я разглядывала хмурые стены и фотографии на доске почета: суровые лица милиционеров, ордена, погоны — и другие портреты, в черных рамках. В конце коридора с синими, окрашенными масляной краской панелями, уборщица елозила тряпкой по паркетному полу.

— Слыхал, ты замуж собираешься… во второй раз.

Валерка галантно открыл передо мной тяжелую, обитую дерматином дверь кабинета.

— Ты предупреди, если опять со свадьбой разладится, а то я за тобой не успеваю, — усмехнулся он.

— Не сомневайся, — едко бросила я, — следующий раз твой.

— Всегда уважал твой стервозный характер, Танюха. Помнишь, в восьмом классе пацаны меня «жиртрестом» дразнили? Ты как-то мимо шла, а один из них прошипел: «Отдай Валерке свой лифчик, у него сиськи выросли». А ты ему: «Я лучше тебе лифчик отдам, чтоб ты им свой рот заткнул!» Они от меня тогда и отстали.

— Не помню, Валера, — выдохнула я, внутренне собираясь для непростого разговора. — Потом уж столько всего случилось.

В душном кабинете, обставленном потертой мебелью, пахло пылью и клеем, на трех столах возвышались папки с бумагами. Стены пестрели наградными листами и фотографиями преступников. На стенде в углу темнели снимки трупов, видимо жертв: распухшие серые лица, слипшиеся волосы.

Жуть. Мои колени дрогнули. А я тут с пирожными и с разговорами про пирожки. Уловив мой взгляд, Валерка спешно задвинул стенд за огромный шкаф и, включив чайник, разложил по тарелкам принесенные мною сладости.

— Ладно, Танюш, — он кивнул в сторону стенда. — Такие картинки аппетит улучшают. Они напоминают, что жизнь коротка.

Я проглотила его грубую шутку и, присев, начала рассказывать историю, первые строчки которой жизнь написала еще во время моей работы в стройотряде «Проводница».

Попала я тогда в поездку напарницей к крепкой рябой тете Гале. Однажды на подъезде к станции недалеко от Новосибирска монотонную песню колес и подрагивающие за окнами пейзажи оживили радостные Галины вопли. Мелькнув крутыми бедрами, она гаркнула: «Танюха, мы к N-ску подъезжаем. Смотри, кто выходит и заходит, а я за пирожками. У меня на весь состав заказ. Тебе брать?»

Я, не успев ответить, лишь взглядом уловила крупный силуэт спрыгнувшей с подножки напарницы. В ее руках мелькнули две огромные сумки. Еще мне бросилось в глаза покосившееся здание вокзала маленького провинциального городка, унылый заплеванный перрон и ларек с облупившейся краской на стенах. Скучный, ничем не примечательный вид N-ска на фоне блеклых тополей и кустарников.

Через несколько минут Галя, раскрасневшаяся, довольная, внесла в наше полукупе сумки. Вскоре налетели проводницы всего состава, и одна за другой, радостно мурлыкая, разобрали аппетитно пахнущие пакеты.

— Заряжай чай, Танюха, — скомандовала Галина. — Такой стряпни ты еще не ела.

Я покорно заварила чай, недоверчиво глядя на разложенные по тарелкам пирожки.

— Ты не куксись. Все проверено. Та, что их печет, санитаркой работает. Чистюха. Мне ее одна пассажирка из N-ска посоветовала, сказала, весь город к ней за пирожками бегает. Вот попробуй. Я разные взяла: с яйцом и луком, с рисом. С мясом у нее — пальчики оближешь! Она кабанчиков держит. Все свое, домашнее. А с ливером, — Галина блаженно замычала, — это ее конек. Вкуснятина!

Я с опаской взяла обернутый в вощеную бумагу горячий пирожок и надкусила. Сочная начинка и обволакивающая ее рыхлая мякоть ароматного теста заставили меня протяжно вздохнуть от удовольствия.

