• 2024-4(46)

СРЕДНЕВЕКОВАЯ АНГЛИЙСКАЯ ПОЭЗИЯ

 

Mirieitiswhilesumerilast

ƿið fugheles song.

oc nu necheð ƿindes blast

and ƿ[ed]er strong.

Ey ey ƿhat þis nicht is long.

And ich ƿið ƿel michel wrong

soregh and murne and fast.

 

(Middle English song, author unknown, 1225)

  

Весело нам, пока лето длится,

Птицы поют.

Только сейчас ветер стучится

И холод лют.

Ай, ай, как медленно ночи идут,

И все хуже, и хуже мне тут

Горевать, тосковать и поститься.

 

(Средневековая английская песня, автор неизвестен, 1225)

 

 

 

Sumer is icumen in

 

Sumer is icumen in

Lhude sing cuccu

Groweþ sed

and bloweþ med

and springþ þe wde nu

Sing cuccu

 

Awe bleteþ after lomb

lhouþ after calue cu

Bulluc sterteþ

bucke uerteþ

murie sing cuccu

 

Cuccu cuccu

Wel singes þu cuccu

ne swik þu nauer nu

 

Sing cuccu nu

Sing cuccu

Sing cuccu

Sing cuccu nu

 

(Middle English song, author unknown, mid-13th century)

 

 

Лето к нам пришло

 

Лето, лето к нам пришло

Пой, кукушка, пой!

Семя зреет,

С луга веет,

Ожил мир лесной.

Пой, кукушка, пой!

 

И овца ягненку блеет,

Мать мычит тельцу.

Бык, как дернет!

Олень как пернет!

Громче пой: Ку-ку!

 

Ку-ку! Ку-ку!

Пой, кукушка, пой!

Сладок голос твой.

Пой и распевай, не переставай!

 

Пой: Ку-ку, ну, пой ку-ку!

Пой Ку-ку! Пой Ку-ку!

 

(Средневековая английская песня, автор неизвестен, середина XIII века)

 

 

 

Adam lay i-bowndyn,

bowndyn in a bond,

Fowre thowsand wynter

thowt he not to long;

 

And al was for an appil,

an appil that he tok,

As clerkes fyndyn wretyn

in here book.

 

Ne hadde the appil take ben,

the appil taken ben,

Ne hadde never our lady

a ben hevene quen.

 

Blyssid be the tyme

that appil take was!

Therfore we mown syngyn

Deo gratias.

 

(Middle English song, author unknown c. 1440)

  

Жил Адам к земле прикован,

Как веревкой связан был,

Cорок сотен зим, немного,

Так он связанный прожил.

 

А причиной искушенный

Плод был, что Адам украл —

Это клерик нам ученый

Так по книге объяснял.

 

Только если б жил Адам,

Яблока не укушая,

Не была б Мария нам

Пресвятой царицей Рая.

 

Пусть летят благословленья

Яблоку тому от нас,

И споем мы в умиленьи

Deo gratias!

 

(Средневековая английская песня, автор неизвестен, ок. 1400 г.   Deo gratias! — Богу слава, лат.)

 

 

 

Erthe upon erthe

 

Erthe owte of erthe es wondirly wroghte,

Erthe hase getyn one erthe a dignyte of noghte,

Erthe appone erthe hase sett alle his thoghte

How þat erthe appone erthe may be heghe broghte.

 

Erthe appone erthe wolde be a kynge,

Bot howe þat erthe to erthe sail thynkis he no thynge.

When erthe bredis erthe & his rentis home brynge,

Thane schalle erthe of erthe hafe full harde partynge.

 

Erthe appone erthe wynnys castells and towrrys.

Thane saise erthe vnto erthe: ‘This es alle owrris’.

When erthe appone erthe hase bigged vp his bourris,

Than schalle erthe for erthe suffire scharpe scowrrys.

 

Erthe gose appone erthe as molde appone molde,

He that gose appone erthe gleterande as golde,

Lyke als erthe neuer more goo to erthe scholde,

And ȝitt schal erthe vnto erthe ȝa rathere þan he wolde.

