• 2014-2

 Жизнь наша – крепкий замес реальности и ирреальности.

Смешение ужаса и очарованья. Жесткости безусловной истины – и сверхъестественной нежности удивительной выдумки, балансирующей на острой, безумной грани бытия-небытия.

Алена Жукова с книгой “К чему снились яблоки Марине” – вот открытие прошедшего литературного сезона. Твердой рукой, рукой мастера, она приподнимает покров над пугающими тайнами жизни, над потрясеньем повседневных трагедий, – не распахивая его, впрочем, широко и жестоко, не открывая глазу и чувству все, что составляет земную драгоценность и что должно быть сакрально сокрыто.

Я бы сказала: это неженская рука.

    Но не будем вдаваться в апологию “маскулинности” или гендерности прозы.

    Мужское крепкое мастерство – и женская наблюдательность, уловляющая в сети разума тончайшие детали, вкуснейшие подробности; мужская четкость письма – и женская тяга к иррациональному, к глубинному, к потаенным омутам и заводям Чувства.
    Это соединение в прозе Алены Жуковой поражает – и сразу притягивает к ее стилю.
    Ибо момент соединения волшебства и достоверности уже сам по себе ВОЛШЕБЕН. 

    Книга делится надвое (как разрезается надвое ножом спелое яблоко): “СКАЗКИ” и “НЕ СКАЗКИ”. Возможно, так автор сделал специально, для более легкой ориентации читателя в пространстве книги. Возможно, это композиционная задумка.

    Однако с первого же рассказа-сказки, “Страшная Маша”, мы окунаемся в реальность – реальнее некуда. Паранормальные способности маленькой Маши, родившейся в обычной семье от обычных родителей, начинают проявляться в виде жестких, жестоких, страшных предсказаний, которые – сбываются. Девочка предсказывает смерть детсадовской воспитательницы: “Ее съедят волки”. Женщину и вправду жестоко покусали собаки, и она скончалась в больнице от кровопотери. Дети во дворе обижают Машу, и она мрачно говорит им: “Вы все умрете”. Трагический событийный водоворот буквально закручивает детей в воронку, откуда уже никому не спастись...

    Что это? Мистика? Или жизнь?

    “Ей хотелось объяснить всем вокруг, что она видит, как люди сами торопят свою смерть”. Маша – ясновидящая. В больнице она рисует, и на рисуночках смешные червячки едят изнутри просвеченные будто рентгеном органы. “А главврачу Анне Борисовне не повезло. На пенсию она так и не вышла. Было бы странным, если бы тогда она бросилась под нож и сделала операцию только потому, что десятилетний ребенок нарисовал скопление червячков в прямой кишке, но, когда метастазы пошли в печень, было уже поздно”.

    Волшебство или правда? Чудовищная обыденность – или чудесный дар?

    Верно так будет обозначить сюжетный прием рассказа: чудесное в обыденном.

    Как игла в яйце в старой русской сказке о Кащее Бессмертном.

    В сказке “Они спустились к Рождеству” – готовый киносюжет: ангелы, посланники Мира Иного, Черный и Белый, летают над городом, приземляясь в разных местах, ища, кого бы забрать с земли навек, а кому еще подарить кусок жизни, про которую они, владеющие Временем, на самом деле уже все-все знают – ну и подарить Рождественский подарок, время ведь зимнее, праздничное. Рыженькая официантка в ресторане нравится обоим. Черный ангел, ангел смерти, предупреждает Белого, который хочет вселиться в Рыженькую и наделать ее руками добрых дел: ее сегодня в овраге изнасилуют и убьют.

    Финал сказки потрясает. На пустыре ублюдки пытаются изнасиловать Рыженькую. Черный стоит рядом, говорит Белому, вселившегося в официантку: “Ну хватит, голубь, вылезай. Тебе что, мало?” И тут происходит невероятное. Полузадушенная женщина исторгает немыслимой силы звук. Этот вой сливается с воем и плачем девчонки, родившей в больнице уродца: рядом химкомбинат... Вой заполняет ночное пространство города, поднимается к небу. “Люди прилипали к окнам, выпрыгивали из кухонь и спален, выходили на улицу. Им было страшно. Кто-то сказал, что так, наверное, трубят ангелы перед Концом Света, а кто-то возразил: “Чепуха! Просто люди празднуют, выпивают. Рождество ведь! Христос родился!”

