• 2013-3

      Интервью с писательницей Ириной Анисимовой

Несколько лет назад в Монреале вышла книжка удивительной писательницы Ирины Александровны Анисимовой «Рассказы эмигрантки. Париж-Монреаль». Ее очень быстро раскупили почитатели ее творчества. Ирину Александровну называют «монреальской Тэффи», поскольку ее произведения наполнены светлым добрым юмором. На читающих ее рассказы оказывают благотворное действие, сопоставимое с действием лечебного бальзама: от них улучшается настроение, развивается позитивный (как сейчас модно говорить) взгляд на жизнь, в организме начинает вырабатываться гормон радости, и даже улучшается аппетит.

С.М. – Ирина Александровна, никогда в своих рассказах Вы не пишете о плохом, о горе и печалях, хотя всего этого Вам, как всему Вашему поколению, досталось немало. Напротив, Вы пишете только о светлом и добром, и всегда с юмором. Как Вам удается в своих рассказах создать ощущение света, тепла, юмора?

   И.А. – Я считаю, что вообще человека держит на этой земле его отношение к жизни. Если вы видите в этом юмор, не видите злобу, если у вас все кончается добродушно, значит, у вас удачная жизнь. Это такое жизнелюбие. Мне кажется, что люди рождаются с таким характером. У моей мамы был такой характер. Она никогда не видела ничего злого.

   С.М. – Это можно в себе воспитать?

  И.А. – Воспитать, я думаю, нельзя. В сущности, каждый ребенок рождается с определенными наклонностями. У меня у самой уже четыре взрослых внука и четыре правнука, из которых три правнучки. Я думаю, что юмор мне всегда помогал. Я прошла и войну, и оккупацию, и Бог знает что, и смерть близких. И тем не менее, у меня всегда было какое-то утешение. После того, как я попала за границу, я стала религиозной. Во всяком случае, я не одинока. Когда человек верит, он не одинок. Родилась я в 1922 году, при Советской власти. Отец у меня был морской инженер. Мы жили в Новороссийске. Потом я воспитывалась в Одессе, потому что мой отец преподавал там в институте. Я хорошо помню Одессу. Я там жила до 12 лет.

   С.М. – Но Вы об этом ничего не пишете. Почему?

   И.А. – Я помню, как в 32-м году мы с бабушкой всю ночь стояли за хлебом, а когда мы шли домой, то на улицах уже лежали мертвые люди, и бабушка переступила через одну женщину, а какой-то мужчина меня поднял и перенес. У всех крестьян тогда забрали все средства к существованию. В 33-м году мы поехали в одно село к бабушкиному племяннику, дяде Сереже, в честь которого я назвала своего старшего сына, он когда-то был помещиком. Он жил уже не в собственном доме, а в какой-то избе. Когда мы приехали за ним, пахло чем-то сладким, неприятным, все было пусто. Оказывается, все умерли в этой деревне от голода. Дядя жил с маленьким мальчиком, сыном умерших соседей. Бабушка хотела его взять с собой. А он не захотел. Он нашел в подвале ружье и пули и стрелял крыс, потрошил их и варил похлебку. Таким образом они выжили с мальчиком. Но в 37-м году дядю расстреляли... Такое было детство. Я об этом не писала.

    С.М. – Почему?

   И.А. – Потому что об этом писали все. Все это знали и пережили. Очень все это печально. Я была слишком молода, чтобы это все описывать. Когда мне было 19 лет, уже пришли немцы и опять начался страшный голод. Тогда мы жили в Харькове, я окончила первый курс юридического факультета. У нас нечего было есть, потому что все продукты подожгли, чтобы они не достались немцам. И самое большое у меня было переживание, когда я была сестрой милосердия. В университете мы должны были окончить курсы сестер милосердия. Когда началась война, я работала в госпитале, который был переделан из школы. В нем остались советские раненые, а в город вошли немцы. Нам нечем было кормить их, нечем лечить. Они очень страдали. Немцы сказали, что когда они пришли, в госпитале не было никаких продуктов, и они не собирались кормить наших раненых. Всем тем, кто мог ходить, было предложено покинуть госпиталь. Очень многие попытались уйти, но кто-то умер по дороге, а кто-то дошел до ближайшей деревни. А в госпитале остались те, кто не мог ходить... Судьба их была ужасна. Мы, молоденькие девочки, ничем не могли им помочь.

    С.М. – Ирина Александровна, Вы так рассказываете, что я словно все это вижу. Это история, которая в нас вошла с фильмами и книгами, а Вы ее пережили.