 

Now why þat erthe luffis erthe wondire me thynke,

Or why þat erthe for erthe scholde oþer swete or swynke,

For þat erthe appone erthe es broghte within brynke,

Thane schalle erthe of erthe hafe a foulle stynke

 

(Author unknown, version source text MS Thornton, c. 1440)

 

 

Земля на Земле

 

Сделана дивно земля из земли,

Только выше земли ее не возвели,

В землю все мысли землей полегли:

Как воспарить бы земле от земли.

 

Земле над землей бы поцарствовать дать,

Да только с чего на земле начинать:

Земле дань земную несет в благодать

Земля. Как ее от земли оторвать?

 

Земля у земли берет замки и башни.

Земля молвит земле: Посмотри-ка: все наши.

Но как налепит земля из земли землянок,

Так закровоточит землею из ранок.

 

Земля на земле, как плоть от плоти.

Кто идет по земле, тот, сверкает, как в злате,

Будто в землю вернуться земле уж не кстати;

А земле на земле еще времени хватит.

 

Что земля в земле любит, кому-ж это знать,

Да за землю зачем земле спину ломать?

Толька дай земле землю землей оградить —

Вон как станет земля тут землисто смердить.

 

(автор неизвестен, источник варианта текста: манускрипт Торнтон, около 1440 г.)

 

 

АНГЛИЙСКАЯ ПОЭЗИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ

 

 

 

William Shakespeare (1591–1599)

 

Sonnet 29

 

When, in disgrace with fortune and men's eyes,

I all alone beweep my outcast state

And trouble deaf heaven with my bootless cries

And look upon myself and curse my fate,

 

Wishing me like to one more rich in hope,

Featured like him, like him with friends possess'd,

Desiring this man's art and that man's scope,

With what I most enjoy contented least;

 

Yet in these thoughts myself almost despising,

Haply I think on thee, and then my state,

Like to the lark at break of day arising

From sullen earth, sings hymns at heaven's gate;

 

For thy sweet love remember'd such wealth brings

That then I scorn to change my state with kings.

 

 

 

Уильям Шекспир (1591-1599)

 

Сонет 29

 

Когда фортуной и людьми заброшен

И начисто ненужен небесам,

Я жалуюсь на то, как всем я тошен,

Как самому себе я тошен сам,

 

И полон зависти и вожделенья

К чужим достоинствам, чужим друзьям,

К их дарованьям или достиженьям,

Я вижу у себя во всем изъян.

 

Когда себя всех больше презираю,

Тут ты и вспомнишься, и вдруг душа,

Как жаворонка песнь, взмывает к раю,

Покинув землю, в воздухе кружа;

 

И это мне дороже во сто крат,

Чем милость королей. И я богат.

 

 

 

William Shakespeare (1591-1599)

 

Sonnet 66

 

Tired with all these, for restful death I cry,

As, to behold desert a beggar born,

And needy nothing trimm'd in jollity,

And purest faith unhappily forsworn,

 

And guilded honour shamefully misplaced,

And maiden virtue rudely strumpeted,

And right perfection wrongfully disgraced,

And strength by limping sway disabled,

 

And art made tongue-tied by authority,

And folly doctor-like controlling skill,

And simple truth miscall'd simplicity,

And captive good attending captain ill:

 

Tired with all these, from these would I be gone,

Save that, to die, I leave my love alone.

 

 

Уильям Шекспир (1591–1599)

 

Сонет 66

 

Устал я видеть, до смерти устал,

Как вылезли из грязи в князи снова

И в пух и перья ряженый нахал,

И хор святош, не знающих святого,

 

И видеть все ничтожество в чинах,

И то, что чистота здесь срамота,

И праведнейший вывалян в грехах,

И сильных одолела хромота,

 

И на губах творца ладонь тирана,

И ясность под пинками темноты,

И лекаря во власти шарлатана,

И зло в тюремщиках у доброты.

 

Я перестал смотреть на мир бы весь,

Но не могу тебя покинуть здесь.

 

 

 

Percy Bysshe Shelley (1817–1818)

 

Ozymansias

 

I met a traveller from an antique land

Who said: “Two vast and trunkless legs of stone

Stand in the desert... Near them, on the sand,

Half sunk, a shattered visage lies, whose frown,

And wrinkled lip, and sneer of cold command,

Tell that its sculptor well those passions read

Which yet survive, stamped on these lifeless things,

The hand that mocked them, and the heart that fed:

And on the pedestal these words appear:

‘My name is Ozymandias, king of kings:

Look on my works, ye Mighty, and despair!’

