• 2021-1 (31)

Электронный пепел писем

 

 

* * *

Тот въевшийся нищенский запах вокзала,

страна, что меня от себя отвязала

и месяц угрюмый над чащей лесной —

да, всё это было и будет со мной,

 

замызганный смысл изначального слова,

разбойная рваная vita nuova,

и вкус металлический тёмных времён,

и тот колокольный серебряный звон,

 

и вал эпидемий, и шквал катаклизмов

от переворотов до каннибализма...

На чёрта на чёртовом том колесе

мы оптом зависли, не в розницу — все?

 

Когда Соломон разлюбил Суламиту,

когда содомит возлюбил содомита,

казалось, ещё далеко до конца

с тюрьмой да сумой от венца до свинца.

 

Но кончилось время надежд и прелюдий,

лежит голова Олоферна на блюде,

а рядом Креститель — святой Иоанн,

накрыты столы земляничных полян.

 

Так выпьем цикуту за племя людское,

за эту лечебницу с вечным покоем,

за то, что последний живой аксакал

на розовом мерсе в астрал проскакал...

 

 

 

* * *

один роман, десятки рассказов, сотни эссе

и дожди стихов, что стихают, как ливни...

я никогда не писала верлибры

и теперь не пишу — этот пишется сам,

осень с тёмными вечерами,

листья с рыжим огненным светом...

я не люблю своё краткое имя

с твёрдым раскатистым "ра",

признаю только полное,

его переливы на альт-саксофоне

с хриплым протяжным "ри",

мне по-прежнему нравится петь,

но гитару я разлюбила,

она на стене повисла и от обиды воет,

обрывая струны одну за другой...

меня никогда не узнает "Знамя",

я — не прихожанка тусовок,

я сама по себе всю жизнь, до-жизнь и после-жизнь тоже...

мне нравились путешествия за край света,

в них ритмично мечталось

о златорунной любви,

которой не было, нет и не будет,

и всё-таки она может быть

в другом измерении,

где-то в сумерках, в просвете между мирами,

я иду к этому просвету всю жизнь,

не приближаясь и не отдаляясь...

заблудилась — и забрезжил первый верлибр,

всё оказалось просто и даже занятно,

его не опечатают в "Новом мире"

и какой-то ещё "Новой юности",

сеть ловила меня, но не поймала,

я сама по себе, сама по себе, сама по себе...

 

 

 

* * *

Просоленный мрамор Венеции

и запах лагуны морской,

как будто крепчайшие специи

рассыпаны щедрой рукой,

 

летит под созвездием Овна,

играя своей красотой,

в порфире, багровом и огненном,

в гранитной рубахе простой,

 

дворцы её, грозные в сумерки,

бредут по колено в воде,

они ещё вовсе не умерли,

они прорастают везде,

 

морской известняк, словно кружево,

агат, аметист, малахит —

Венеция вечною суженой

всех странников мира манит.

 

И даже за гранью сознанья

прапамять запомнит навек:

Венеция — стиль мирозданья,

и ею велик человек.

 

 

 

 

* * *

Я не поеду в южную америку

и в северную тоже не поеду,

мне эта карнавальная истерика

неведома и страх давно неведом,

 

я здесь, в своём привычном одиночестве,

без визы и без права на свободу

подмены ненавижу, мне не хочется

бежать в толпе в любое время года...

 

Мне тошно от унылых позитивчиков,

от этих гифок, чатов, хайпов, зумов,

от текстов, ненавязчивых мотивчиков,

от зуда инстаграмного и бума...

 

Вот Бродского опять отъюбилеили,

из комнаты не выходя наружу,

и где-то виртуальными аллеями

фанаты неотловленные кружат...

 

Амнистия! все ринулись на пастбища,

рога трубят, разрешено веселье...

Вокруг костры, ристалища и капища,

и нет нигде надежды на спасенье...

 

 

 

* * *

Звоните близким, пока они живы,

да будут ваши слова не лживы,

да будут тёплыми голоса,

да будет чувство сильней, чем разум,

да будет лёгкой каждая фраза,

пока ещё далеки небеса...

 

Звоните близким, когда им больно,

звоните часто, звоните вольно,

печаль бесконечна, жизнь коротка,

продлить её может звонок с вокзала,

как скорая помощь, что не опоздала,

как с миром протянутая рука...

 

Слышите, кто-то зовёт вас ночами?

Звоните отчаянно, словно случайно,

потом будет поздно, погаснет свеча,

потом будет страшно и неисправимо,

звоните из Праги, звоните из Рима,

Парижа и Питера, чтоб не молчать..

.