Так я узнала про Нюру. И на пути следования из Новосибирск в Алма-Ату, Москву, Ташкент, все проводники состава объедались ее пирожками. Перед отъездом по маршруту я посылала Нюре заказ телеграммой. Тогда сухая бойкая женщина лет сорока в серой кофте и поношенной юбке спешила к прибытию поезда. Каждый раз восклицая «Кушайте, девчата. С пылу с жару», Нюра вручала нам огромную, вкусно пахнущую сумку.

Валерка, поднося к губам кружку и потягивая чай, внимательно слушал мое повествование. Наконец я завершила свой рассказ драматическим аккордом:

— И вот пару дней назад я читаю в газете, что санитарка родильного отделения, эта самая Нюра, выносила из больницы плаценту и готовила из нее фарш для пирожков!

Валерка напрягся, его густые брови дрогнули, и взгляд серых глаз застыл на моем лице.

— Плаценту?

— Да, она отторгается во время родов. По сути, плацента — кусочек плоти.

— Понятно. Такое положено утилизировать, — он кивнул на пластмассовое ведерко, набитое клочками бумаги, — выбросить в мусор. Вот тетя Нюра и решила: чего добру пропадать. У нас ведь, где работают, там и воруют.

— А за такое могли арестовать?

— Тебя, Тань, в этом деле что волнует? Моральная сторона? Ведь эта санитарка, получается, народ человечинкой подкармливала. Однако никто не отравился, да и тебя, вижу, не тошнит.

Он махнул на мою тарелку с россыпью крошек от съеденных пирожных.

— Уже перетошнило, — я скривила лицо, но тут же встрепенулась. — Можешь узнать подробно об этом деле?

— Могу, хотя не моя сфера. В преступлении трупов нет, — хмыкнул Валерка. — Развлекла ты меня. А то я в нашем отделе с мертвяками и грабежами совсем засох. Узнаю, только не пойму, зачем тебе это.

— У нее двое внуков, одна воспитывает.

— Она тебе кто? Может, ты мне чего не договариваешь?

— Эта женщина... мне когда-то помогла.

Я помедлила, сомневаясь, рассказать ли ему подробности ночи, заставшей меня несколько лет назад в N-ске.

Мои руки вздрогнули, и тревожный взгляд заметался по кабинету. Валерка уловил это смятение и с цепкостью сыщика изучал мое лицо. Он пристально смотрел мне чуть выше переносицы в точку, называемую в восточных учениях «третьим глазом».

Мне хотелось выдать Валерке покороче неприятную историю и насовсем стереть ее из памяти. Однако подробности бесцеремонно вырывались наружу.

В тот год я возглавляла группу, занятую в большом проекте по договору с руководством N-ска. Сильные холода начались уже в конце октября, а в начале ноября обрушились морозы до минус двадцати. Закончить проект к концу года наш отдел не успевал. Пришлось мне ехать в N-ск договариваться с местной администрацией об изменении сроков.

Покачиваясь в электричке, я вспоминала про Нюрины пирожки. Ездить поездами после студенческих лет мне не приходилось — летала только самолетами. Пейзажи, нарисованные бурыми комьями грязного снега, обледеневшие провода, чернеющие на полинявшем небе, и ребра мостов совсем не вязались с моими яркими воспоминаниями юности. «Да, — звенели во мне ледяные рельсы, — я «комнатная сибирячка», влюбленная в лето и страдающая зимой».

Встретил меня в N-ске один из замов главы района, Константин Николаевич. Знала я его давненько и обращалась на «ты». Острые языки болтали о его любовных похождениях и двух разводах, однако Константин отличался деловой хваткой и умел решать проблемы.

В полдень, взглянув на часы, он заметил:

— Хоть атомный взрыв, Таня, а обед по расписанию!

Вскоре за нами заехала машина. В ней сидела молодая вертлявая женщина в шубе и бриллиантах. Костя представил мне свою третью жену, Марину. За обедом в кафе ее пытливый взгляд сосредоточенно ощупывал мои губы и пальцы. Когда, вильнув соблазнительными ягодицами, Марина удалилась в туалет, Костя вздохнул:

— Влюбился... на старости.

— На какой старости? Тебе ведь только сорок пять! — я удивленно пожала плечами. Костя, поджарый, с правильными чертами лица и густой русой шевелюрой, действительно выглядел отлично.

