• 2021-4 (34)

+++

Студено было в ноябре,

со снегом на Казанскую.

И боль моя в твоем ребре

не унималась. А казалось бы…

Грей чайник, яблоком хрусти

и в этой темени

ты только слышишь, как пульсирует

родник на темени.

 

+++

Пойдем, померзнем у воды,

прозрачной и студеной,

где утки — сгусток красоты —

сливаются с зеленым

сосновым бором на горе,

песчаные отвалы.

Тарзанка бьется на ветру,

как гражданин усталый.

 

+++

Драп старого немодного пальто,

с плечами круглыми былой веселой силы,

когда все небо было — только синим,

без вариантов. Восемь лет носила.

Его глубокий космос и дыханье,

в подкладке, как туманность Андромеды,

остатки запаха болгарского дезодоранта,

и пуговиц оторванных кометы.

 

+++

Не заблудись в себе,

иди на голос мой.

Сегодня я — река,

сегодня я рекой,

холодной, темною,

невнятною, изустной,

всплеснув руками,

повернула русло.

Так надоели ямы, камни в почках,

бутылки, шины, с пустотою бочки,

русалок депрессивные мотивы,

Офелия, застрявшая под ивой.

И на авось, и напролом.

Сама себе река.

Ныряльщик разобьет свой лоб.

Прокормится рыбак.

 

 

+++

Корова — избушка на сваях.

Тень от нее глубока.

Под тяжестью оседают

бревенчатые бока.

 

Внутренние хоромы:

изобилье тепла и всего

добра коровьей утробы.

Свет тонкий, едва рассвело.

Из тумана всплывает стадо:

полупрозрачно, рогато,

просачиваясь, как часовни

сквозь парное марево сонное,

неся технологии Бога

в молчанье своем волооком.

 

+++

Волчьи свадьбы. Привет, Вирджиния!

С таким лицом — ну какая ты ВУЛФ?

Хоть жизнь и бывает порой прижимиста,

ты для духа всегда сыщешь луг,

лог, падь, волчьи угодья.

Безлюдье. С собой всегда интересно,

откуда берется, куда уходит

твоей любви одноактная пьеса.

 

+++

Жакетом, брошенным на стуле,

январь обвис.

Нас обманули

(всегда ведь кто-то виноват).

Воздухоплавает дурак,

тревожа струны жизни бренной,

пикирует, как кур в ощип,

в горнило, где бурлят борщи

и мозговая кость вселенной.

 

+++

Кончай молчать. Отчаянье не метод.

Кому и что ты хочешь не сказать?

Электростанции на перекатах Леты

не прекращают белый свет качать.

 Пусть реверс. Как обычно, с опозданием.

Все так бело, когда бабахнет по глазам!

И на мемориальных досках зданий,

читаем: «Здесь был рай». Кому сказать?

Коммуникаций вены износились,

стремится к точке круг нам разрешенных тем.

Безмолвие не требует усилий,

как мамонтенок в вечной мерзлоте.

 

+++

Дремлет Деметра — земля наша мать.

Образ всеобщий и собирательный,

без метафор. Начни копать

и выроешь обязательно

корни, наверняка, свои,

(не зря же так свело поясницу!)

Повилика любовью погубит пшеницу,

как повелось у земли.

 

+++

Хочешь вгрызться зубами в смысла мосол?

Я пью минералку счастья,

в нос шибает, но хорошо,

всё — настоящее!

Чем ближе к земле — зеленее трава

и золотом блещет бронзовка,

будто грозой омытый трамвай

или капельницы иголка.

+++

А тени-то уже не те,

толстеют, склонны к немоте,

нет неги в них и нет прозрачности,

подстрочник. Линия плеча

от подбородка скрипача,

ввинтившегося в темень фрачную,

и всё к себе, всё очень личное

наматывается на смычок:

прыть беличья, беспечность птичья,

не холодно, не горячо.

Такая августа политика,

чьи дни, как дроби сокращаются,

а тени всё темней и длительней,

как заговорщики в плащах.

 

+++

Попустило? Полегчало

тела ложное начало.

Водки ложную идею

волжская волна качала.

Что ты хочешь?

Что неймется?

Птичий щебет в горле бьется.

Бесполезны (см. Тютчев)

слов конструкции летучие.

Недотянут, недороют,

суть под насыпями скроют.

Лучше так — на полупальцах,

что-то там к чему-то тянется.

Каждый день душа рождается.

 

+++

Полет нормальный. В штатном режиме

печали, что возвращается вечером,

будто с работы, своё отслужив

и заработав лень и беспечность,

необязательность (мы в своем праве!),

внутренней Монголией можем править,

прясть текст, из глаз и уст

влагу сбирая — пчелиная матка,

спи сладко, чуть шевелясь, как куст

под ветром, под утро, под звон жаворонка.

Ладно, палку не перегибай:

проще, лучше, короче, дороже -

на трех языках: край, край, край!

Вот и гоняй по нему, внедорожник.

 

+++

Поделочный камень белого света

с голубыми прожилками рек,

как вены на тощих ногах деда,

почти отмотавшего срок

беспечности, радости, изнеможения,

ситный, ржаной, белый кирпич

для поддержания и продолжения

седьмое колено щебет птичий

ни корабля и ни двора

и не хрена, так легче идти,

являясь носителем языка

зяблика, щурки, неясыти.

 

 

 

1 Мая

(набор цветных диапозитивов)

 

Бродят соки в темноте вальпургиевой ночи,

натыкаясь на стволы, на ощупь, по наитию,

тиной маленьких озер, где в молоке клокочет

лягушек неумолчный хор, требуя развития,

возни, восторгов, тонких струн —

нанизывать росу и ландыш,

и майский жук уходит в грунт,

в чабрец заброшенного кладбища,

шипят хвощи, снуют во мраке,

лоснится черный плащ плюща,

лещи, как мокрые собаки,

гоняют в заводи щучат.

Веселые усилья листьев,

колени, крылья — мир неистов,

свист соловья, полёвки шорох,

туман твердеет будто творог,

так плотен — хочешь, режь ножом,

и каждый атом обнажен.

 

А вот и Пан, но он пропал

в своей телесности и тучности,

и космос, требующий точности,

столь удивлен сияньем, сочностью

планет и звезд, небесных тел,

что обессилел и вспотел.

Его сменила у руля вселенной

влажная земля.

 

+++

Жена Пикассо. Семьдесят седьмая.

Семьдесят семь годов тому назад.

Вот тюбик охры золотистой давит,

хохочет в треугольные глаза.

Поди, спроси у этой пенной розы,

у лилии пылающей спроси,

какие он заказывал ей позы,

как требовал и красоты и сил,

понятных лишь быкам и минотаврам.

Трава, дурманящая мозг, кровища…

И нет конца холстам, романам, травмам,

простоволосым, темнооким, хищным.

Зубастой графики трепещущий пергамент

по локоть мастеру. Вол продавил листы.

Шар лысой головы — нагретый камень.

И нежность странная, похожая на стыд.