• 2014-1

К  75-летию со дня рождения

«В семидесятые годы ушедший из жизни Леонид Аронзон был самой притягательной и живой фигурой в ленинградской поэзии того времени. Его поэтика и судьба интригуют, завораживают каждого, кто в это время становился свидетелем или участником независимого культурного движения – новой русской контркультуры. Еще бы: невероятная, взрывчатая смесь абсурда и чистого лиризма, насмешки и патетики, грубой, на грани непристойности, витальности и буддистской отрешенности от мира.

В сравнении с утонченным эстетизмом его коротких стихов многословный и обстоятельный Бродский в 70-е гг. казался архаически тяжеловесным, слишком приземленным, рассудочным. Стихи же Аронзона шли «путем слетевшего листа», оставляя на слуху слабый осенний шорох, перерастающий в органное звучание потаенной музыки смыслов, недоступной обыденному сознанию, но открывающейся как психоделическое озарение, как пространство продуктивных повторов и постоянных возвращений к уже сказанному, – чтобы снова и снова обозначать новые уровни метафизического познания того, что на языке современной философии именуется отношением Бытия к Ничто».

Виктор Кривулин. Леонид Аронзон – соперник Бродского/ Охота на мамонта (СПб.,1998)

«Аронзон, в отличие от Бродского, – поэт райской памяти, в его стихе есть та гармония, которая с древности почиталась царским путем поэзии. Ни райского, ни детского, ни царственного в стихе и мысли Бродского нет. Это его, Аронзона, позиция – и такова природа его дарования».

Интервью с О. А. Седаковой в память поэтессы Елены Шварц (17 мая 1948 - 11 марта 2010)

«Он читал свои стихи так, как будто на острие этого чтения замерла Вселенная. Сказать, что аронзоновское чтение стихов экстатично, − еще ничего не сказать. Каждое произнесенное им слово насыщенно и самодостаточно, оно похоже на небесный плод, наполненный мякотью, соками, свежестью, силой. Слову не тесно рядом с другими, паузы между ними гулки и глубоки, в его стихах рождается небывалая мужественная и упругая, радостная и певучая гармония».

Аркадий Ровнер. Из книги «Вспоминая себя» («Золотое сечение», Москва, 2010)

«Аронзон создал для возникающего литературного течения новый идейно-эстетический плацдарм. Социальный эскапизм независимого культурного движения получил иную, позитивную траекторию развития: от чувственной предметности и экспрессионизма – к созданию своей духовной и культурной миссии».

Борис Иванов. Как хорошо в покинутых местах/Петербургская поэзия в лицах. (НЛО. Москва, 2011)

«Леонид Аронзон умер, когда ему было тридцать один год. Это произошло 13 октября 1970 года под Ташкентом. Мы поехали туда отдохнуть и попутешествовать.
Там в горах, в случайной пастушьей сторожке ему попалось это злосчастное охотничье ружьё, и он ночью вышел из сторожки и выстрелил в себя.
Меня не было с ним рядом, но я слышала, как в этот момент загрохотали горы, померкла луна и заплакали друзья – его ангелы на небе. И я всё поняла, находясь за сотню километров от него.
Его смерть была основным событием его жизни. Таким же, как поэзия, детство, Россия и еврейство, любовь, друзья и веселье. Родом он был из рая, который находился где-то поблизости от смерти. Хотя прожил он всю жизнь в Ленинграде. Из своих тридцати одного года двадцать пять лет он писал стихи, двенадцать лет мы прожили вместе в огромной любви и счастье. Он работал учителем русского языка, литературы и истории, а также грузчиком, мыловаром, сценаристом и геологом. Стихи его при жизни не печатали никогда. Настроение было плохое».

Рита Аронзон-Пуришинская

«...Но я в жизни не встречала человека более весёлого,  остроумного и обаятельного, чем он».

