• 2021-2 (32)

На выходе

 

"А мы такие зимы знали, 
Вжились в такие холода"
 Илья Эренбург

Стучат колёса поезда "та-дам",
и ложечки в стаканах подпевают;
я проезжаю мимо труб и дамб
и лакирую виды ржавым чаем.

Макают в небо сосны рукава,
глотают люди зимний пар задаром;
а мне пока на это наплевать,
я мчусь на паровозе с кочегаром.

Высматриваю куцые бока
гремящих кандалами алабаев,
доносится тоска издалека,
но я её отлично понимаю.

Я еду, и бегут года со мной,
за окнами зима без изменений,
но со своей извечной белизной
и утомлённым обликом селений.

Куда ты рвёшься экстренный состав?
Конечный пункт — седая поволока,
где долгая дорога умотав,
взглянув мельком, взметнётся как сорока.

И я останусь с памятью своей,
где лай собак и гиблые сугробы,
подсвеченные грудки снегирей,
прогорклый вкус "Рябиновой особой".

 

 

 

До зимы то хворь, то скука

 

До зимы — то хворь, то скука,

то промозглый сизый дым;

опускаешь в воду руку,

на ладони — дождь-налим.

 

Шевелит усами плавно,

соскользнёт, обдав листвой,

за церквушкой православной,

что стоит на Моховой.

 

Ты сутулишься и бродишь

вдоль трамвайного кольца,

словно врановый сородич,

и не стоит отрицать,

 

что в холодной суматохе

день растягивает срок...

Кто-то склёвывает крохи,

кто-то складывает впрок.

 

Под ногами чахнет почва,

подвывают башмаки;

меж раздолбанных обочин

тянут лямку земляки.

 

 

 

Собака воет, открыты окна

 

Собака воет, открыты окна,

пейзаж унылый, старуха-осень.

Зовёт с усердием: — Хватит мокнуть,

слюна стекает с небесных дёсен.

 

Патлатый хиппи ерошит листья,

"орёт на полную" Дженис Джоплин;

легальный ветер с ухмылкой лисьей

в карманах шарит, но ты всё пропил.

 

А что осталось, на паперть бросил,

ножами резать — куда как проще!

оскал у холода явно пёсий,

и под ногами земля на ощупь.

 

 

 

Непогода

 

Зонтов матерчатые своды,

как поплавки над головой;

на стёклах города разводы,

и желоба полны водой.

Такая сырость, словно влага

ни четверть круга не отдаст.

Землевращение, как сага,

где родовитой почвы пласт

проводит воздух через арки,

а человек идёт за ним

сквозь невесомый дым цигарки —

и хрупок он, и уязвим

от слёз вселенского потопа

и вымерзающих небес.

Ему быстрее бы дотопать

до обжитых и ясных мест,

где всё понятно и знакомо:

вот это — двор, а это — пёс,

но путь до дома так изломан,

что всё движенье на износ.

И жизнь упрямится, как спички

и отсыревшие огни...

Но человек идёт, не хнычет,

и ход его не изменим.

 

 

 

Атама

 

Тяжёлый воздух на слои

поделит сонную обитель,

все переиграны бои,

осталось вечное:

— Любите

сведенье улиц к одному

узкоколейному проспекту...

Накинут маревый хомут

для дополнения к комплекту

стоящих зданий над водой

в чьих лёгких плещется свобода.

Зевает дворик родовой

под строгим взглядом кукловода.

Легко читаем Петербург,

объёмный город полон звуков,

охват количества дежурств

соизмерим с конторской мукой

смотреть на виды за стеклом

сквозь искажение теплицы,

как рассекают косяком

свет люди-рыбы, люди-птицы.

 

 

 

Приходит время для раздумий

 

Приходит время для раздумий,

но словно к смерти торопясь,

над кручей молится игумен,

как на чумной иконостас.

 

Летят под пение псалтыри

листвой побитые щеглы,

иные плоскости расширив

их крылья к ночи тяжелы.

 

И тот, кто выглядит нелепо,

и тот, кто прячется внутри

сдают сейчас без боя крепость,

и поздно мудрствовать:

— Презри,

 

чужие истины и зимы,

и холод храмовых годин,

чьи небеса несокрушимы,

как треск ославленных осин.