• 2023-2(40)

* * * *

Перед самым началом утра, когда проступают швы,

едва подсохшие ранки, битое в кровь стекло,

возраст спящих людей, снега, листвы, травы:

не плачь, мой милый — непобедимо зло.

 

В час, когда трижды некому прокричать –

съеден петух на ужин, семейное серебро

было украдено, вышел майн кампф в печать,

не плачь, мой милый — непобедимо добро.

 

Мертвые птицы, обняв свои гнезда, падают вниз,

тонут в море дельфины, это последний шанс —  

дан во спасенье, но бог запретил ленд-лиз,

наше с тобой бессмертие — это баланс, баланс.

 

Голод, разруха, смерть, страх, первородный грех –

непобедимы все, нет на них топора,

и только любовь — сосёт, хавает грязь — за всех,

но только она — спасет, и только она — твой смех,

а вот теперь, мой милый, плакать пора, пора.

 

 

****

Just before daybreak, when darkness starts to reveal

the age of foliage, snow, grass, sleeping people,
glass shattered bloody, wounds beginning to heal –
don’t cry, my dear, it’s impossible to defeat evil.

 

At the hour when no one’s left to crow three times,
for the rooster’s been roasted and ended his days as food,
silverware stolen, Mein Kampf published and advertised,
don’t cry, my dear, it’s impossible to defeat good.

 

Dead birds hugging their nests are falling from trees,
dolphins are drowning, it’s the last chance before doom,
given to save us, but god disallowed lend-lease –
our immortality, yours and mine, is an equilibrium.

 

Hunger, death, devastation, fear, the original sin –
there is no axe to hack them, they won’t die,
and only love chomps up slime and filth, sucks it in,
but only love is your smile, only love will win,
and now, my dear, is the time to cry, to cry.

 

Translated by Dmitri Manin

 

Published in East West Literary Forum and Disbelief: 100 Russian Anti-War Poems (2023); included in the film Aleksandr Kabanov. Wartime Verses from Kyiv (2023).

 

 

* * * *

Как человек большого срока годности –

я был уверен, что не пропаду

в эпоху тошнотворной безысходности,

с поправкой на словесную руду.

 

Но в результате — я обрёл потерянность,

двойной войны неумолимый лик,

и не спасла моя самоуверенность –

всех русских, покидающих язык.

 

Теперь не важно: крестные объятия,

бордель в брюсселе или чёрный схим,

вам не сбежать от нашего проклятия –

мы отомстим — хорошим и плохим.

 

В одном флаконе: гений и посредственность –

вы все с мечом пришли в мою страну,

и ваша коллективная ответственность –

впадает в коллективную вину.

 

Живых костей и мяса наворочено

и ночью захоронено во рву,

россии — нет, она — давно просрочена,

она сгнила — во сне и наяву.

 

Под ней — совокупляются опарыши,

над ней — гудят архангелы дерьма,

и только белорусские таварышы –

испытывают радость без ума.

 

И этот ров, бескрайний до беспамятства –

по нём плывут столетия в мешках,

а между нами — только знак неравенства,

гадание на крови и кишках.

 

Уже видна в прицел — эпоха мщения,

народных приговоров без суда:

виновны — все, но только мне — прощения

за вас за всех — не будет никогда.

 

The Age of Vengeance

A man with long duration of validity,

I was convinced that I would keep afloat

in times of creepy inescapability,

with my verbility to row a flimsy boat.

 

But what I found as a result was vacancy —

a double war, both jaws understung,

and failed to save, in spite of my complacency,

all Russians desolating their tongue.

 

Now it’s no matter where you seek salvation —  

a Brussels brothel or a hermit’s clad.

You will not flee away from our damnation.

We’ll take revenge on good as well as bad.

 

All in a row, both genius and servility,

you came upon my country with a sword,

and your collective irresponsibility

turns into guilt collected in reward.

 

The living flesh and bones were rushly buried

down in a ditch under the night of dead...