   И.А. – Да, я ее пережила. Такие вещи я видела и знаю, но это все хочется забыть. В город пришли немцы, и вдруг нам кто-то колотит в дверь – мы жили на третьем этаже заводского дома. Мы открыли дверь – входят три немца с ружьями. А я говорила по-немецки с пяти лет – меня учили дома. Я говорю им «Гутен таг». Они спросили, есть ли у нас мужчины. Я ответила, что нет. Они удивились, что я разговаривала с ними по-немецки. А у нас были спрятаны два молодых солдата, один моложе меня был. Все страшно боялись, чтобы немцы не пошли в кухню, где мы этих ребят спрятали в верхних шкафах. Они заглянули, конечно, в кухню, ничего не увидели и ушли, сказав «До свидания» по-немецки. Потом мы солдат держали у себя две недели. Надо было их кормить. То, что мы себе немножко собрали, мы с ними этим делились. Им надо было у нас побыть, пока у них не отрастут волосы. Если у них есть волосы, то они просто молодые мальчики, а стриженые – значит солдаты. И наступил такой момент, когда нечего было есть.

  Им пришлось уйти...

   С.М. – И Вы никогда ничего не слышали о них?

   И.А. – Нет, потому что в скором времени меня взяли в Германию на работу.

   С.М. – А как это происходило?

  И. А. – Немецкие военные шли дальше на восток, а в город пришли оккупационные власти. Там были люди пожилого возраста. Тогда нам стали приходить по почте письма. На русском языке: «Явиться туда-то и туда-то, то-то взять». Я получила несколько таких писем, и мне удавалось остаться дома, сказав, что у меня больна бабушка. Однажды я шла и думала, что ничего уже мне не поможет. И в этот момент на меня выскочила огромная немецкая овчарка. Я люблю собак, я их не боюсь. Она меня прижала к стене: глаза веселые. И вдруг мне по-немецки кто-то говорит: «Не бойтесь, она не кусается!». Я отвечаю: «Я не боюсь». А он меня тогда спросил, почему я плачу. Мне тогда показалось, что это какой-то старик, а ему было-то лет 40. Я ответила, что плачу, потому что мне надо ехать в Германию, вот я получила письмо. А он говорит: «Какой бы я был счастливый, если бы я получил такое письмо!». Он мне тогда сказал, чтобы я шла за ним. Мы прошли через группу людей, которых так же вызвали по повестке. И он сказал, что эта барышня нам нужна здесь, в полевом госпитале. В результате отложили на два месяца.

   С. М. – Наверное, в этом Вам помогло то, что вы говорили по-немецки?

   И.А. – Да, конечно. А потом сколько раз я выручала людей в Германии. Когда меня взяли уже, чтобы отправить в Германию. Я как раз пошла в парикмахерскую, и на улице меня забрали и отвели в школу – мою школу, где собрали всех, кого должны были отправить в Германию. Там была молодая женщина, которая страшно рыдала, говоря, что у нее остались закрытые в квартире двое маленьких детей. Она же пошла добыть что-нибудь поесть, и тут ее взяли. Я тогда подошла к немцу, который был очень отвратительный. Бывают разные, а этот был очень неприятный тип. Я сказала ему, что эта женщина – кормящая мать, а ее дети заперты. Он спросил, могу ли я доказать ему, что у нее маленький ребенок. Я обычно сильна задним умом, а тут нашла, что ответить, и говорю: «Посмотрите на ее блузку, она вся мокрая, у нее молоко течет». Тогда он подозвал солдата и ее выпустили.

   С.М. – Вы даже не смогли попрощаться со своими родными?

  И. А. – Нет, я с мамой попрощалась. Это же все в одном районе: наш дом находился неподалеку от школы. Я обратилась к молодому солдату, попросила его передать записку маме, потому что она будет искать меня. Он сказал, что ему нельзя уходить. Я его упросила, потому что это было недалеко. Он сказал, что постарается. Я стою около ограды, думаю, может, кто-то пройдет из знакомых и передаст маме, где я. И вдруг вижу, идет мама и несет узел. Она такая умница, она собрала вещи, теплое пальто. Я ей всегда была благодарна, потому что у меня было теплое пальто. А бот не дали. Какая-то дама подарила мне свои боты, они были на четыре номера больше!

   С.М. – А в Германии куда Вы попали на работу?