— Да, но она на восемнадцать лет моложе! Вот я в тревоге... — и вдруг он, сверкнув глазами, прошептал: — А ты ей понравилась. Я заметил.

— Ну, мне двадцать девять, могу с ней подружиться, — равнодушно продолжала я, решив не обсуждать вульгарные манеры и плоское размалеванное лицо Костиной избранницы.

К вечеру началась вьюга. Мы работали в кабинете, и взгляд с листов ватмана, пестревших чертежами, невольно переползал к белому окну. Стекла в нем дрожали от порывов ветра.

— Не волнуйся, скоро закончим. Последняя электричка в девять. Палыч, мой водитель, тебя прям к вагону доставит, — заверил Костя.

Через час, облепленный ледяной коркой, словно глазированный заяц, ввалился Палыч:

 — Вечерние электрички отменили. Буран.

— Звони домой, Таня! — распорядился Костя. — У нас переночуешь, а завтра распогодится.

Мы проехали по заметенным снегом дорогам, молчаливым, словно окаменевшим. Я увидела на табличке знакомое название улицы, и цепкая память подсказала адрес тети Нюры, в пору моих проводницких поездок я посылала на этот адрес телеграммы с заказом на пирожки. Дом Кости, новый, современный, возвышался недалеко от ее приземистого домишки. Хозяин что-то бубнил про еще не достроенный забор и кованые ворота, про итальянскую плитку и испанскую сантехнику.

Как и все местные князьки, Константин Николаевич жил с размахом: роскошная мебель, заморские вина, икра на серебряной тарелке, баварская посуда, кузнецовский фарфор.

Костя развлекал меня интеллектуальными разговорами, его молодая жена тупо молчала, лишь иногда поддакивая. Когда съеденное и выпитое блаженно расслабило мое напряженное после трудного дня тело, Марина удалилась и вернулась в полупрозрачном коротком халатике. Поставив на стол чайник и коробку конфет, она прошлась около меня. В разрезе ее халата мелькнули загорелые ноги, а под тонким атласом колыхнулась тяжелая грудь. Затем, многозначительно глянув на Костю, молодая жена промяукала:

 — Я ванну приготовлю, — и направилась на второй этаж, зацокав шпильками по дубовым ступенькам.

Костя придвинулся ко мне и, обдав водочным духом, шумно задышал:

— Тань, понимаешь, Марину, чтобы удержать в нашей дыре, удивлять надо. Ну, такая игра. В общем, она втроем любит. Хочет со мной и еще... мужчину или женщину. Вижу, с тобой она не против.

— Ты сумасшедший? — прошипела я, отпрянув и пытаясь снять его назойливые руки со своих колен.

— Подожди, тебе понравится. Может... ты уже пробовала? — Костя прижимался, стараясь коснуться моего бедра своей вздыбленной плотью.

— А еще, — скорчив презрительную гримасу, прохрипел он, — я ведь знаю, почему ты с Мишкой разошлась. Застукал он тебя с практикантом. Так что не играй тут в невинность!

Вскакивая из-за стола, я толкнула Костю в грудь, и он, падая вместе со стулом, зацепился за скатерть. Грохот смешался с матерным криком и звоном посуды. Я вылетела в прихожую, на бегу подхватив сумку, мгновенно сунула ноги в сапоги и накинула дубленку. В юности меня прочили в сборную Сибири по волейболу, и во мне еще жили отличная реакция и скорость.

Ледяной воздух схватил меня в объятья. Метель успокоилась, и под черным звездным небом постанывала тишина. Снег, как разбитый фарфор, зло сверкал мне навстречу с пустынной улицы. Ее освещали редкие фонари и тусклые окна домов. Машины уже примяли сугробы, и ноги, не скользя, чуть утопали в бурой каше. Пробежав метров сто вдоль соседних домов и прислонившись к высокому забору, чтобы перевести дух, я услышала, как Костя несколько минут сдавленно выкрикивал в морозную пустоту мое имя.

Вскоре глаза отыскали знакомый адрес. Мои окоченевшие руки толкнули ветхую калитку, и я в два прыжка оказалась у дома.