Nothing beside remains. Round the decay

Of that colossal wreck, boundless and bare

The lone and level sands stretch far away.”

 

 

Перси Бисше Шелли, (1817-1818)

 

Озимандий

 

Сказал мне странник из античных мест:

«В пустыне две громоздкие стоят

Ноги из камня… И песок окрест,

А в нем — разбитый лик, чей так нещаден взгляд,

Так повелителен холодных губ разрез,

Что чувства в тех чертах сумели пережить

Руку, сваявшую их из камней,

И сердце, их способное вскормить.

На пьедестале надпись, что гласит:

“Мне имя — Озимандий, царь царей:

Узри мои труды и бросься ниц!”

И все. Вокруг разрушенных громад

Бестелых ног и каменных глазниц —

Лишь гладь песков, куда ни кинешь взгляд».

 

 

 

William Butler Yeats (1920)

 

The Second Coming

 

Turning and turning in the widening gyre

The falcon cannot hear the falconer;

Things fall apart; the centre cannot hold;

Mere anarchy is loosed upon the world,

The blood-dimmed tide is loosed, and everywhere

The ceremony of innocence is drowned;

The best lack all conviction, while the worst

Are full of passionate intensity.

 

Surely some revelation is at hand;

Surely the Second Coming is at hand.

The Second Coming! Hardly are those words out

When a vast image out of Spiritus Mundi

Troubles my sight: somewhere in sands of the desert

A shape with lion body and the head of a man,

A gaze blank and pitiless as the sun,

Is moving its slow thighs, while all about it

Reel shadows of the indignant desert birds.

The darkness drops again; but now I know

That twenty centuries of stony sleep

Were vexed to nightmare by a rocking cradle,

And what rough beast, its hour come round at last,

Slouches towards Bethlehem to be born?

 

 

Вильям Батлер Йейтс (1920)

 

Второе Пришествие

 

Кружа, кружа в распущенной спирали,

Сокол уже сокольника не слышит;

Все рушится; и центр не устоит;

Весь шар земной анархией облит;

Кровав ее прилив, куда ни посмотри

Везде невинности обряды тонут;

У лучших веры нет, а худшие — вот те,

Как раз кипят от страсти убеждений.

 

Сейчас вот откровения придут;

Пришествие Второе, ну вот-вот.

Пришествие Второе! Произнес,

И сразу образ из Spiritus Mundi

Маячит предо мной: где-то в песках пустыни

Созданье с торсом льва и головой человека

С пустым и нещадным взглядом солнца,

Движет медлительные ягодицы, а вокруг

Тени пустынных птиц кружат и негодуют.

И вновь темно; но я теперь уж знаю —

Двадцать столетий каменного сна

В кошмары укачались в колыбели,

И что за дикий зверь, в свой долгожданный час,

Крадется к Вифлеему, чтоб родиться?

 

 

 

William Butler Yeats (1929)

 

Three Things

 

`O cruel Death, give three things back,'

Sang a bone upon the shore;

`A child found all a child can lack,

Whether of pleasure or of rest,

Upon the abundance of my breast':

A bone wave-whitened and dried in the wind.

 

`Three dear things that women know,'

Sang a bone upon the shore;

`A man if I but held him so

When my body was alive

Found all the pleasure that life gave':

A bone wave-whitened and dried in the wind.

 

`The third thing that I think of yet,'

Sang a bone upon the shore,

`Is that morning when I met

Face to face my rightful man

And did after stretch and yawn':

A bone wave-whitened and dried in the wind.

 

 

Уильям Батлер Йейтс (1929)

 

Три вещи

 

«Жестокая смерть, три вещи верни», —

Пела кость на берегу, —

«Все, что ребенку красило дни,

С чем было радостней и теплей,

Все было в щедрой груди моей»;

Выбеленная, выветренная кость.

 

«Три вещи, что так дороги женщине», —

Пела кость на берегу, —

«Мужчина, обнятый, как прежде,

Всем моим телом, пока оно живо,

Умиротворенный и счастливый»;

Выбеленная, выветренная кость.

 

«А третье, припомнить бы для начала», —

Пела кость на берегу, —

«То утро, когда я его повстречала

Лицом к лицу, и это был он,

И как я тянулась, зевала потом»;

Выбеленная, выветренная кость.