There is no Russia, it’s been long miscarried,

decaying all the way from A to Z.

 

Below it — see the maggots copulating,

Above it — hear the buzzing Holy Shits,

with only Belorussian comrades waiting

to cheer a life devoid of guts or wits.

 

And now that ditch, immenser than oblivisence

with all the centuries adrift in body bags…

Divide us like the sign of non-equivalence,

blood divination with a butcher’s axe.

 

Soon in the crosshairs you’ll see the age of vengeance,

with people’s trial, and no judge to find...

We all are guilty, but whenever sentenced,

for all of you — no pardon will be mine.

 

Translated by Dmitry Kovalenin

 

 

* * * *

А это родина отца:

 

в обрывках утреннего света,

но кто запомнит сорванца

из александровского лета?

 

Посёлок, швейная игла,

вокруг — портновские лекала,

а здесь цветаева жила,

стихи к ахматовой писала.

 

А это — русская зима,

чей школьный снег белее мела,

вот — фабрика, за ней — тюрьма,

в которой бабушка сидела.

 

Всё это — дом-музей поры,

когда я приезжал в россию,

чтоб вспомнить папины дворы,

марину и анастасию.

 

И выпить доброго винца,

но я давно летаю мимо:

ведь это родина отца –

меня оставила без крыма.

 

А папа мой лежит в земле,

он — пепел в погребальной урне,

он — память о добре и зле,

и о стране пошитых в дурни.

 

Как много в воздухе свинца,

и с кем воюет украина:

а это родина отца,

а это родина отца –

пришла за родиною сына.

 

 

****

This is my father’s native land:

 

uneven spots of morning shimmer,

who will remember mischievous lad

of Aleksandrov’s lazy summer?

 

A township, fabric with a needle,

and scattered heaps of tailor’s patterns…

Who cares that here Tsvetaeva lived?

Here she wrote “To Akhmatova” poems.

 

And this is Russian winter season

with schoolyard snow whiter than chalk,

here is — a factory and here is a prison

where my grandma stayed her term.

 

All this is a museum of times

when I was there to visit Russia

to recognize my dad’s backyards,

also Marina and Anastasia.

 

To take a sip of good home booze...

For long now I’m not coming near,

because my father’s homeland chose

to strip me bare of the Crimea.

 

My dad he lies deep in the soil,

he is the ashes in the urn,

he’s - memory of good and evil,

and of the country that stitches fools.

 

 

Our air is saturated with lead…

Why is Ukraine at war with some?

That’s father’s homeland

father’s homeland —

came to seize homeland of the son.

 

 

Translated by Marina Eskin

 

Visualized version of this poem, Aleksandr Kabanov's "My Father's Native Land", is available on YouTube.

 

 

 

* * * *

Мне снится замок, не замок, а замок

зимой, тому лет триста пятьдесят,

над башнями, где нет оконных рамок —

сосульки ударения висят.

 

Темнеет рано, люди бродят в коже

и в грязных шкурах дикого зверья,

и для чего так холодно, мой боже,

в который раз не спрашиваю я.

 

Наш пастырь пьян, его терзает рвота,

замёрзла освящённая вода,

и постоянно хочется кого-то

убить без приговора и суда.

 

Визг девок, словно радиопомехи,

похабное причмокиванье, смех,

кто перед сном снимал с меня доспехи –

не помню, но люблю за это — всех.

 

Да, я сморкался и плевал на стены,

пил медовухи адскую смолу,

задрав штаны, бежал за гобелены —

к смердящему отверстию в полу.

 

Я видел, чем в конюшне занимались

конь в удилах и лошадь без удил,

рубился на мечах, они сломались,

но я кого-то точно зарубил.

 

 

И потому так долго просыпался,

чтоб спрятать чувство собственной вины,

ведь ты, мой друг, один во сне остался,

зимой, на лютом холоде войны.

 

А помнишь, мы мечтали приодеться

в той юности, где воля за углом,

теперь мне будет в старости хотеться:

свой виноградник и в тоскане — дом.

