• 2019-3 (25)

Отцу

 

Май сорокового года.

Заключённых ровный строй.

Все они «враги народа»,

Все под «пятьдесят восьмой»

 

По протоптанной дороге,

Уходящей в никуда,

Кто-то с мыслями о Боге,

Кто-то красный от стыда,

 

Этот зол, тот — безразличен, —

Под конвоем молча шли.

Круг желаний ограничен:

От похлёбки до петли.

 

Пыль, жара, босые ноги,

Пальцы стёрты до крови.

Кто-то с мыслями о Боге,

Кто-то чувства придавив.

 

По щебёнке цвета охры —

(Трёхлинейки, вещмешки),

Матерясь плетутся «ВОХРы»

Сатанея от мошки...

 

Арестантские колонны...

Из забав — одна махра.

Сколько там ещё до зоны?

Километра полтора...

 

Солнца свежие ожоги

На побритой голове.

Меньше мыслится о Боге,

А всё больше о жратве...

 

Пожалеть и тех, и этих...

Даже думать не моги.

Два «зека» двадцатилетних, —

Тоже Родины враги...

 

— Вот уж, сука, нынче парит,

А воды у них в обрез.

— Хватит ныть, послушай, паря,

Может ломанёмся в лес?

 

Я бросаюсь «куму» в ноги,

Опрокину эту тварь.

Тут как раз овраг пологий...

Не забудь забрать «винтарь».

 

Ну чего, браток, усвоил?

Пуля, срок — одна херня.

И рванули к лесу двое

Нагло, среди бела дня.

...........................

Ветераны в нашем парке.

Май. Оркестр духовой...

И опять ужасно жарко,

Как тогда, перед войной.

 

Прошептал один чуть слышно,

Наливая до краёв:

— Помнишь, Коля?

— Помню, Миша.

— Будь здоров.

— Всегда здоров.

 

 

На скамейке в парке двое...

Два стаканчика в руках.

Два солдата, два героя,

Две звезды на пиджаках.

 

Седина — белее снега...

Непонятный разговор...

— Ну чего — за день Побега?

— За него. Давай, майор.

 

 

Пёс

 

Я ничего у жизни не прошу...

И не хочу просить, помилуй Боже...

Того, что было не стыжусь, всего дороже

мне то, что не было... и всё-таки спешу...

Мне нужно дописать, мне нужно малость...

чтобы тебя не мучила усталость,

чтобы горел камин а рядом пёс,

лежал уткнувшись мордой в лапы...

О чём он думает? Однако не дорос

до мыслей я его, и дабы

не потревожить его умный храп,

я удаляюсь в кухню, ибо слаб

я духом нынче... то есть трезв,

а что вы думали: я буду вечно резв?

И совершать какие-то поступки,

не опьянив при этом мозг? Минутку, —

а где же всё-таки припрятанный бурбон?

Ах, вот ты где, я бью тебе поклон

и наливаю ровно на два инча.

(Мы в инчах ориентируемся нынче).

Да, пёс? Пришёл... а как же? Тут как тут.

И правильно. Какой без пса уют?

Обратно в кресло, плед, стакан с бурбоном.

А пёс косится взглядом полусонным, —

велит погладить за' ухом... А то!

Разбаловал... не зверь, а чёрти что.

Сейчас бы хорошо перо, тетради...

И кликнуть девку: «Нюша, Бога ради,

свечу мне, милая, немедля принеси!

И прикажи шаманского... Мерси».

Нейдёт... Оно и так понятно — пьян поэт.

Придётся самому... Включаю свет

и шаркаю за стареньким ноутбуком...

Пёс недовольно заворочал ухом.

Зевнул натужно «тоже мне поэт!»

Пёс знает... Приближается рассвет...

 

 

Ты погляди ему в глаза

 

Ты погляди ему в глаза, — там тысячи смертей...

Он и сегодня скажет «за» спокойно, без затей.

Ему и нынче по плечу, ссылаясь на закон,

скормить полсотни палачу таких же как и он.

 

Таким же точно, под ребро легко вогнать сапог.

Чтобы оскалился хитро его усатый бог...