 

 

 

W. H. Auden (1936)

 

Night Mail

 

This is the night mail crossing the Border,

Bringing the cheque and the postal order,

 

Letters for the rich, letters for the poor,

The shop at the corner, the girl next door.

 

Pulling up Beattock, a steady climb:

The gradient's against her, but she's on time.

 

Past cotton-grass and moorland boulder

Shovelling white steam over her shoulder,

 

Snorting noisily as she passes

Silent miles of wind-bent grasses.

 

Birds turn their heads as she approaches,

Stare from bushes at her blank-faced coaches.

 

Sheep-dogs cannot turn her course;

They slumber on with paws across.

 

In the farm she passes no one wakes,

But a jug in a bedroom gently shakes.

 

 

Dawn freshens, Her climb is done.

Down towards Glasgow she descends,

Towards the steam tugs yelping down a glade of cranes

Towards the fields of apparatus, the furnaces

Set on the dark plain like gigantic chessmen.

All Scotland waits for her:

In dark glens, beside pale-green lochs

Men long for news.

 

 

Letters of thanks, letters from banks,

Letters of joy from girl and boy,

Receipted bills and invitations

To inspect new stock or to visit relations,

And applications for situations,

And timid lovers' declarations,

And gossip, gossip from all the nations,

News circumstantial, news financial,

Letters with holiday snaps to enlarge in,

Letters with faces scrawled on the margin,

Letters from uncles, cousins, and aunts,

Letters to Scotland from the South of France,

Letters of condolence to Highlands and Lowlands

Written on paper of every hue,

The pink, the violet, the white and the blue,

The chatty, the catty, the boring, the adoring,

The cold and official and the heart's outpouring,

Clever, stupid, short and long,

The typed and the printed and the spelt all wrong.

 

Thousands are still asleep,

Dreaming of terrifying monsters

Or of friendly tea beside the band in Cranston's or Crawford's:

 

Asleep in working Glasgow, asleep in well-set Edinburgh,

Asleep in granite Aberdeen,

They continue their dreams,

But shall wake soon and hope for letters,

And none will hear the postman's knock

Without a quickening of the heart,

For who can bear to feel himself forgotten?

 

 

У.Х. Оден (1936)

 

Ночная почта

 

Поезд почтамта через границу,

В стопках квитанциям, чекам не спится,

 

Письма к бедным, письма к богатым,

В киоск за углом, и к соседским ребятам.

 

В гору на Битток придется влезать:

Крут перевал, но нельзя опоздать,

 

Вдоль камышей, где вода не течет,

Дым перебросив через плечо,

 

Шумно похрюкивает, наверстав

Тихие мили обветренных трав.

 

Птицы глядят из кустов полусонно,

Как мимо проходят слепые вагоны,

 

Их и овчарки не сгонят с пути,

Тихой сапой на лапах дают им пройти,

 

Дальше, на ферме никто не проснется,

Только на полке кувшин покачнется.

 

Свежеет рассвет, нет в гору пути

К Глазго в долину придется идти,

Где катера на долговязые краны рявкают грубо,

Где трактора и фуры, а за ними заводские трубы

В темной долине расставлены, как шахматные фигуры.

Вся Шотландия ждет его одного:

В темных рощах, у бледно-зеленых вод

Вестей ждет народ.

 

Открытки-поздравления, банковские заявления,

Письма мечтательные от подруг и приятелей,

Счета, паспорта, приглашения

Приехать на склад, наладить отношения,

Заявления на вакансии,

Робкие объяснения к пассии,

И сплетни, сплетни, от нации к нации,

Новости-сенсации, новости финансовые

Письма с фотографиями, хочешь — увеличь,

Наброски на полях, хочешь — пальцем потычь,

Письма от дядь, от теть, от всей братии,

Письма в Шотландию с юга Франции,

Письма сострадательные, письма назидательные,

На всех языках слова — на Гебридские острова.

На бумаге разных сортов,

Синей, розовой, белой, лиловых цветов,

Болтливые, шутливые, напрасные и страстные,

Ухищрения коммерции, излияния сердца,

Умные, глупые, краткие, длинные,

Отпечатанные, нацарапанные лапой куриною.

 

Тысячи все еще спят,

Им снится страшная бука,

Или под музыку посиделки у Кранстона или у Кроуфорда.