  И.А. – Меня отправили в Силезию, где было много угольных шахт. Наша шахта называлась «Флора». Там мне дали работу в бюро, потому что я говорила по-немецки. И я раздавала разные предметы для работы в шахте. Когда мы приехали в одно место, прошли дезинфекцию и медосмотр. И вдруг слышим смех. Оказывается, осматривали нас, не больны ли мы венерическими болезнями, и на 101 человек не оказалось ни одной женщины, все – девушки. И проверявший нас немец снял свои часы и отдал их сотой по счету девушке! После войны наши девушки вышли замуж за иностранцев – их разрывали на части. У меня подруги были по всей Европе!

   С.М. – В Россию никто не собирался возвращаться?

  И.А. – Поначалу все хотели вернуться. И даже некоторые уехали. Но очень скоро мы стали получать известия от тех, кто уехал, что с ними происходит что-то ужасное. Их оставили на границе с Германией разбирать завалы, отобрали все вещи, которые они с собой везли. Одна моя знакомая вернулась, через год я получила от нее письмо. Вместо того, чтобы попасть к мужу, она попала в руки к очень неприятному человеку, с которым должна была жить три года. Муж ее не вернулся с войны. Может, потому что она стала жить с этим человеком, ее не сослали в Сибирь, куда отправляли всех, кто вернулся из рабочих лагерей в Германии. И больше никто не хотел туда ехать. Я была во французской зоне. Там появился советский офицер, который просил моего мужа ему помочь объясняться с французскими властями. Муж сказал ему, что я из России и что я хочу вернуться и он хочет со мной поехать.

   С. М. – То есть у вас такое намерение было?

   И.А. – Да. Мой муж мечтал о России. Я тоже надеялась, что все плохое в России прошло. Правда, у меня жажды туда вернуться не было, только хотелось увидеть своих близких и школьных друзей. Этот советский офицер ему сказал, что он на эту тему говорить не будет, что, мол, ты всегда можешь вернуться, но сейчас я тебе советую: бери свою Ирину и езжай в Париж. Когда у нас все придет в порядок, тогда ты приедешь. Так он сказал. Юра, мой муж, сказал, что он попал за границу в трехлетнем возрасте и думает, что к нему не может быть никаких претензий. На это тот ответил, что неизвестно, какие могут быть претензии...

   С.М. – И получается, что он спас вам и семью, и жизнь.

   И.А. – Да, мы перестали думать и говорить о возвращении в Россию.

   С.М. – Ирина Александровна, а как вы познакомились со своим мужем?

  И.А. – Он был русский из Франции. Он работал в своем лагере – военном, а я в своем, а познакомились мы в церкви. Там была православная церковь, куда мы, пятеро девушек, ходили в сопровождении одного немца.

  С.М. – Это судьба: уехать в Германию, чтобы встретить своего любимого!

  И.А. – Да, судьба. Он мне сделал предложение. Через несколько дней после окончания войны мы поженились. Мама тоже вышла замуж за русского офицера. Она уехала из СССР в Польшу, потому что поняла, что если этого не сделает, то меня уже больше никогда не увидит. Мама наполовину полька, поэтому у нее не было никаких трудностей вернуться в Польшу, к своей матери.

   С.М. – Почему вы решили переехать в Монреаль?

   И.А. – Мы приехали сюда, потому что это была франкоязычная провинция, а мы приехали из Франции. Я уже к тому времени 5 лет жила во Франции и уже могла говорить по-французски. Я не могу сказать, что писала хорошо. Но на работу устроились очень быстро.

   С.М. – А кем Вы здесь работали?

  И.А. – У меня есть рассказ «Волшебное кресло», где я пишу, как работала в Париже в ателье. В Монреаль я приехала уже портнихой. И здесь я устроилась на работу в шикарный магазин дамских платьев на Сан-Катрин. И на третий день после приезда я уже там работала.

   С.М. – А сейчас этого магазина нет?

   И.А. – Нет уже.

   С.М. – А вообще город, наверное, сильно изменился?

  И.А. – Очень сильно изменился. Раньше здесь были такие красивые сильные мужчины – высокие ирландцы, главным образом, смешанные с французами. Я смотрела и любовалась. У многих были темные волосы и синие глаза. Интересные были мужчины! Теперь я их не вижу. Английское население как-то мирно уживалось с французским. Было много английских магазинов, ресторанов. Монреаль тогда расцвел, а Торонто был маленькой деревней. Ну, а потом все изменилось. Англичане выехали отсюда, многие разместились в небольших городах Онтарио и в Торонто.

  С.М. – Ирина Александровна, а в Россию Вы когда-нибудь ездили потом?

