• 2024-1(43)

1. ЭПОХА

 

... даже летим к созвездьям, (…)

даже в Америки ездим.

 

Евгений Евтушенко

 

 

Забытый сон, сказать?.. Нет, было! —

Эпоха вывернулась вспять.

В который раз? — Да ну, считать!

А нам, как раз, и засквозило,

как в приоткрытое окно,

иным ассортиментом мыла,

запретной музыкой для ног,

сигарным дымом и парфюмом,

и сумрачной германской думой,

и ветром странствий и дорог,

и фанфаронством балагана,

и горькой правдою кино,

где выступают дзампано

и пьют мартини ивмонтаны,

где точность позы, верность жеста,

свод наработанных манер,

как обещание блаженства —

учись, советский пионер,

красиво жить!

Но что еще?

Ну, скажем, гамбургский взять счет,

на трезвый скепсис право или

те футы нужные под килем.

Свобода? — Да. Но и регламент.

И даже философский камень, —

он где-то там, не глубоко —

под легкой патиной веков…

 

Но патине теперь не время —

эпоха ногу ставит в стремя,

торит эпоха звездный путь,

эпоха обнажает суть —

Бахауз и Ле Корбюзье

уже разметили планету

с расчетами до миллиметра,

и скоро музыка «yhe- yhe»

объединит народы мира,

и под бряцанье этой лиры

заменят прежних королей

новорожденные кумиры,

велосипед освоят принцы,

ну, а принцессы — самокат,

кутюр на площадь выйдет в джинсах,

а модным шкарам кто ж не рад!?

 

И мы наводим с ним мосты,

с тем миром мы почти на «ты»!

К тому ж, наш Спутник выйдет вскоре

парить в космическом просторе,

Гагарин учится летать…

Эх, мамочка моя ты мать, —

живи, чтоб песни распевать!

 

А тут вот общий туалет

и двор, булыжником мощенный,

от крыс котам покоя нет,

служивый контингент, их жены 

и дети, дети, дети, дети —

те, что главнее всех на свете!

 

Кто тут разбойник, кто казак

навскидку я б и не сказал —

есть и вожди тут краснокожих,

и капитаны в надцать лет,

Тиль Уленшпигель — шпага в ножнах…

Да и кого тут только нет.

 

 

2. МОРЯК

 

И вот они… Семья, как все.

А приглядеться — не совсем…

Точней — совсем-совсем другие, —

блаженные, сказать? Какие?

 

Старлей — понятно — парень-гвоздь,

и холоден, и непреклонен,

несуетен, как вор в законе,

надежен, как земная ось.

С младенчества, небось, не плакал,

а тут вот взгляд от взглядов прятал,

как будто он незваный гость.

 

Прикид загранный, но и строгий —

как неслуживого жена,

почти прозрачная, она,

что записная недотрога,

в себя, как в сон, погружена.

 

И мальчик… Детский паралич —

тогда так называли эту

перспективу без просвета

больные ноги волочить…

И ничего никак врачи…

Смирись.— Вот так вот.— И влачи.

 

А мальчик прибран и ухожен.

И кортик есть, и сабля в ножнах,

индиго темного матроска,

на рукаве нашивка биркой,

тельняшка в узкую полоску,

конечно же, и бескозырка

с блестящей надписью «Варяг»,

по синим лентам — якоря.

И портупея с кобурой,

и только шаг вперед и — в бой!

 

Но при сей форме моряка,

он наблюдал издалека

за ходом дворовых ристалищ —

двор инвалиду не товарищ,

пусть он в матроске и с оружьем.

И он себя не обнаружит,

чтоб у невидимой границы

смотреть и ждать, ждать и томиться.

 

Но — «Дети, в школу собирайтесь —

уж петушок давно пропел».

И мирно разбредались рати

к предметам школьным и тетрадям.

Арена жарких бранных дел,

двор к двум по будним дням пустел.

 

Тут он с опаской выходил

и, убедившись, что один,

играл в войну с самим собою,

и отдавал команды: «К бою!

Вперрред! За ррродину! За мной!» —

и сам себя вел за собой,

с блестяшкой сабли наголо

и с черным жестяным наганом

вел непослушными ногами

себя в отчаянный галоп.

«За мной, матррросы! В бой! Вперрред!» —

и эхом: «…на крондштадский лед…»

И круг за кругом, и еще…

А двор булыжником мощен…

 

Да, нездоровое влеченье

смотреть, не в силах превозмочь,

на эту радость и мученье,

горя хоть чем бы да помочь.

Сказать родителям… Но что?

Сказать, что все я понимаю —

их отрешенность, их ожог ,—

и мало ль кто всю жизнь хромает,

и, все ж, все будет хорошо:

прогресс изобретет вакцину,

вакцина та должна помочь,

а там, глядишь, родится дочь —

моральная поддержка сыну…

 

И что?

Увы! — прогресс… вакцина…

 

И, все же, все же: «Братцы, к бою!»

И он ведет их за собою —

отряды, роты и полки.

Вот так воюют моряки,

не чуя непослушных ног…

 

А что потом? 

Потом — кино.

Пройдут египетские фильмы

и европейские им вслед,

американские за ними,

эпоха поменяет имя

и антураж, и звук, и цвет,

и в свой черед сойдет на нет,

как талая вода в песок.

 

На этом, собственно, и все.