(Леонид Аронзон. Стихотворения/ Сост. Вл.Эрль - Лен. Комитет литераторов, 1990)

Прошло много лет как не стало Леонида Аронзона (далее ЛА).
Сейчас о нём можно прочитать в газетах, журналах, легко найти его имя и стихи в интернете, издано несколько сборников его стихотворений, включая двухтомное «Собрание произведений» (1), о его творчестве делают доклады на конференциях, ему посвящают стихи, упоминают в мемуарной литературе, сняты документальные фильмы, проводятся памятные вечера.  
А при жизни ЛА не сумел напечатать ни одного значимого для поэта стихотворения, произведения его распространялись в рукописях и сам- и тамиздате (см. «Иерусалимский библиофил», альманах  IV, Иерусалим, 2011, с.118. Леонид Аронзон в сам- и тамиздате).
К настоящему времени практически всё, что им создано за короткую жизнь, опубликовано, и, более того, ряд лучших произведений переведён на другие языки. Его творчество получило признание литературного сообщества и читателей: опубликован сборник научных статей, посвященных его творчеству, разошлись тиражи его книг.
Однако и сегодня не всякий интересующийся поэзией знает его имя, так как тиражи книг маленькие, а литературоведческие опусы мало кто читает. Разве что заметят это имя в чьих-либо воспоминаниях. Может быть, невелика потеря? Или не пришло время?

«Осень. Червлёное золото клёна
старый расцветило сад.
Господи! Это стихи Аронзона
перелистал листопад.

Господи! Это судьба Петербурга
над поколеньем моим –
Снова расправила крылья недуга
в сизой застойности зим.
Господи, Господи! Как обречённо
манит Михайловский сад,
Перегоревшее золото клёна
бросив на чашу утрат.
Бросив на чашу утрат неизвестный
путь, что поэт превозмог.
В сизой застойности
дождь повсеместный,
дождь аронзоновских строк!..» (2)
    
Можно и дальше цитировать высказывания и посвящённые памяти поэта строчки, но вопрос «почему его не печатали?» – всё равно останется открытым. Может быть, стихи его были политизированы? Он лез на рожон, как Бродский? Ответа нет. У Аронзона нет ни одного стихотворения, направленного явно против режима. Так в чём же дело? Может быть, стихи его плохи? Нет.
Обратимся к ещё одной цитате:
«Аронзон был поэтом – и «никогда больше, чем поэтом». Бродский – смолоду его соперник или, вернее, стилистический оппонент – рядом с ним кажется очень земным, посторонним, очень социальным, погружённым в язык, в быт. Цветаева писала, что Гёте, конечно, более великий поэт, чем Гельдерлин, но Гельдерлин поэт более высокий. Ему доступны горные вершины, но он всегда на вершине, а великий Гёте обречён спускаться на равнину, к людям... Это можно отнести к Иосифу Бродскому и Леониду Аронзону» (3). Согласитесь, что не о многих поэтах, которые сегодня, как теперь говорят, на слуху, можно так сказать.
Не могу удержаться, чтобы не привести высказывание, которое, по моему мнению, является единственным критерием ценности поэтического дарования: «Поэт говорит мне о том, что интересно только нам с ним, и тогда он для меня поэт. Сотни поэтов, живущих и сочиняющих или ушедших, как Аронзон, неизвестных или успешливых – в орденах и премиях – для меня не существуют, хотя они вполне даже существуют для себя, для других, для прессы» (4).  

Немного биографии: семья, женитьба, друзья, работа, выстрел.