Спят — от рабочего Глазго до нажиточного Эдинбурга.

Спят в Абердине гранитном,

Досматривают сны,

А проснутся, и письма им тут же нужны.

И у кого же, еще полусонного,

Не дрогнет сердце, услышав стук почтальона,

Кому же охота быть позабытым…

 

 

 

T.S. Eliot (1927)

 

Ash Wednesday

 

I

Because I do not hope to turn again

Because I do not hope

Because I do not hope to turn

Desiring this man's gift and that man's scope

I no longer strive to strive towards such things

(Why should the aged eagle stretch its wings?)

Why should I mourn

The vanished power of the usual reign?

 

Because I do not hope to know

The infirm glory of the positive hour

Because I do not think

Because I know I shall not know

The one veritable transitory power

Because I cannot drink

There, where trees flower, and springs flow, for there is

nothing again

 

Because I know that time is always time

And place is always and only place

And what is actual is actual only for one time

And only for one place

I rejoice that things are as they are and

I renounce the blessed face

And renounce the voice

Because I cannot hope to turn again

Consequently I rejoice, having to construct something

Upon which to rejoice

 

And pray to God to have mercy upon us

And pray that I may forget

These matters that with myself I too much discuss

Too much explain

Because I do not hope to turn again

Let these words answer

For what is done, not to be done again

May the judgement not be too heavy upon us

 

Because these wings are no longer wings to fly

But merely vans to beat the air

The air which is now thoroughly small and dry

Smaller and dryer than the will

Teach us to care and not to care Teach us to sit still.

 

Pray for us sinners now and at the hour of our death

Pray for us now and at the hour of our death.

 

 

II

Lady, three white leopards sat under a juniper-tree

In the cool of the day, having fed to sateity

On my legs my heart my liver and that which had been

contained

In the hollow round of my skull. And God said

Shall these bones live? shall these

Bones live? And that which had been contained

In the bones (which were already dry) said chirping:

Because of the goodness of this Lady

And because of her loveliness, and because

She honours the Virgin in meditation,

We shine with brightness. And I who am here dissembled

Proffer my deeds to oblivion, and my love

To the posterity of the desert and the fruit of the gourd.

It is this which recovers

My guts the strings of my eyes and the indigestible portions

Which the leopards reject. The Lady is withdrawn

In a white gown, to contemplation, in a white gown.

Let the whiteness of bones atone to forgetfulness.

There is no life in them. As I am forgotten

And would be forgotten, so I would forget

Thus devoted, concentrated in purpose. And God said

Prophesy to the wind, to the wind only for only

The wind will listen. And the bones sang chirping

With the burden of the grasshopper, saying

 

Lady of silences

Calm and distressed

Torn and most whole

Rose of memory

Rose of forgetfulness

Exhausted and life-giving

Worried reposeful

The single Rose

Is now the Garden

Where all loves end

Terminate torment

Of love unsatisfied

The greater torment

Of love satisfied

End of the endless

Journey to no end

Conclusion of all that

Is inconclusible

Speech without word and

Word of no speech

Grace to the Mother

For the Garden

Where all love ends.

 

Under a juniper-tree the bones sang, scattered and shining

We are glad to be scattered, we did little good to each

other,

Under a tree in the cool of day, with the blessing of sand,

Forgetting themselves and each other, united

In the quiet of the desert. This is the land which ye

Shall divide by lot. And neither division nor unity

 

 

Matters. This is the land. We have our inheritance.

 

 

 

III

At the first turning of the second stair

I turned and saw below

The same shape twisted on the banister

Under the vapour in the fetid air

Struggling with the devil of the stairs who wears

The deceitful face of hope and of despair.

 

At the second turning of the second stair

I left them twisting, turning below;

There were no more faces and the stair was dark,

Damp, jagged, like an old man's mouth drivelling, beyond

repair,

Or the toothed gullet of an agеd shark.

 

At the first turning of the third stair

Was a slotted window bellied like the figs's fruit

And beyond the hawthorn blossom and a pasture scene

The broadbacked figure drest in blue and green

Enchanted the maytime with an antique flute.

Blown hair is sweet, brown hair over the mouth blown,

Lilac and brown hair;

Distraction, music of the flute, stops and steps of the mind

over the third stair,

Fading, fading; strength beyond hope and despair

Climbing the third stair.