Ты погляди ему в глаза, — там холод вековой.

Тулупы, кашель и кирза... Бараки и конвой...

 

Там под охраной валят лес. Там кровь на снег плюют.

Там лучшая из поэтесс примерила петлю...

Там в бессловесных городах железный рыщет зверь.

Там по спине животный страх ползёт при стуке в дверь.

 

Ты погляди ему в глаза. Не задувай свечу.

Он и сегодня скажет «за» любому палачу...

 

 

Рваное...

 

Она вошла в пустой вагон, —

за ней, вздохнув, закрылись двери.

И настроение по мере

того, как исчезал перрон,

менялось к лучшему... И вот

вдали погас тяжёлый город.

А может погрузился в морок?

Неважно, всё равно не ждёт

eё никто, ничто...В окне

мелькали редкие деревья...

Как он сказал? «Прости, поверь, я...»

Одна в вагоне... В тишине

отчётливый и мерный стук

колёс по рельсам... «тики-таки».

В окне бродячие собаки...

И эта тишина вокруг

неё так давит, просто нет

возможности вздохнуть всей грудью,

под стать вагонному безлюдью

её душа пуста... Лишь след

рубцов на ней и боль от слов

недавних на ночном перроне.

Сказал: «Никто тебя не гонит».

Не гонит... Видимо таков

её удел... «не гонит»... Ночь

сгустилась за стеклом вагона.

«Тик-так» колёса на полтона

фальшивят... Тики-таки... Прочь!

 

 

Песня Гитары

 

Я куплет допою...

Хоть немного ещё постою

На краю...

В. Высоцкий

 

Меня вырезал опытный мастер

Из чистейших древесных пород.

В касте «струнных» — изысканной касте,

Мы гитары — древнейший народ.

 

И повсюду, в Европе ли, здесь ли...

В подворотнях, в богатых домах

От Сантаны до Элвиса Пресли, —

Все носили меня на руках.

 

Только он взял меня, как хозяин,

Сжав мне горло — изнеженный гриф,

Непонятен и неузнаваем, —

Он запел незнакомый мотив.

 

Мои струны — железные нервы

Ощетинились сталью ножа, —

Он не первый, конечно, не первый!

Отчего же они так дрожат?!

 

Словно воск, я в руках его таю,

И звеню каждым нервом своим.

Я сегодня ему подыграю

И спою, и спою вместе с ним.

 

Его пальцы смыкаются твёрдо

Вкруг моих неподатливых струн.

На ладах он сплетает аккорды,

Как узоры магических рун.

 

На ладони покоится гриф мой...

Я Ему доверяю вполне.

Не солжёт он ни нотой, ни рифмой,

Остаётся лишь слушаться мне.

 

Он играет, кленовая дека

Резонирует, рвётся из рук!

Извлечён из меня человеком

Самый чистый, немыслимый звук.

 

Ему мало! Он требует! Мало!

Только гриф на порожке немел...

Вот шестая струна застонала, —

И у струн существует предел.

 

Всё закончено, песня допета.

Я краснею под тканью чехла.

Я сорвалась, — все слышали это,

Но ему всю себя отдала!

 

Не жалейте меня, это плата

За минутную слабость мою.

Не жалейте меня, я была там

На краю на краю, на краю...

 

 

Хижина, которую построил Джо

 

Там, где-то на задворках океана,

у небольшой разлапистой скалы

есть хижина...В которой без обмана

ворчат скрипучие дубовые полы...

В ней пуганые бурями окошки

следят за бесноватою волной.

Там всё живёт как будто понарошку,

однажды нарисованное мной

во сне... Ещё невнятные картинки —

кусочки от мозаичной мечты.

Они сплелись подобно паутинке...

Но необыкновенной красоты.

В той хижине вдоль стен роднятся книги...

(не за стеклом, — им нечего скрывать)

различных стран, историй и религий...

Я научился всех их понимать...

А вот и бар. А как же мне без бара?

В два пальца виски... Два кусочка льда.

И говорящая гаванская сигара.

— Как это — говорящая?

— Ах, да:

Не объяснил... Забывчивы поэты...

Ну погодите, дайте прикурить...