    Какое смелое смешение высокого и низкого, уродства и красоты, мифа и жестоких до бесстрастности документальности картин бытия... Конечно, два ангела, Черный и Белый, – мифологический прием, оправдывающий и объясняющий на уровне вечности дикие людские реалии, страшные – и привычные – константы цивилизации. Но этот прием срабатывает безотказно. Маленькая сказка-новелла превращается в философскую притчу крупного порядка. И в то же время автор нигде не теряет счастливого дара сюжетной живости, киношной динамики повествования. Алене Жуковой нигде, на протяжении всей книги, ни в одном рассказе не изменяет ЧУВСТВО ВРЕМЕНИ: не только художническое чувство своего – нашего! – непростого времени, с его сгущеньем трагизма, с его попыткой радости наперекор всему, – но и чувство временнОй меры внутри самого повествования.

    По сути, каждый рассказ – это маленький фильм, такая удивительная короткометражка, снятая рукой опытного мастера.

    Алена Жукова – еще и яркий стилист. Ее проза с виду прозрачна и проста, но автор в полной мере владеет тем уровнем мастерства, когда простота и ясность, грациозная непритязательность изложения скрывает внутри неожиданности, возможность уместить историю целой жизни в один абзац: “В прошлый раз все было: елка, гости, подарки. А чем кончилось? Встречали всей семьей, а провожать – одной. Первым ушел муж, потом – дочь. Оба влюбились без памяти. Даже кошка по весне сошла с ума и сбежала в поисках любви. Так никто и не вернулся” (“Два кольца, два конца...”).

    Пружинистость, концентрация напоминает стихи. Максимум информации в минимуме объема. Эта сжатость, этот лаконизм – не самоцель. Алена Жукова – опытный живописец, она знает, как делать красивые вещи, ее кисть широка и свободна, а мазок точен и упрям:

    “Умел он мазнуть глазом, вроде мимоходом, а потом повернуться и пристально вглядеться в муху, сверкнувшую изумрудом на солнце, в пятно плесени на стене, похожее на карту мира...” (“Диван”).

     В этом абзаце – тайный творческий портрет самой Алены Жуковой: глаз ее необыкновенно точен, он подмечает все – от мелких, но необходимых для полноты картины деталей до крупности образа и смысла. Любой рассказ здесь держится на образе. Для прозаика это самое ценное, что только может быть, ибо лишь внутри образа – та поэзия, без которой настоящая проза немыслима.

     Автор не только “мастер трагедии”, не только драму жизни видит и пишет. Алена Жукова не чурается и юмора (“Васька, брысь отсюда!” - замечательный этюд о взаимоотношениях кота и людей), и нежной, печальной лирики (“Сказка о перекрестке”): это говорит о том, что она владеет всей палитрой состояний, как сказал бы художник-живописец.

     Эта внутренняя свобода – главный дар Алены: вся ее стилистическая собранность, умение компоновать рассказ, сгущать и концентрировать жизненные положения, превращая их в сжатую метафору, в миф, - это и есть следствие абсолютной внутренней освобожденности – стилевой, интонационной, сюжетной.

     Прекрасный рассказ (уже из “невыдуманных рассказов, “НЕ СКАЗОК”) - “Мадам Дубирштейн”: о жизни и смерти старухи, у которой были незыблемые жизненные принципы; и она ими не поступилась до смертного часа. Обычная героическая жизнь; обычная негероическая – и высокая, героическая! – смерть: Эстер Дубирштейн, измучившая соседей долгим переходом в вечность, сама придумала, как ей лучше уйти: под столом на кухне она оставляет в ридикюле ключ и деньги... и соседка Людка делает все, как и предположила старуха Эстер: запирает бабушку умирать – и уезжает с семейством на дачу на четверо суток. Людку, конечно, грызет совесть, но что делать? Самооправдание паче сочувствия, тем более – паче любви. Это один из самых пронзительных рассказов о жизни и смерти в нынешней русской литературе.

    Итак, несомненная удача. Несомненный художник-рассказчик. Несомненное открытие литературного сезона. Книга “К чему снились яблоки Марине” Алены Жуковой – явление; у нее будет свой читатель, и он будет любить эти рассказы, эту прозу, слышащую биение сердца времени, отвечающую ожиданиям и внезапно удивляющую; прозу, где все летит и играет, как кадры в кинофильме или река на перекатах, и в то же время достигает уровня философской сентенции, густой (или слепящей, как молния) афористичности.

     Шаги этой книги по земле теперь уже не сможет отследить автор: книга, как птица, выпущена в мир, и она – летит.

    И это – новая авторская сказка Алены Жуковой.

(Публикуется с любезного разрешения автора.)

Поделиться