 

 

Lord, I am not worthy

Lord, I am not worthy

 

but speak the word only.

 

IV

Who walked between the violet and the violet

Who walked between

The various ranks of varied green

Going in white and blue, in Mary's colour,

Talking of trivial things

In ignorance and knowledge of eternal dolour

Who moved among the others as they walked,

Who then made strong the fountains and made fresh the springs

 

Made cool the dry rock and made firm the sand

In blue of larkspur, blue of Mary's colour,

Sovegna vos

 

Here are the years that walk between, bearing

Away the fiddles and the flutes, restoring

One who moves in the time between sleep and waking, wearing

 

White light folded, sheathing about her, folded.

The new years walk, restoring

Through a bright cloud of tears, the years, restoring

With a new verse the ancient rhyme. Redeem

The time. Redeem

The unread vision in the higher dream

While jewelled unicorns draw by the gilded hearse.

 

The silent sister veiled in white and blue

Between the yews, behind the garden god,

Whose flute is breathless, bent her head and signed but spoke

no word

 

But the fountain sprang up and the bird sang down

Redeem the time, redeem the dream

The token of the word unheard, unspoken

 

Till the wind shake a thousand whispers from the yew

 

And after this our exile

 

 

V

If the lost word is lost, if the spent word is spent

If the unheard, unspoken

Word is unspoken, unheard;

Still is the unspoken word, the Word unheard,

The Word without a word, the Word within

The world and for the world;

And the light shone in darkness and

Against the Word the unstilled world still whirled

About the centre of the silent Word.

 

O my people, what have I done unto thee.

 

Where shall the word be found, where will the word

Resound? Not here, there is not enough silence

Not on the sea or on the islands, not

On the mainland, in the desert or the rain land,

For those who walk in darkness

Both in the day time and in the night time

The right time and the right place are not here

No place of grace for those who avoid the face

No time to rejoice for those who walk among noise and deny

the voice

 

Will the veiled sister pray for

Those who walk in darkness, who chose thee and oppose thee,

Those who are torn on the horn between season and season,

time and time, between

Hour and hour, word and word, power and power, those who wait

In darkness? Will the veiled sister pray

For children at the gate

Who will not go away and cannot pray:

Pray for those who chose and oppose

 

O my people, what have I done unto thee.

 

Will the veiled sister between the slender

Yew trees pray for those who offend her

And are terrified and cannot surrender

And affirm before the world and deny between the rocks

In the last desert before the last blue rocks

The desert in the garden the garden in the desert

Of drouth, spitting from the mouth the withered apple-seed.

 

 

O my people.

 

 

VI

Although I do not hope to turn again

Although I do not hope

Although I do not hope to turn

 

Wavering between the profit and the loss

In this brief transit where the dreams cross

The dreamcrossed twilight between birth and dying

(Bless me father) though I do not wish to wish these things

From the wide window towards the granite shore

The white sails still fly seaward, seaward flying

Unbroken wings

 

And the lost heart stiffens and rejoices

In the lost lilac and the lost sea voices

And the weak spirit quickens to rebel

For the bent golden-rod and the lost sea smell

Quickens to recover

The cry of quail and the whirling plover

And the blind eye creates

The empty forms between the ivory gates

And smell renews the salt savour of the sandy earth

 

This is the time of tension between dying and birth

The place of solitude where three dreams cross

Between blue rocks

But when the voices shaken from the yew-tree drift away

Let the other yew be shaken and reply.

 

Blessed sister, holy mother, spirit of the fountain, spirit

of the garden,

Suffer us not to mock ourselves with falsehood

Teach us to care and not to care

Teach us to sit still

Even among these rocks,

Our peace in His will

And even among these rocks

Sister, mother

And spirit of the river, spirit of the sea,

Suffer me not to be separated

 

And let my cry come unto Thee.

 

 

Томас Стернз Элиот, 1927

 

Пепельная Среда

 

I

Поскольку мне не повернуть все вспять

Поскольку мне уже не

Поскольку мне уже не повернуть

Чужие дарованья, достиженья

Я не тоскую о таких вещах

(Зачем орлу седому крыл размах?)

И стоит ли всплакнуть

О том, что свергнута былая власть?