Вспоминая Леонида Аронзона, уместно рассказать о малоизвестных фактах его жизни и трагедии в горах, приведшей к его уходу «в рай», в который ЛА допущен заочно: «В рай допущенный заочно, я летал в него во сне...»
Родился Леонид Аронзон 24 марта 1939 г. в Ленинграде.  
В августе 1941 наша мама была призвана в действующую армию и работала в госпиталях Ленинградского и Северо-Западного фронтов как военный врач. Папа с первого дня войны ушёл на сборный пункт добровольцем, но через три дня был отозван и направлен на Урал для проектирования и строительства алюминиевых и магниевых заводов.  
Поэтому дети с бабушкой перед началом блокады были эвакуированы на Урал, по месту командировки отца в посёлок Лёнва, в пригороде г. Березники. Осенью 1942 г. туда приезжает мать, получившая отпуск в связи с болезнью старшего сына, и одновременно направляется в район Березников для формирования эвакогоспиталя. Она остаётся начальником госпиталя до осени 1943 г., когда была отозвана в Ленинград. В краеведческом музее Березников есть (была в 80-х годах) экспозиция, посвященная госпиталю и маме. Семья возвратилась в Ленинград 9 сентября 1944 г.
Лёня говорил, что хорошо помнит это время: двор-колодец, где проводил дни; день Победы, когда ловили листовки на крыше дома; драки со сверстниками; неожиданное уважение и признание элитой двора из-за маминой военной формы и планок с наградами. Это воспоминания детства.  
Потом школа послевоенных лет с переростками, курением, драками, недовольством учителей поведением, угрозами исключения, началом влюблённостей, первыми стихами.  
Поступление в институт. Уход со второго экзамена: «Мне неинтересно, а кругом ребята волнуются. Им надо, а мне – нет». По настоянию родителей поступает в педагогический институт им. Герцена на биологический факультет. К концу первого семестра институт бросает и убегает из дома. Причина: буду писателем, и надо узнать жизнь на стройках коммунизма. Поголодав и устав от ночёвок на вокзалах, вернулся домой.  
Затем Лёня экстерном сдаёт экзамены за первый курс филологического факультета. С этого момента его жизнь и карьера связаны с литературой, борьбой за возможность писать, бесконечными попытками заработать какие-то деньги, напечататься.
На втором курсе Лёня знакомится с Ритой Пуришинской, своей сокурсницей, и 26 ноября 1958 г. она становится его женой.  
По общему мнению, поэтические произведения поэта не только в большой степени посвящены его жене Рите Пуришинской, но и вдохновлены ею, а его взросление как поэта происходило под её влиянием. Можно с этим соглашаться или не соглашаться, но Рита, без сомнения, была его поэтической музой.
 Рита, интересная и интеллигентная девушка, с природным тактом и чутьём, была любимицей семьи и друзей, которые оставались ей преданными всю жизнь и хранят память о ней. К несчастью, Рита больна, у неё комбинированный порок сердца.
Когда Лёня сказал, что собирается жениться, это был удар для родителей. Они прекрасно понимали, что означает её болезнь. Но с первой встречи и до Ритиной смерти они с любовью относились к ней.
Женившись, Лёня оставляет дневное отделение, переходит на заочное, считая, что должен зарабатывать на жизнь для своей семьи. В это время он живет в крохотной комнате с Ритиными родителями. Спасала огромная кухня в небольшой коммунальной квартире.  
Первая работа – геологоразведочная партия и командировка на Дальний Восток. Провожали Лёню всей семьёй. Шли пешком к Московскому вокзалу, благо, жили на Старом Невском. Было невесело. Вектор Лёниной жизни повернулся к небытию. Позже он напишет: “напротив звёзд, лицом к небытию, обняв себя, я медленно стою”.
Экспедиция работала в тайге, в районе Большого Невера. Уходили в тайгу на всё лето. У Лёни заболела нога. Боль сопровождалась лихорадкой. Через короткое время он потерял возможность передвигаться самостоятельно. Вызвали по рации вертолёт и доставили в фельдшерский пункт ближайшего посёлка, не подозревая о тяжести заболевания, которое требовало немедленной квалифицированной помощи.  
