• 2021-4 (34)

Девять попыток понять

* * *

К хрущовкам липло всё, чему не лень,
чему у нас не разглашали цену.
Ещё я помню дождик набекрень
и синюю ментовскую сирену

под цвет — из мойвы — маминых котлет
и тяжести студенческих подглазий.
Стояла ночь, как дружеский совет,
как пауза в незавершённой фразе.

Я выбежала из подъезда в тьму
и, на дороге подобрав булыжник,
окно разбила в собственном дому,
как будто он чужой стал мне и лишний.

* * *
 
Девочке подстригли волосы,
ходит девочка в бассейн,
повторяет робким голосом:
отправляйтесь к чёрту все.

Научилась жить по нотам и
по картинкам букваря,
и ночами беспилотными
улетает за моря.

И несёт мешками чёрными
под глазами страх и злость,
тащит дневники с пятёрками,
в синяках чтоб не пришлось

* * *

Всё, что нам выпало, вывалилось из нас,
как требуха, недоношенный плод и так далее.
В каждом глазу недолеченная весна
и на свадьбу подаренное
Цинандали.

Поклонники чтива, Deep Purple и общественных бань,
фарцовщики смыслом, братаны и пижоны,
поскрёбыши веры, где русский без Господа — дрянь,
исчадия ада
без водки дешёвой.

Врач не советует пить и гадать на кишках.
Только представить: стадионами шли мы
к пасторам финским при очках и брюшках —
слушать про жизнь после смерти
любимых.

Пел: «Никогда ты меня...» угасающий век,
толпа бесновалась в буфете Ленкома.
В человеке неслышно заканчивался человек,
и мироточила на Бронной
икона.

* * *

Накатят светлою волною
туманы, ровные стога.
Вот речка вышла из запоя,
и протрезвели берега,
дымит костёр над влажной кручей,
а мы на даче, мы вдвоём
гадаем, что нам Бог поручит,
когда чай с вишнею допьём
под песни «Спидолы» латвийской
и позывные «Маяка».
Там до сих пор ерошит листья
шальная радость ветерка,
и до сих пор, не зная броду,
ко мне приходит этот день,
ступает с берега на воду
и не отбрасывает тень.

* * *

Баррикады на улице Герцена,
малолюдно, почти никого,
где бы мирно присесть и согреться бы,
и на всё помотать головой?

Утром видели танки в ленобласти.
Воздух жёсткий, ветрами избит,
мы стоим у Невы, как у пропасти,
и хабарики тушим в гранит.

Машинально о чём-то спросила я,
разбивая молчанья сосуд,
и какая-то сила счастливая
собрала черепки на весу.

Кровь горела, колола иголками,
отовсюду смотрел небосвод
высоченными светлыми окнами,
и казалось, что смерть не придёт.

И что выйдем, одетые в простыни,
на Фонтанку, на Аничков мост,
коммунальными тропами звёздными,
с золотыми пригоршнями слёз.

* * *

 Антону В.

Для остановки здорового сердца в конце девяностых,
в сущности, надо не так уж и много:
чтобы любимая бросила, кинула в осень
на поле с дождём и картошкой — за зуб и за око.

Чтобы потом, сколько лет неизвестно,
нянчить кота Чебурашку, чья мордочка лисья
ждёт, что вернётся она в пыли звездной,
и к ветвям прирастут облетевшие листья.

Взять велосипед распогоженным утром в субботу
и поехать к родителям вдоль Чёрной речки,
пока наверху санитары Господней пехоты
крадут этанол из походной аптечки.

* * *

Дорогу не достроили и бросили,
подрядчик сел за кражу и обман.
Мы к ней пришли простуженною осенью:
кусок моста над бездной и туман.

И мы тогда пообещали клятвенно,
что это место — наше, и навек
белеет снег нехожеными пятнами,
вполне обыкновенный первый снег.

Я вздрогнула от холодка вороньего,
и над обрывом времени, вдали,
во мгле взлетела птица, словно молния
с постапокалиптической земли.

* * *

Такая осень — подойти к окну,
и утонуть в нём, как типичный лузер.
Мы вместе уходили на войну
и с поля боя вместе не вернулись,
и — никого, кто верил бы и ждал
в навязшей колыбели революций.
Воспоминанья трутся, как наждак,
износу и тискам не поддаются.
Но всё же — осень, пусть не такова,
как нам хотелось и моглось когда-то,
и в ней произнесённые слова
устами неизвестного солдата.

* * *

Томатный сок и хлеба на три дня —
цена самостоятельности дерзкой.
Нет света, но достаточно огня
у чудаков, не вышедших из детства.

Что будем есть, ей богу, не вопрос
при пачке не просушенных «Родопи»,
а с ней мы одиноки не всерьёз
в отечественной мгле антиутопий.

Ещё щенок, подобранный на страх
и риск, что хлеб закончится досрочно.
Наш список раздувался, как сатрап,
особенно холодной гулкой ночью.

Мне легче вспомнить, не было чего
на том листке, протёршемся на сгибах.
Но мы вкушали жизнь, как вещество —
за это за одно уже спасибо

мы говорили, мы кричали ей,
гугнивой, тугоухой и нескладной,
за курево, собак, и голубей,
трёхдневный хлеб, солёный сок томатный.

Поделиться