 

Поскольку мне теперь уже не знать,

Где тех победных дней хранятся мощи,

Поскольку мне не возомнить

Поскольку знаю я, мне не познать

Той истинной, непостоянной мощи

Поскольку мне не пить

Там, где в цветущей роще ручьи журчат,

Там ничего уж нет.

 

Посколько знаю я, время — лишь время

И место навсегда одно лишь место

И срочное так срочно лишь на время

И только там, где уместно

Я счастлив тем, что все лишь так, как есть

Я отвергаю этот лик пречистый

И отвергаю глас,

Поскольку мне не повернуть все вспять,

И потому я счастлив, собирая то,

Что радует сейчас.

 

Помиловать молю я Бога нас

Молю, чтоб дал мне позабыть

Все то, о чем с собой мне спорить, и не час,

Что слишком долго нужно объяснять

Поскольку мне не повернуть все вспять

Пусть эта речь ответит

За то, что сделано, и чтоб не повторять.

Не осуди же слишком строго нас.

Поскольку крыльям не взметаться более

А лишь лупить, как лопастями, воздух

Иссохший, выжатый до бесконечности

Скукоженнее, суше воли

Учи заботе нас, учи беспечности. Учи

сидеть спокойно.

 

Моли о нас, грешных, ныне и в час нашей смерти

Моли о нас ныне и в час нашей смерти.

 

 

II

Дева, три белых барса сидели под можжевельником

В прохладный полдень, пресытившись

Моими ногами, сердцем, печенью и тем что хранилось

В полом шаре моего черепа. И Бог рек

Жить ли этим костям? Жить ли

Этим костям? И то, что хранилось

В костях (а они уже высохли) защебетало:

Ради добродетели этой Девы

И ради ее прелести, и оттого

Что она почитает Пречистую в мыслях своих

Мы блестим и сияем. И это не я ли, изолганный,

Завещаю деянья забвенью, любовь же

Потомству пустыни и тыквы плодам.

 

И так возродятся

Кишки, струны глаз, неудобоваримые органы

Что не тронули барсы. И Дева в уединении

В одеянии белом, в раздумии, в белом своем одеянии.

Пусть костей белизна искупает собою забвение.

В них нет жизни. И я позабыт

И забыт буду, чтобы забытьcя

Стать причастным, целеустремленным. И Бог рек

Проповедуй ветру, лишь ветру, ибо

Лишь ветер услышит. И кости защебетали

Застрекотали кузнечиком, затвердили

 

 

Дева молчаний

Тиха и печальна

В порыве неразрывная,

Роза памяти,

Роза забвения

Иссякшая и животворная

Мирно тревожная

Роза единая

Ныне весть сад

Где любови кончаются

Муки изматывая

Любви безответной

Муку величайшую

Любви ответной

Конец бесконечности

Путь без исхода

Завершение всего

Незавершимое

Речь без слов и

Слова неизречимые

Благодать Матери

За Сад

Где все любови приходят к концу

 

Под можжевельником кости пели, разбросанные, блестящие

Мы рады разбросаны быть, друг от дружки нам не было толку

И под сенью в прохладный полдень, с благословленья песка,

Позабывши друг друга, в забвении, объединились

В безмолвьи пустыни. Это земля, которую

Разделите по жребию. И не раздор, ни единство

Не имеют значения. Эта земля. Это наше наследие.

 

 

III

На первом обороте во втором пролете лестницы

Я обернулся и узрел

Знакомое, свисавшее с перил

В парах угарных, в воздухе прогорклом

На лестнице дерущееся с чертом,

Надежда и отчаяние никчемны на чертовом лице

 

На втором обороте во втором пролете лестницы

Я бросил их там извиватья и драться;

Не было больше лиц, и пролет был гулок

Сыр и рван, как слюнявый, раскоряченный рот старца

Или зубастое горло дряхлой акулы.

 

На первом обороте в третьем пролете лестницы

Был разрез окна, пузатый, как смоква

И за пеной барышника и пасторальным летом

Широкоспиный кто-то, в зеленое с синим одетый,

Май завораживал древнею флейтой.

Мил каштановый цвет, прядь каштановая на губах

Сиреневый и каштановый волос.

Отвлечение, флейты голос, прерываются, и мысли шагают сами

Через третий пролет,

 

Тает, тает, но сила надежду и отчаяние превозмогает

Поднимаясь в третий пролет.

