• 2014-3

 

Город 1

 

Над городом, увязнувшем в земле,

Над всей землей, от неба отошедшей,

кружится вестник полусумасшедший

и бьется боль в надломленном крыле.

Он смог взлететь и понял свой предел,

где запах пота борется с озоном

и видно как в оцепененьи сонном

уходит город вниз под весом тел,

и в одурь, как в зыбучие пески,

сползают плазы, театры, караоке,

секс-шопы, фитнес-клубы, дрязги, склоки,

влечений приземленные истоки,

предательства, измены от тоски –

кончаются отпущенные сроки,

и город погружается в пески…

Кричи, душа убогая, кричи!

Кружи и плачь над спальными районами,

тревожь их сон измученными стонами

в надежде быть услышанной в ночи.

Зажатая меж небом и землей,

гортанью приближаешь возмужанье

и круг за кругом, в долгом послушаньи

зовешь и будишь спящий город мой.

 

***

В ту ночь был дождь. Нагретая земля

была сыта и влаги не просила,

она глотала воду через силу,

захлёбывалась, больше не могла,

пускала пузыри вокруг крыльца,

кружила дом, как брошенную лодку,

в которой двое ... навзничь.. . локоть к локтю...

лежали, повторяя без конца

два слова... имени..., а дом, качаясь, плыл,

и в нём они друг друга окликали,

как будто дверь за дверью отмыкали

сокровищницы или же судьбы -

никто не знал. Я помню этот дождь -

он вдребезг напоил окно из рамы

и шёл по волосам, губам, глазам их,

смывая пыль... и опыт, память, боль, и ложь...

и был при этом бережен и тих -

они другие звуки различали -

любви - они в ту ночь меня зачали,

и ожил я любовью их двоих.

 

***

Когда ты уйдёшь, растворится твоё волшебство,

пузырик живого дыхания двинется дальше

и всё, что ты выловил, выткал из творческой блажи,

осядет на плоскость, лишившись всего твоего.

Сказитель падёт на лицо, обрывая напев,

герои застынут, уткнувшись мечами в потёмки,

осколки сюжетов закрутятся в серой позёмке

и сгинут как не были, доворожить не успев.

 

Ты ладил слова, будто нежные сети вязал,

и нам, легковерным, показывал смутные дали,

где мы , шаг за шагом, в словах как в сетях увязали

и счастливы были, блаженно смыкая глаза.

Там было прекрасно - твои орхидеи цвели,

драконы парили, печалились бледные девы

и руки тянули в надежде, и тихое "где Вы ?"

равняло с богами, и не было рядом земли.

 

Когда ты уйдёшь, растворится твоё волшебство,

рассохнутся сети, лишённые сладкого яда,

и та же земля, столько лет возлежавшая рядом,

прижмётся щекой в ожиданьи меня самого...

 

***

Остави, ослаби, прости беззаконие мне.

Я слуха и зренья лишился, мне память отшибло,

и так далеко до Тебя, что досадной ошибкой

я вижу себя иногда на большом полотне,

где тонкими нитями выткан высокий подъём

и чувства земные охвачены строгостью линий...

Прости, что мне ближе капризная женственность лилий

и запахи слова, и бёдер послушных излом.

Ослаби мученья и злые сомненья прости -

я руки тяну, разрываясь меж небом и плотью -

я твой полукровка, твоё боковое отродье,

которое не удержалось в отцовской горсти.

Я малую вечность обрёл для коротких забав

и долгие выдумал игры в разлуку и веру,

и солнцу, и сыну его, и попутному ветру

молился, и лишь имена застревали в зубах,

и всё, что осталось, и сколько осталось цвести -

мне руки смыкать в послушании плеч и коленей

и Слова касаться, и в радости прикосновений

к Тебе приближаться и вновь забываться. Прости...

 

Город 2

 

Хохочущий, забывший имена,

по купола ушедший в грязный сумрак,

ты мажешь кобальт ядовитой умброй,

боишься яви и не знаешь сна,

не различаешь крови и вина

и, если б встало солнце, ты бы умер.

 

Посмертным дымом выжженных лесов

от неба ты сумел отгородиться,

и над тобою умирают птицы,

в последний крик вложив последний зов,

и даже эха нет от голосов,

и скоро будет некому молиться –

прощальный луч пройдет по чердакам

и станет красным – нож, и красной – булка,

и небо схлопнется как пыльная шкатулка,

отрезав путь немногим сквознякам,

и темнота, как смерть из переулка,

застопорит секунды на века.

 

 ***

 Я лежу на земле. Сквозь меня прорастает трава,

дождевою водой, как слезами, меня омывает.

Я, наверно, лечу, по пути забывая слова,

и живая трава, словно землю, мне грудь разрывает.

Не осталось обид, и разлук пережить не дано…

Как ненужная милость, уходит нелепица звуков,

и в родных именах расплываются очерки букв,

и несется навстречу раскрытое в небо окно,

за которым темно или мне не доступен тот свет –

между тенью и дном, замороченный в лютом посмертьи,

бесконечно молю о каком-то другом милосердьи,

о каком-то другом… милосердьи… которого нет.

 

 ***

 Война приходит каждому своя,

селясь везде – внутри тебя и возле,

и делит белый свет на «до» и «после»,

в колокола тяжелые звоня.

Небесный свод, теряя высоту,

становится землей и пахнет хлебом,

и ты, еще живой, взлетаешь в небо,

как часовой, забытый на посту.

Горячим пеплом замкнуты уста

и длится миг, и колокол все глуше,

и сквозь тебя летят другие души,

кристалл земли деля на полюса.

 

Город 3

 

Город был видим и одновременно прозрачен,

город был выбелен солнцем и высушен плачем

долгой молитвы, в которой качался нелепо,

слепо цепляясь псалмами за гладкое небо,

помня иное, как лёгкими стрелами строки

в небо входили, как люди пророчили сроки ...

Бог был везде, и душистым был хлеб, от молитвы

лопались камни и водами полнились миквы,

город толкался во мне перебоями пульса,

город рождался внутри или я в нём проснулся,

воздух глотая, пока меня распеленает

город, который меня узнаёт, вспоминает,

наверх выносит, на башни, мосты, галереи,

шепчет о камне, о дереве, хлебе, вине, Галилее,

тащит на рынки, где век очевидно условен,

мимо калёного зноя из тусклых жаровен,

мимо горячей халвы, молодого инжира,

мимо всего, что внутри меня жило и живо,

я захожу как частица в живые картины -

в городе этом начало всегда с середины,

не приближая финалом конца напряженья -

каждый финал забывает себя в продолженьи,

город идёт сквозь меня, обращается плачем,

город всё меньше реален, всё больше прозрачен,

город лицо поднимает, и некуда деться -

близкое небо, и стрелы, и боль псалмопевца...