— Хто там? — раздался дрогнувший голос.

— Тетя Нюра, откройте, пожалуйста! — задыхаясь, выпалила я.

За дверью что-то брякнуло, потом заскрипела щеколда. В лицо мне ударил сладкий аромат сдобы, подкисленный запахом дрожжей и соленой капусты...

Валерка, выслушав, гневно процедил:

— Вот тогда надо было мне сказать! Как, ты говоришь, его фамилия?

— Нет! — я настойчиво покачала головой. — Дело прошлое. Проект наш приняли и хорошо заплатили. Костя приезжал с извинениями, говорил, что он тогда искал меня полночи.

— Значит, ты у Нюры ночевала? — Валера положил шершавые ладони на мою руку.

— Да. Она с трудом, а все же меня вспомнила, хотя почти пятнадцать лет не виделись. За это время у нее большое горе случилось. Помнишь самолет на...? Ее дочка с зятем там погибли. Хорошо, детей с собой не взяли. Вот Нюра с внуками и осталась. Одному тогда восемь лет было, другой — пять. Родственников больше нет. А если ее арестовали, то с кем дети?

Валера позвонил через два дня:

— Нюра твоя под домашним арестом до суда. Ей год тюрьмы или условное светит. Это злоупотребление служебным положением. Но можно и легче обойтись, ведь она опекун двух несовершеннолетних. А хочешь, к ней съездим? И со следаком встретимся, который это дело ведет.

— Спасибо. Давай съездим. Скажи когда, я с работы отпрошусь.

— А еще про плаценту, — он прокашлялся. — Наш судмедэксперт Игорь, толковый мужик, говорит, из нее лекарства делают, да и в косметике применяют. Во многих культурах считают, что ее употребление потенцию лечит и возбуждает желание, — Валеркин голос мягко заурчал. — Ну... то самое. Может, Тань, ты после тех пирожков такая?

— Какая?

— Неотразимая!

— Ты, Ребрун, для мента слишком сентиментален, — я звонко рассмеялась.

Валерка замолчал, я слышала в трубке его дыхание и шелест бумаг. Видимо, он перелистывал очередное уголовное дело.

— Хорошо, — наконец отозвался он. — Позвоню завтра, скажу, когда поедем. Как я понимаю, после случившегося этой женщине из N-ска лучше уехать... насовсем.

Удивляясь себе, я с волнением выбирала одежду для поездки с Валерой в N-ск, будто на свидание. С верхней полки шкафа блеснула металлическая коробка, набитая старыми фотографиями. Достав школьные снимки, я с улыбкой взглянула на юные озорные лица. И вдруг, проглотив спазм волнения, заметила, что голова Валерки, в то время неуклюжего коротышки, на всех фотографиях повернута в мою сторону. А я и не замечала, никогда не замечала!

Я закрыла ладонями пылающее лицо, вспоминая наши школьные пирушки и танцы. Он ведь всегда оказывался рядом... то со стаканом воды, то с тарелкой приготовленных для меня бутербродов.

 Мне вдруг стало душно, и я бросилась к окну. В распахнутую форточку втиснулось дыхание ранней осени: запах подгнивших листьев и еще благоухающих цветов. И молодость, спелая, но уже мудрая, открывала мне новую страницу.

Почти каждый год мне удается побывать на море в Одессе. Тогда я встречаюсь в Николаеве с родственниками. Все они работали в пекарне, а в пору открытия кооперативов организовали свою кондитерскую. Я позвонила дяде Вите в день его рождения и после поздравлений спросила о делах.

— Отлично, Танюша! — воскликнул он. — Мы тебя все время с благодарностью вспоминаем. Нюра, которую мы взяли по твоей просьбе, просто золото. Ты ведь летом приедешь?

— Собираемся, — неуверенно бросила я.

— Вдвоем будете? С парнем твоим? Как его...?

— Валера.

— Ждем. А мы к лету как раз пирожковую открываем. Уже оборудование на неделе завезут и название придумали.

— Какое?

— «С пылу с жару!» Это Нюра предложила, и всем понравилось.