 

Господи, я не достоин

Господи, я не достоин

 

Но скажи только слово

 

 

IV

Кто шел промеж цвета и цвета фиалки

Кто шел промеж

Рядов и рангов зелени пестрой

В белом и синем, Марии цвете,

Обсуждая пустяки чьи-то

Не зная и зная, как все печально на свете

Кто шел промеж других, от них не отлучаясь,

Кто оживил родники и освежил ручьи

Охладил булыжник сухой и сплотил песок

В синем живокости, в синем Марии цвете

Sovegna vos

 

Вот они, годы, что проходят промеж, унося

Скрипки и флейты, и возрождая

Ту, что во времени движется меж сном и явью, неся

Складки белого света, вокруг нее саваном сложенные.

Новые годы идут, возрождая

Новой строфой старый стих. Искупи

Время. Искупи

Неистолокованное видение, что в высшем сознании спит

Пока в самоцветах единороги мимо везут катафалк золотой.

 

Сестра безмолвная, в белый и синий укутана,

Меж можжевельников, за божеством садовым,

Чья флейта выдохлась, кивнула и указала

Но не сказала

Ни слова

Но родник забил и птица запела

Искупи время, искупи видение

Чеканное слово неуслышанное и несказанное

 

Пока ветер отряхает тысячу шорохов с можжевельника

 

А за этим наше изгнание

 

 

 

V

Если слово утерянное утеряно, и потраченное слово потрачено

Если неслыханное, несказанное

Слово несказано, неуслышано;

Слово без слова; Слово внутри

Мира и для мира;

И свет сиял во тьме и

Наперекор Слову оживленный мир уже вращался

Вокруг центра безгласного Слова.

 

О, мой народ, что я тебе сделал?

 

Где слово найдется, где слово

Отзовется? Не здесь, здесь не хватает молчания

Ни на море, ни на островах, ни на

Материке, ни в пустынях и дождливых краях,

Ибо те кто идут во тьме

И в дневное время, и в ночное

В нужное время и в нужном месте — не здесь

Ни места, ни милости для тех, кто избегает лица

И времени праздновать нет для тех кто ходит средь шума

И отрицает

голос

 

Помолится ли под покровом, сестра,

За тех, что идут во тьме, что выбрали тебя и борются с тобой

Что подняты на рога меж временами года

Меж временем и временем, меж

Часом и часом, словом и словом, властью и властью,

Тех, кто ждет

Во тьме? Помолится ли под покровом сестра

За детей у врат

Которым ни уйти, ни помолиться:

Молись за тех, кто выбрал и восстал

 

О, мой народ, что я тебе сделал?

 

Сестра под покровом среди стройных

Можжевельников молится за тех, кто ее оскорбляет

За перепуганных и непреклонных

Провозглашающих миру и отрицающих среди скал

В последней пустыне у синевы начала

Пустыня в саду и сад в пустыне

Засухи выплевывает иссохшую косточку яблока

 

О мой народ

 

 

VI

Поскольку мне не повернуть все вспять

Поскольку мне уже не

Поскольку мне уже не повернуть

Колеблясь между выгодой и тратой

Где сны пересекают только кратко

Скрещенный снами сумрак меж рожденьем и умором

(Отче благослови) хотя я не мечтаю и в мечтах

В окне распахнутом на весь гранитный берег

Белы, взмывают паруса, взмывает к морю

Крыльев несломанных размах

 

Утерянное сердце укрепляется и радо

Сирени и голосов морских утратам

И слабый дух воспрянет и взбунтует

Ибо золотарник согбенный и утерянный запах моря

Оживут и воспрянут

Крик перепела и кружащий чибис

И глаз слепой ваяет

Формы пустые меж врат слоновой кости

И запах воскрешает соленый вкус пещанистой земли

 

Это время спряжения смерти с рождением

Место уединенья, где скрестились три видения

Между синих скал

Но когда голоса стряхнутые с можжевельника унесет ветер

Пусть другой можжевельник встряхнется и ответит

 

Блаженная сестра, святая мать, дух родника, дух сада,

Не дай нам опозорить себя ложью

Учи заботе нас, учи беспечности.

Учи сидеть спокойно.

Даже среди этих скал,

Наше умиротворение в его воле

И даже среди этих скал,

Сестра, мать

И дух реки, дух моря

Не дай мне стать отлученным

 

И вопль мой да придет к Тебе.