МРАМОР
Как Еву из Адамова нутра,
Его достали из горы. Гора
Стояла в паре дней пути от Рима;
Жара струилась наравне с рекой,
А он холодный был, как червь морской,
И белый, как подмышки херувима.
Его прозвали мрамором. Он был
Пронизан сеткой буро-красных жил,
Как здешней и положено породе;
Как пот, стекала крошка с белых плит,
И оттого казался монолит
Куском замёрзшей великанской плоти.
Потом рванула дюжина быков,
Но лопались и сверху, и с боков
Верёвки, и быкам хлестали спины,
И каменной мукой вздымался прах,
И оседал на угольных вихрах,
Даря юнцам поспешные седины.
И сочетание хлада с белизной
Казалось, остужало лютый зной,
Висевший над прожаренною степью;
Каменотесы замерли. Они
Не в силах слова молвить были, ни
Противиться его великолепью.
А ближе всех стоял один: худой,
С нечесаною рыжей бородой,
Похожей на кусок медвежьей шкуры,
Как перед Полифемом Одиссей,
Стоял он перед страшной глыбой сей,
И видел облик будущей скульптуры.
И полководца белые зрачки,
И очертанья жилистой руки,
Сведенной страшной судорогой в гневе,
И наготу под складками туник,
И чей-то лик, знакомый чей-то лик,
Уткнувшийся в плечо небесной деве.
СЛОВО О ПЛЕЙШНЕРЕ
Неизбывна печаль у мгновения вешнего:
Налетит в переулке внезапным авто,
И тогда я припомню профессора Плейшнера –
Кабинетного чудика в мятом пальто.
Он, конечно же, был невозможным растяпою!
И я вас умоляю: какой он связной?!
С этой виды видавшею фетровой шляпою,
С этой интеллигентски-сутулой спиной!
Не виновный ни в чём, он терзался раскаяньем,
Архивариус пыли, растратчик чернил.
Эту жизнь зажевать бы цианистым калием!
Так оно и случилось.
А я и забыл.
Как по городу, полному утренней звонкостью,
Он вразвалку фланировал, вечный студент!
Как сказал:
– Я ошибся! – с последнею взрослостью,
Словно тысячу жизней прожил за момент!
Я б в солдаты пошёл, чтоб закончить полковником,
И немецкий бы выучил только за то,
Чтоб ему показать тот цветок с подоконником
И шепнуть:
– Не ходите. И к чёрту пальто!
Светозарные тайны пространства нездешнего,
Круглый банковский счёт иль счастливый билет –
Я б отдал за спасенье профессора Плейшнера.
Но провалены явки.
И выхода нет.
Я уверен, что мир не героями движется –
Золотыми растяпами вымощен путь.
Потому и нельзя быть похожим на Штирлица,
А на Плейшнера – можно.
Не стыдно.
Ничуть.
* * *
Сон мне снится о Мандельштаме:
Будто пятидесятой зимой
Не лежит он в неведомой яме,
А из лагеря едет домой.
Эти стансы... да к чёрту стансы!
Тамбур мелкой засыпан лузгой,
Звуки, лица, названия станций
Для него, как с планеты другой.
Брит в нулевку, скворчонок божий,
Что-то шепчет, глаза велики,
Он по-прежнему чует под кожей
Новых строчек слепые толчки.
А за окнами – свист и замять,
Солнца красный замёрзший сухарь,
Словно там, головой на запад,
Спит огромный один вертухай.
Шевелюрой в мордовской чаще,
В Магадан уперев сапоги,
Он сопит и вздыхает слаще,
И его разбудить не моги!
Запах пота, тоски, железа,
И машинного масла в песке,
Мнится, будто звучит «Марсельеза»
В паровозном свистящем гудке.
Мужичок, что дремал с Тайшета,
В шрамах, будто бы сшит из кусков,
Говорит:
– Вижу, значит, поэта?
Почитай, что ли, барин, стишков!
Ещё злее, ещё кромешней
На колёсах несущийся хлев,
Человек в нём сидит нездешний
И читает стихи нараспев.
– Здравствуй, Наденька!
– Ося...Ося...
– Это я!
– Да, я вижу – ты...
Это тихое двухголосье
Средь вокзальной шальной суеты.
И кричит паровоз,
как птица,
И зачем-то ломит виски,
И картинка дрожит, дробится,
Распадается на куски.
* * *
Две души: один – в пальто,
другая – в шубке,
Улететь решили в тёплые края
(Совершают безрассудные поступки
Даже там, за рубежом небытия).
Взяли карту, взяли компас, взяли спички,
И, пока ещё в раю не рассвело,
Раскавычили небесные кавычки,
Встали в утреннем тумане на крыло.
Бесконечную закончили работу,
Небывалые придумали слова
Две души:
один – в летах,
другая – с лёту,
Два мерцанья, два изгнанья, вскрика два.
И летели, улыбаясь, как младенцы,
И неспешно проплывала под крылом
Та земля, где спали прежние владельцы:
Композитор и зав. паспортным столом.
Это бегство и на бегство непохоже –
Втихомолку, даже взгляд не оброня,
Две души:
один – бунтарь,
другая – тоже,
Два безумия высоких, два огня.
Отдыхали на ветвях в ночи ненастной,
Целовались невпопад.
Один из них
Был с боязнью высоты, другая – с астмой,
Две проблемы,
две поэмы,
две кривых.
Не останется ни сил, ни отголоска,
Только там, на невозможной высоте –
Словно след от самолёта, два наброска,
Две метафоры.
Две строчки на листе.