 И.А. – Ездила, уже со своими студентами. К этому времени я окончила кафедру славистики Монреальского университета, получила степень магистра и уже сама преподавала русский язык. В России я была два раза. В Петербурге и в Москве. В 78 и в 84 гг. Я руководила целой группой. У меня есть рассказы об этом. Там у меня проснулся мой прежний опыт. Иду и думаю, что мне нужно тут как-то осваиваться. Я шла навестить своего сводного брата. Смотрю, продают апельсины. Становлюсь в очередь. Подходит моя очередь. Продавец мне говорит: «Берите ящик и несите сюда». Я не понимаю, говорю ему, что у меня сумка. Он же хотел, чтобы я сама принесла ящик с апельсинами. Я растерялась. Мне помогли два человека. Я была так поражена, что он попросил меня самой принести этот ящик! Я попросила два килограмма, а давали только по килограмму. Я принесла своей племяннице апельсины, как она была рада!   

  С. М. – А как Вы стали писать?

  И.А. – Когда я приехала сюда и поступила в университет, здесь был литературный кружок, в который входили люди из старой эмиграции. В него принимали и новых, главное, надо было иметь образование. Мы, правда, возмутились, мол, требуют высшего образования, может быть, будут требовать дворянского происхождения! Но ничего подобного. Просто требовали, чтобы люди были культурные. Так в Париже была «Зеленая лампа» Зинаиды Гиппиус, и у нас был свой клуб. Мы собирались по пятницам. Нас было человек 20. У нас были чудесные лекции о русских художниках, писателях. Выступали замечательные люди: профессор Плетнев, профессор Климов, профессор Первушин (племянник Ленина).

  С.М. – И Вы на одном из заседаний прочитали свое произведение?

  И.А. – Да, однажды сказали, что на закуску я прочитаю свой рассказ. И на другом вечере, у меня дома, я тоже прочитала свой рассказ. Все были в таком восторге. Так появились мои «закусочные» рассказы.

  С.М. – А как проходят ваши литературные вечера сейчас?

  И.А. – Они, конечно, стали другими, но все равно мы собираемся. И в октябре будем говорить о Тэффи. Она серьезная писательница. Она пишет о том, о чем не принято говорить, но она это делает по-доброму, по-хорошему, и получается смешно. Я с ней часто встречалась, когда работала в мастерской в Париже. Она приглашала меня в гости. Однажды я помогла ей донести какой-то тяжелый пакет. К сожалению, я к ней в дом так и не зашла. Однажды она пришла к нам в мастерскую, и мы долго все вместе разговаривали. Она всегда была очень хорошо одета, с таким шиком. Единственное, что меня поражало, что она очень сильно красила глаза и брови, хотя была пожилой женщиной. А мне – я же родилась в Советском Союзе – мне было неловко за нее. Потом, когда я обжилась за границей, я поняла, что это нормально.

  С.М. – Ваш сборник рассказов – единственная ваша изданная книга?

  И.А. – Это рассказы, которые чудом сохранились. У меня была масса рукописей. Но я переезжала из своего дома в эту квартиру, и ящик с бумагами выбросили. Правда, в газетах печатались мои рассказы. Моя мама перепечатывала мои рассказы, которые я писала от руки. Когда я переезжала сюда, я думала, что конец мира. Я ехала сюда, в эту квартиру, кончать свою жизнь: умер муж, умерла мама. И я уже не думала, что издам книгу рассказов. И вдруг появилась Лена Малицкая, которая стала меня просто преследовать, чтобы я издала эту книгу. К сожалению, в книге масса опечаток, которые появились там не по нашей вине. Мне очень неловко, что книга вышла в таком виде. Но это то, что есть. Я помню, у меня был рассказ о немце, который водил нас, пятерых девушек, из рабочего лагеря в церковь. И кончилось тем, что он из католика стал православным и женился на девушке по имени Валечка. Так в жизни бывает! Сначала он был строг, потом ругался, что очень долго идет православная служба, потом его стали приглашать в церковный клуб старые эмигранты, и он стал с нами туда ходить и кушать то, чем нас угощали, и потом полностью перешел на нашу сторону. К сожалению, этот рассказ пропал. Как исчез и другой, «Золотая рыбка», про моего тогда пятилетнего сына, выигравшего замечательный приз за самую большую рыбу, пойманную на рыбалке. Он тогда поймал малюсенькую рыбешку, и оказался единственным, кто хоть что-то поймал... Я никогда не думала, что буду книги издавать. Я не думала, что это имеет какую-то ценность, какой-то интерес.

  С.М. – Вы к себе как к писательнице никогда не относились?

  И.А. – Нет.

  С.М. – Спасибо, Ирина Александровна, за эту встречу. Я от всей души желаю Вам крепкого здоровья и долгих лет жизни.