Посёлок оторван от цивилизации, без электричества. Лёня понял, что, если не выберется отсюда, то погибнет. Вес катастрофически падал. Уговорил фельдшера переправить его в больницу. Опять вертолёт, и опять отсутствие врача, который мог бы разобраться. Лёня идёт на крайнюю меру – поджигает керосиновой лампой занавес как протест, что его не лечат.  
Поступок возымел действие – лучше отправить такого больного подальше. Его сажают на поезд и доставляют в Большой Невер. У поезда ждёт скорая помощь. Лёню отвозят в аэропорт и сажают в самолёт на Москву. Он понимает, что надо добраться домой. Надежда на маму.  
В самолёте не кормили, а он не ел давно. С жадностью смотрел на яблоко соседа, который, увидев голодный взгляд, поделился. В Москве на костылях добирается до такси и переезжает в Шереметьево. Ночь. Самолёты на Ленинград полетят только утром. У кассы очередь. Надежды попасть на первый самолёт нет. Костыли выпадают из рук, падает. Уговаривает медицинский персонал аэропорта любым способом срочно отправить его в Ленинград. Сказал, что его ждут и перевезут в больницу. Посадили в почтовый самолёт, и ранним утром он уже был дома.  
Выглядел Лёня ужасно. Кожа и кости. Мама уверенно поставила диагноз: остеомиелит – инфекционное заболевание, поражающее кость. У Лёни абсцесс был в области колена. На следующий день в госпитале рентгеновские снимки показали, что диагноз страшнее – саркома и общее заражение крови. Приговор – ампутировать ногу. Прогноз – самый печальный, болезнь запущена.
На маму свалилось принятие решения. Но она верила своему диагнозу. Всё-таки её военный опыт много значил, и он давал надежду. А решение коллег такой надежды не оставляло. Показать снимки опытным рентгенологам? Но было лето, и профессура отдыхала, и надо было найти врача, которому поверишь.  
Им мог быть профессор Раппопорт. Но личного знакомства с ним не было. Через знакомых узнали его дачный адрес. Мама поехала к нему со снимками. Сказала, что она врач и нуждается в его срочной помощи, рассчитывая, что врач врачу не откажет. Такова врачебная этика. Раппопорт посмотрел снимки и сказал: «Вы правы. Это остеомиелит».
Мама отказалась от ампутации. Стали готовиться к операции по поводу остеомиелита. Оперировал профессор Военно-Медицинской академии Вишневский.  
Ногу «почистили», но ещё надо было победить заражение крови. Лихорадка не оставляла надежды. Даже мама считала, что финал близок. Приехал Вишневский: «Если проживёт три дня, поправится». И чудо свершилось. На третий день температура стала падать.
В общей сложности Лёня провёл в госпитале 7 месяцев. Перенёс несколько операций. Получил 2-ю группу инвалидности. Теперь в его семье оба были инвалидами. Но как жить на пенсию двух инвалидов? Надо искать работу.
Вот что пишет Рита в послесловии к первой книге его стихов. «Из своих тридцати одного года двадцать пять лет он писал стихи, двенадцать лет мы прожили в огромной любви и счастье. Он работал учителем русского языка, литературы и истории, а также грузчиком, мыловаром, сценаристом и геологом».  
О работе геологом и чем это закончилось, я рассказал выше. Осталось поведать о 12 годах «счастья».
Наверное, это были действительно счастливые годы. Много знакомых, друзей, связанных общими интересами, одинаково неустроенных, но готовых прийти на помощь друг другу.  
Была яркая встреча с Ахматовой. Короткий период взаимного увлечения Лёни и Иосифа Бродского, чтение и записывание на магнитофоне стихов, наговариваемых ими по очереди, совместное участие в молодёжном литобъединении Союза писателей – затем разрыв навсегда. Попыток восстановить отношения не было. Между ними лежала пропасть разного понимания назначения поэзии.
«Материалом моей литературы будет изображение рая. Так оно и было, но станет ещё определённее как выражение мироощущения, противоположного быту» – ЛА.
Среди Лёниных знакомых не только непризнанные писатели и поэты, но и непризнанные художники. Наиболее близкие отношения у него были с Женей Михновым-Войтенко, художником абстракционистом, которому посвящены проникновенные стихи:

«Да будет праздником отмечен
Из века в век твой день рожденья,
Мой друг, твоё мгновенье – вечность.
Но что успеешь за мгновенье».
 
Сегодня многие из Лёниного окружения стали известными писателями, поэтами, художниками, литературными переводчиками, живущими в России, Америке, Канаде, Израиле, Германии и Франции. Временами натыкаешься в их книгах на упоминания о Лёне. «Когда Лёня погиб, он был больше и выше Бродского, хотя Ахматова любила Иосифа больше. Слишком рано ушёл Лёня, чтобы предсказать, что бы из него могло получиться», – пишет Вадим Бытенский (5). Тема Аронзон и Бродский притягивает к себе их приверженцев и теперь, когда уже нет обоих.   
Друзьям посвящались стихи, велись бесконечные разговоры о литературе, о месте поэта в обществе. Самозащитой от непечатанья была доморощенная теория, что общественное признание и не нужно, хорошо, что тебя ценят и понимают друзья. Однако в августе, за месяц до Лениной гибели, мы пошли в лес по грибы, и он мне сказал, что признание всё-таки важно.

«Храни в гербариях мишурных,
читая летопись созвездий,
тот сад и лист, тех птиц и сумрак,
о август, месяц мой последний!»
 
А до этого были хождения по редакциям, попытки издать стихи для детей, письма Эренбургу и Симонову. Эренбург ответил, что видит в Лёниных стихах мастера, а не ученика, но не знает, как может ему помочь. Симонов ответил в том же духе, но подчеркнул, что сам отошёл от стихотворного творчества.  
Писать удавалось немного. Для кого писать? Писал для любимой жены. К ней обращены лучшие стихотворения.

«Красавица, богиня, ангел мой,
исток и устье всех моих раздумий,
ты летом мне ручей, ты мне огонь зимой,
я счастлив оттого, что я не умер
до той весны, когда моим глазам
предстала ты внезапной красотою.
Я знал тебя блудницей и святою,
любя всё то, что я в тебе узнал.
Я б жить хотел не завтра, а вчера,
чтоб время то, что нам с тобой осталось,
жизнь пятилась до нашего начала,
а хватит лет, ещё свернула б раз.
Но раз мы дальше будем жить вперёд,
а будущее – дикая пустыня,
ты – в ней оазис, что меня спасёт,
красавица моя, моя богиня».
Для друга со школьных лет поэта Алика Альтшулера:

«Альтшулер мой, зачем ты создан?
Зачем не червь, а человек?»

Для близких друзей:

«Нас всех по пальцам перечесть,
но по перстам! Друзья, откуда
мне выпала такая честь
быть среди вас? Но долго ль буду?

На всякий случай, будь здоров
любой из вас! На всякий случай,
из перепавших мне даров,
друзья мои, вы наилучший!

Прощайте, милые. Своя
на всё печаль во мне. Вечерний
сижу один. Не с вами я.
Дай Бог вам длинных виночерпий!»
 
За пределами творческой жизни – тяжёлая, с приключениями, работа «независимым» фотографом в Гурзуфе. Спрос на фотографии был, и Лёня зарабатывал небольшие деньги. Зимой работа учителем русского языка и литературы в вечерней школе.
Были вызовы в КГБ, долгие беседы о литературе. Допросы изматывали и опустошали. В газетах появились о нём фельетоны. Несогласие с властью наказывалось.
В последние годы жизни у Лёни была полупостоянная работа на киностудии научно-популярных фильмов. По его сценариям снято несколько фильмов, отмеченных дипломами. Работа сценаристом давала хороший единовременный заработок, но мешала любимому делу. «Не могу два дела делать. Если сценарий, то на нём выкладываюсь. Это не моё дело. Уйду», – говорил мне Лёня в упомянутой выше прогулке в лес.
Депрессия, неудовлетворённость нарастали. Кризис ли отношений супругов, сложности ли осознания этого кризиса, а также смена работы и невозможность опубликовать свои произведения привели к надлому психики. Это сознавали сам поэт и его близкое окружение. Темы ухода из жизни, поиска и отторжения жизненных стимулов ясно звучат в его стихах.
Ситуация его тяготит, и он решает бросить сценарную работу. Между этим решением и его уходом из жизни всего два месяца.
Так и осталось неизвестным: самостоятельно, по своей воле ушёл из жизни поэт в горах под Ташкентом или случайно выстрелил в себя, неосторожно обращаясь с ружьём. Раненый, понимая, что находится на грани жизни и смерти, поэт просит врача спасти его. Спасти не удалось – не хватило крови для переливания. Неслучайная гримаса советского здравоохранения.
Разве расскажешь о целой жизни на нескольких страницах? «Вот жизнь дана, что делать с ней».
На венке от друзей были написаны Лёнины слова: «Всё менее друзей среди живых, всё более друзей среди ушедших».   
Леонид Аронзон погиб 13 октября 1970 года.

1. Леонид Аронзон. «Собрание произведений», издательство Ивана Лимбаха, СПб, 2004

2. Михаил Юпп. Молитва за упокой души. Памяти Леонида Аронзона. Из книги «Ваше Величество Санкт-Петербург», 2001, с.

3. Валерий Шубинский. Образ бабочки. Вечерний Ленинград, 12 октября 1995 г.

4. Виктория Андреева. Сброшенный с неба. Предисловие к книге «Смерть бабочки», с.16

5. Вадим Бытенский. Путешествие из Петербурга. «Глобус», 2000, с.108

Поделиться