* * *
Где родился, не пригодился, увы! —
В этих самых — родных Пенатах.
Нет уже ни деревьев тех, ни травы,
Что росли здесь в 50-тых.
Да и дома остались отнюдь не все,
Понастроил здесь столько новых
21-й век в своей полной красе
Монолитных и стометровых,
Появившихся на Зелениной-стрит
И растущих неутомимо...
Но родной мой дом, слава Богу, стоит...
Как же редко хожу я мимо.
Сердце екает, когда вхожу во двор,
Вижу окна свои на пятом.
И мой дом узнает меня до сих пор
В этом мальчике, жизнью мятом.
Эти окна светили мне сквозь года
Наделяли добром и силой,
И летят мои мысли назад, туда,
На Зеленину... в дом мой милый.
* * *
Лес не помнит листвы прошлогодней,
Речка — воды вчерашнего дня.
Жить подобно им — много свободней,
Помнить все — разве не западня?
Расставанья... обиды... потери...
На клубочек наматывать нить.
Впрочем, всем — по любви и по вере,
Что не могут без памяти жить.
Воздается по этим законам
Только тем, кто душой наделен.
Птицам в небе, ручьям или кленам
Этот суд не грозит испокон.
Ну, а сам ты сумеешь? — едва ли —
Виноватый пред всеми и всем.
Облакам это все — трали-вали,
Что им память? Откуда?.. Зачем?
Так шагай же по этому тракту,
Обреченный, свободный, чумной...
Без разбивки на сцены, антракты,
И не смея спросить: Что со мной?
Точно клятвой повязан печальной,
Каждый шаг — со все большим трудом...
Верный сути своей изначальной.
...Вот уж тоже Ньютона бином.
* * *
Загнанный миром в подполье,
Стишками затюкавший вас,
С тоскою своею и болью
Кому же я нужен сейчас?
Доставший с полки «Спидолу»,
Словечко припомнивший «сплин»,
Влез бы охотно в гондолу
Дирижабля «Граф Цеппелин».
И улетел бы беспечно
В края, выше звезд и небес...
Главное в том, что навечно
Из вашего мира исчез.
Пропажу заметил кто бы?
Сверкнул бы мгновенно блесной.
Печали свои... хворобы
Оставил навек за спиной.
В других краях пребывая,
Где вечный царит карнавал
Не стал бы я ждать трамвая,
Троллейбуса тоже не стал.
Как надоели — вы б знали! —
Дома, переулки, дворы...
Отбыл бы я без печали
В недоступные вам миры.
Или не так и банально —
Уж как там решит драматург,
Вспыхнув, сгорю моментально,
Как аэростат «Гинденбург».
* * *
Я живу, как все. Может, немножко иначе.
Мораль, которой живу, не тычу в глаза другим.
Выпиваю редко, лишних денег не трачу,
Да и нет этих лишних... откуда бы взяться им?
Нищим не подаю, не посещаю храмы.
Ну, да — атеист... но библейские тексты ценю.
Все чаще болею, впрочем, особой драмы
Не ощущаю совсем, не плачу семь раз на дню,
Осязая близость... как бы сказать... ухода.
Впрочем, зачем о грустном? Не трону подобных тем,
На которые есть спрос... особая мода...
Но я не подвержен влиянию моды. Совсем.
Сказал бы вам все... да что вам от правды этой?
В неправде ведь тоже известная есть глубина —
В лжи, возвышающей вас... повсюду воспетой.
Шубы из правды никак не сшить. Зачем вам она?
* * *
Собой являя бесприданницу,
С медяшкой нищенской в горсти,
Лизать у каждой власти задницу
Готовы... Господи, прости!
И не найдя другого довода,
Изображая чувств прилив:
Нет власти аще не от Господа... —
Вот их любимый лейтмотив.
И ведь не то, чтобы уж с голоду...
Я, отвращением томим,
Про честь, не сберегли что смолоду,
Не стану... не напомню им.
А ведь себя, поди, элитою
Считают (а не всех подряд!)
Правители со всею свитою
На них с презрением глядят.
И соглашусь (плоды деменции)
С большевиками я в одном,
Что эту часть интеллигенции
Ильич не зря назвал говном.