Их крик малахольный, как звон колокольный,

он так оглушает: мне больно, мне больно! —

сквозь все расстояния и времена,

сквозь непониманье, обиду, досаду

звоните, пока у вас есть адресаты,

и вам ещё дороги их имена.

 

 

 

* * *

я — поломанная кукла,

бесполезная, немая,

ах вы, гусли мои, гугли,

ничего не понимаю...

 

время-ночь меня накрыло

душным чёрным покрывалом,

непригожа и бескрыла,

нас на мусорке навалом...

 

раньше многих я спасала,

забавляла-веселила,

а теперь отпетой стала,

кукол сломанных — на мыло!

 

помню праздник мой бесценный,

буратин и карабасов,

я — мальвина, мне на сцену

к саксофонам, контрабасам...

 

где-то там гуляет ветер,

понт шумит под первым снегом

и смеются чьи-то дети

между альфой и омегой...

 

 

* * *

Вся наша жизнь — вертеп на сваях,

высокая до звёзд вода,

летим в одном ковчеге с вами

и не воротимся туда:

 

в год пограничных коридоров,

пустых и гулких площадей,

в сырое время слёз и споров,

случайных и чужих людей;

 

под Рождество, белил белее,

снег выпал, медленный, густой,

ночь у обрыва, что ж, смелее,

к надежде новой на постой.

 

Мы все теперь уже другие,

за тех, кто в небе, пьём до дна,

вертеп нас вертит — время Вия,

лишь кукольнику цель видна,

 

вертеп на сваях, рыбы, птицы,

младенец в яслях, оберег.

И в ночь рождественскую снится:

вода, гондола, ветер, снег...

 

 

* * *

электронный пепел писем в вотсапе,

виртуальный нож, пронзающий сердце,

кто-то в схимники ушёл, кто-то запил,

кто-то канул в электронный освенцим,

 

две недели с рождеством поздравляют,

сеть в завалах от лубочных открыток,

вифлеемская звезда догорает

и волхвам пути-дороги закрыты,

 

электронная мария с младенцем,

рядом дремлет виртуальный иосиф...

ну куда же мне, о господи, деться

в эту зиму, превращённую в осень,

 

в этом мире, потерявшем реальность,

где ни эллина нет, нИ иудея?

ты — не чудо, госпожа виртуальность,

ты — чудовище, ты — пепел помпеи;

 

после каждого исхода из жизни

остаётся лишь аккаунт в фейсбуке,

славословие пустое на тризне

и рыдающие смайлики-суки...

 

ох, не спится мне рождественской ночью,

за окном долдонит дождь до потопа,

эту чашу, этот мир, авва отче,

увези за край земли автостопом...

 

есть у времени зловещие меты,

все концы цивилизаций похожи,

стали ветхими любые заветы:

никому никто нигде не поможет.

 

 

* * *

я не знаю, зачем я вернулась оттуда,

там приёмный покой без надежды на чудо,

там ни боли, ни страха, ни прочей тщеты,

там сливаешься с небом заоблачным ты...

 

я не знаю, зачем, я не знаю, надолго ль,

я контракт с этим миром досрочно расторгла,

и теперь я свободна от всех и всего,

возвращаюсь без визы домой в рождество...

 

я жила на свету и скиталась по свету

беззаконной безбашенной беглой кометой,

вся в страстях, как в иголках,

где — ёлка, где — ёж,

каждый взгляд — звездопад, каждый промах — как нож...

 

всё, что было, пребудет со мною отныне,

я бреду по своей персональной пустыне,

задувает хамсин — мой каратель и страж,

и чем ближе оазис, тем ярче мираж...

 

 

* * *

Ну да, мешает спать Париж,

заоблачный, в снегу,

мой друг, ты тоже там не спишь

на дальнем берегу,

 

а я смотрю на Нотр-Дам,

на Люксембургский сад,

и снег струится по губам,

уходит в небеса...

 

Париж опять мешает спать

и синий снег вокруг,

и стало, в общем, наплевать,

кто враг тебе, кто друг,

 

в каких краях сейчас жара,

в каких мороз, метель,

парижским снегом до утра

мне замело постель.

 

Пока январь и новый год

и шуба на гвозде,

и снег идёт, и снег идёт,

и снег идёт везде,

 

и святки, чтобы вновь гадать:

семёрка, тройка, туз,

круговорот случайных дат

и легковесных муз,

 

прости, Париж, прощай, Монмартр,

и арки, и мосты,

кафе Де Флор, Флобер и Сартр,

и ты, мон шер, и ты.

 

Опять мешает спать Париж

и бесконечный бег,

и я не сплю, и ты не спишь,

и снег идёт, и снег...