Курить возможно только сигареты, —

с сигарами же нужно говорить...

Они капризны, словно те актриски,

что выбирают нас, как будто роль, —

они вполне сговорчивы под виски:

чуть обмакнул — она твоя, изволь...

А может почитать ей? Скажем, Фроста?

Нет, без сомнений, Фроста... Там в стихах,

в коллекции волшебной «North of Boston»

про стену*, что мы строим второпях

меж нами, полу-бывшими друзьями,

на охладевшей сцене бытия.

Ещё свербит, конечно, но с годами

однажды умудрюсь забыть и я...

Чёрт, снова ветер... заворчала псина...

Проверить лодку, ставни затворить...

зажечь свечу, сесть в кресло у камина

и говорить... и говорить... и говорить...

_____

* «Mending Wall», Роберт Фрост

 

 

Улыбнулась еврейке арaбка

 

Улыбнулась еврейке арaбка

В переполненной жизнью толпе.

Из-под черного ситца, украдкой.

И застыла, оторопев,

Моего народа девчонка,

Взгляд арабки перехватив,

Взгляд не женщины, а ребёнка,

Лет не более двадцати.

На мгновенье в глазах мусульманки

заструился поток доброты.

Две судьбы, два лица, два подранка,

Две истории, две правоты,

Две религии, две молитвы,

«Сохрани нас и успокой».

Многолетние страшные битвы

Растворились в улыбке простой.

На стоянке у водного парка,

Подавив мимолетный испуг,

Улыбнулась еще раз арабка

И спокойно рванула чеку.

 

 

Я жду её

 

Я знаю, что она ко мне придёт.

Она придёт — я это точно знаю...

Я даже сам порой не замечаю,

как жду её. А дел невпроворот!

Неясных и ненужных... Вороньё

клюёт... Душа стремится в петлю.

Пора...Так отчего ж я медлю?

Всё потому, что жду. Я жду её...

Я жду её, как школьник, как пацан.

Как в первый раз безусый Казанова

стелил постель смешно и бестолково

на старенький измученный диван...

И ждал, что вот сейчас, она придёт!

Влетит ко мне сумбурная, смешная

и промурлычет: «Знаю, что грешна я»,

и невзначай с ума меня сведёт.

Стою и наблюдаю из окна

как взбалмошна, податлива, развратна

она идёт кo мне в начале марта...

 Ну здравствуй, моя девочка, Весна!

 

 

Дон Жуан

 

Ах, знал бы Тирсо де Молина,

что его пошленькая пьеса

про легендарного повесу —

безнравственного господина,

аристократа дон Хуана,

любимца короля дон Педро —

окажется таким шедевром

и вдохновеньем для романа

чуть ли не всякого поэта.

Короче, верьте иль не верьте,

но итальянец Джилиберти

когда-то написал про это...

Про Дон Жуанское коварство,

любовь, интриги и дуэли...

Про страсть! Ну, а на самом деле —

лямур тужур, то есть про блядство

 

Мадам, месье, моя манера

подчас доводит до конфуза!

Припомним лучше мы француза —

пройдоху, бабника Мольера.

Не будем осуждать поэта.

Ведь согласитесь: муза музой,

а всё ж когда бы не французы,

мы не узнали бы минета.

 

Лорд Байрон, прочитавши книжку,

воскликнул, как это не странно,

что весь роман про Дон Жуана,

вполне английская интрижка.

Ну, и в конце сей заварушки,

как говорится, на закуску,

переписал роман на русский

поэт всея Руси А. Пушкин.

 

Спросить бы что ли Джилиберти,

иль де Молина, для примера.

А нет — так Байрона, Мольера:

«Ну от чего ж так вышло, черти,

что мужики у вас в Европах

одни сплошные Дон Жуаны.

И женщины все Донны Анны.

При талиях, ногах и попах!»

 

Ну а у нас такое дело:

ни Донны Анны, ни Лауры, —

дают «за так», сплошные дуры

почти любому Лепорелло.

И всё ж порою, вот умора:

под утро, в чьей-нибудь постели

нам слышится на самом деле

глухая поступь Командора.