* * *
Я из прошлого века, из его середины,
В нем спрессованы годы, будто в банке сардины.
Я из прошлого века, из годов довоенных —
Инвалидных, обидных, незавидных, забвенных.
Я из прошлого века, там, где соло трамвая,
Там, где гимн паровоза, там, где мама живая.
Я из прошлого века, в нем впервые, но гордо
И «люблю» я услышал, и «жидовская морда».
Я из прошлого века, но не весь — на две трети,
Знает это точнее Бог, но держит в секрете.
Я из прошлого века, я из этого века —
Я из двух веков сразу, словно Луций Сенека.
Это век мой последний, я — его подсудимый,
В нем уйду, не добравшись до его середины.
А пока что годами поистертый, как джинсы,
Я вишу на подножке не трамвая, а жизни.
* * *
Война — беда и, значит, не одна
Приходит, с ней страшнее тишина,
Готовая от взрыва расколоться...
Село во тьме. Там дед, седым-седой,
Наполненное доверху водой
Ведро с луною тащит из колодца.
Он в хату принесет его, кряхтя,
Осветит лик улыбкой, что дитя,
И руку запустив почти по локоть
В ведро, пошарит пальцами по дну,
Пытаясь вроде выловить луну,
А если не удастся — то потрогать.
Так чуть ли не у смертного одра
Живет он от ведра и до ведра,
Его святою влагой наполняя.
Дед полуслеп, не слышит ни хрена,
Не знает, что кругом гремит война,
В которой, что ни пуля — то шальная.
И так бы жил в неведении он,
Ходил во тьме колодцу на поклон
И воду набирая ночью грозной,
Не знал ни сном, ни духом о беде
И, как ребенок, счастлив был воде
Не лунной и не солнечной, а звездной.
Осколком бомбы ранен был старик,
Он умирал и свой не слышал крик,
А рядом с ним так, будто ей неловко,
Не ведая, что замкнут этот путь,
По ободу ведра ползла чуть-чуть,
Как капля крови, божия коровка.
* * *
Общаюсь не с друзьями, а с их женами:
Друзья ушли, не пережив войну.
Они остались в вечность погруженными,
А я — в воспоминаниях тону.
Не описать оставшегося в памяти,
В которой думы-помыслы скорбят.
Мне пятна от вина на старой скатерти
Остались, как автографы ребят.
Они, хоть и не молоды, бедовыми
По жизни были... Словно во хмелю,
Я приглашу их жен, что стали вдовами,
И молча скатерть-память расстелю.
И, соблюдая сервировки тонкости,
Я перед ними, как не столь давно
Перед мужьями их, поставлю в точности
Бокал с вином на каждое пятно.
Они живут со взорами потухшими
В плену слепых надежд и миражей,
И до сих пор в обнимку спят с подушками,
Что сохранили запах их мужей,
Однажды разминувшихся с удачею,
Когда небесный их забрал конвой...
Но за столом глаза при вдовах прячу я —
Мне стыдно, потому что я живой.