 

Чтоб рюмку граппы твёрдою рукою

мне подавала перед сном родня,

чтоб ты меня простил, и чтоб в покое

художники оставили меня.

 

 

Castle

I see a castle in my dream, in dreary winter.

Three hundred fifty years ago. A tall

grey tower with the arrow slits is squinting,

and accent icicles are hanging by the wall.

 

It gets dark early. Men wrap up in hide and leather

and in the dirty skins of wild beasts they’d slain.

What for is it so cold, oh, God, my palms together,  

I do not dare to ask again.

 

Our pastor’s drunk, he’s tormented by vomit,

the holy water’s frozen still,

it feels like slaughtering, and death is in the air, 

without trial or judgement, simply kill.

 

The wenches’ squeals, like radio interference,

salacious smacking, laughter, brawl.

And someone helped me take my armor off with incoherence

I don’t remember who, but, sure, love you all.

 

I, too, blew my nose and spat on the walls,

and drank the infernal thick mead,

pulled up my pants, and ran to garderobe -

a hole in the floor — when in need.

 

I saw them riding in the stables - 

a bitless mare and stallion-the-dunce. 

I fought with the swords and broke all my sabres, 

and certainly killed at least once. 

 

It took me oh so long to waken,

to hide it and let go of my guilt,

because, my friend, you’re left alone, forsaken,

in chilling war, in bitter winter of my dream. 

 

Do you recall, we used to crave to dress up

in blooming age when freedom’s all around? 

I’m now old, not in the mood for press-ups,
dream of a Tuscan home on a vinery background.

 

With kith and kin, together after dinner -

shot glasses with grappa I’ll pass along…

In peace with myself, by you forgiven.
And the artists have left me alone. 

 

 

Translated by Anastassia Amaro

 

Visualized version of this poem, Aleksandr Kabanov's “Castle”, is available on YouTube.

 

 

 

* * * *

Почему нельзя признаться в конце концов:

это мы - внесли на своих плечах воров, подлецов,
это мы - романтики, дети живых отцов,
превратились в секту свидетелей мертвецов.

Кто пойдет против нас — пусть уроет его земля,
у Венеры Милосской отсохла рука Кремля,
от чего нас так типает, что же нас так трясет:
потому, что вложили всё и просрали всё.

И не важно теперь, что мы обещали вам -
правда липнет к деньгам, а истина лишь к словам,
эти руки - чисты и вот эти глаза - светлы,
это бог переплавил наши часы в котлы.

Кто пойдет против нас — пожалеет сейчас, потом -
так ли важно, кто вспыхнет в донецкой степи крестом,
так ли важно, кто верит в благую месть:
меч наш насущный, дай нам днесь.

Я вас прощаю, слепые глупцы, творцы
новой истории, ряженные скопцы,
тех, кто травил и сегодня травить привык -
мой украинский русский родной язык.

 

 

****

What would it take for us to acknowledge our mistakes?

 

That we’ve brought in the scumbag thieves on our own backs,

That we, romantics, we, children of living dads,

have turned into a sect of witnesses of the dead.

 

He who goes against us must certainly come to harm,

like the Venus of Milo, her Kremlin’s hand and arm

all withered away. So why do we shake and bawl?

It’s because we invested all and we’ve lost it all.

 

All our promises to you are, frankly, for the birds,

for truth sticks to money while verity clings to words.

So these hands are clean, and clear are these eyes, have a look.

God has melted our clocks into cauldrons, by the book.

 

Those who go against us must live to regret it, yes.

Does it matter who burns like a cross in the Donetsk steppes

or who’ll next embrace revenge as the holy word?

Father in heaven, give us today our daily sword.

 

 

I forgive you, blind fools, new history’s engines, it’s not your fault,

masquerading skoptsy* of the self-castrating cult,

who despise and deride and generally treat like dung

this my precious Ukrainian Russian native tongue.

 

Translated by Philip Nikolayev

*Skoptsy (скопцы, plural of скопец) — castrated males.