• 2018-3 (21)

1.

Борис был давно уже не юн, успел разменять пятый десяток. Жизнь крутила его и вертела, как щепку бурный водоворот. Лишь недавно всё, наконец-то, вроде бы, вошло в колею. А, ведь, с работой долго не клеилось, да и с противоположным полом дела обстояли, прямо скажем, не очень. То ли дело молодость! Эх, были времена… Первый раз он женился в двадцать один год — буквально сразу по возвращению из армии. Бурный роман, чередой безумств напоминавший романтическую литературу, вспыхнул, словно пионерский костёр, но прогорел в течение каких-то двух зим, оставив только горькую золу. Прелестница Маша была обворожительна, и в её жарких объятиях Борис чувствовал себя покорителем Эвереста, однако для быта этого, увы, оказалось катастрофически мало. Нехватка денег, несхожесть характеров, кухонные драмы, возникающие зачастую на ровном месте, отсутствие точек пересечения кроме постели и обеденного стола — в сумме дали обоюдное ощущение пустоты. Борис откровенно был рад хотя бы тому, что за эти два сумбурных года они так и не произвели на свет ребёнка. Вот уж кто действительно пострадал бы от их юношеской опрометчивости.

В холостяках долго задерживаться не пришлось. Уже через полгода на горизонте появилась Люба — одноклассница, которая успела из невзрачной посредственности вырасти в привлекательную молодую женщину. Правда, яблочко уже сорвали и основательно надкусили. Люба тоже находилась в разводе, имея на руках трёхгодовалую дочку Анечку. Но Бориса такое положение дел уже не смущало. Он чувствовал себя взрослым, многое понявшим и требовал от спутницы лишь одного — женского тепла. Двухкомнатная квартира новой пассии позволяла вести личную жизнь, не боясь любопытных детских глаз. Люба относилась к мужчине в своей спальне по-хозяйски, видимо изрядно изголодавшись и устав от незавидной доли матери-одиночки. Порой она казалась излишне ненасытной, что поначалу возбуждало Бориса, воспринявшего это, как свидетельство собственной притягательности. Однако потом, когда это потеряло эффект приятного сюрприза и вошло в повседневный обиход, подобная интимная оборотистость приобрела для Бориса пошловатый подтекст. Было тут нечто животное — не по причине необузданной страсти, а в каком-то стадном, скотском смысле. Незаметно пошлыми стали и борщ в эмалированной кастрюле, и кино про банальные страсти по большому телевизору, и дежурные фразы типа «дорогой, я дома».

Давным-давно — ещё в старших классах — Борис рисовал в воображении свой идеал супружеской жизни, используя классические установки, где главенствовали такие формы речи, как «рука об руку», «с полуслова», «душа в душу», «сердцем и телом», «в радости и в горести», «разделяя ложе и земные плоды», «в один день, ни о чём не жалея». В то время, когда сверстники похотливо изучали эротические журналы, он мечтал о гармонии — о физическом и ментальном слиянии мужского и женского начал. Эротизм в этой концепции основывался на критериях красоты и формировал достаточно тонкую эстетику. Было в том что-то античное — осмысленная нагота неприкрытых чувств. Так выглядела для него сама любовь — Афродита, покинувшая пену мелочности. И лишь на пике полового созревания, попробовав на практике реализовать свои мечты, Борис понял, что его идеализм не выдерживает натиска приземлённой и грубой реальности. Впрочем, первые серьёзные отношения, почти у всех выходят несчастливыми, что скорее не следствие кризиса мировоззрения, а лишь элементарное отсутствие какого-либо жизненного опыта.

Рядом с Любой Борис часто вспоминал о наивных юношеских грёзах. Осталось ли хоть что-нибудь от них, хоть какая-нибудь кроха с манящим отблеском? Где, в конце концов, та любовь, которой хотелось упиваться, словно молодым вином? А, ведь, любви-то больше и не было. Было вполне понятное желание чувствовать себя живым. Регулярный секс возвращал остроту, но не был способен взять на себя главную функцию в вопросах личного счастья. В тот вечер, когда эта мысль посетила голову Бориса, он не вернулся с работы в квартиру Любы. Совестно было почему-то только перед Анечкой, которая хоть и скучала только о родном отце, всё-таки наполняла быт каким-то ласковым светом. Один раз назвала даже дядюсей. Пожалуй, за последние годы никто не обращался к нему более нежно.

 

2.

 

И вот опять потянулись будни холостяка, однообразие которых Борис старался скрасить встречами с друзьями — то есть шумными застольями и хождениями по гостям. Правда, товарищи в большинстве своём были людьми семейными, поэтому вылазки случались не так уж часто. Однако будь они чаще — ничего бы кардинально не изменилось, ведь каждая такая встреча заканчивалась стандартно: Хромов снова оставался один и плёлся домой по тёмной улице туда, где его никто не ждал. Прозябание, деградация, бесперспективность — неудержимо тянули на дно. И тут случилось чудо. На городском массовом мероприятии в честь какой-то знаменательной даты Борис встретил Таню. По воле судьбы людской поток на площади сомкнулся в некой точке, и его волны прибили их друг к другу, словно две щепки, отломанные от чего-то априори цельного. Хохочущие хмельные лица вокруг неожиданно выпали из фокуса, потеряли резкость и размылись, оставив в глазах Бориса лишь прелестные черты этой смущённой девушки. Хромов неуклюже наскочил на неё, не сумев сдержать импульс подталкивающей сзади толпы, и стал робко извиняться. Он поднял перед собой руки, словно пытаясь сохранить вокруг свободное пространство, но толпа дала новую волну, тело Бориса подалось ещё вперёд, и Таня непреднамеренно оказалась в объятиях незнакомого мужчины. Мужчина слегка покраснел, и, не найдя нужных слов для оправдания, лишь виновато улыбнулся.

— У вас хорошая улыбка. Добрая…

— Меня зовут Борисом. А вы…вы здесь одна? Ой, извините. Как вас зовут?

— Я — Татьяна. Мы здесь были с подружкой, но потерялись, а батарея в телефоне села.

— Вы можете позвонить с моего, Таня.

— Было бы здорово, но я номера подруги не помню. Да и вообще…не было со мной никакой подруги. Просто решила прогуляться немного, а тут, оказывается, такая толкотня…

— Знаете что, Таня? Нам нужно поскорее выбираться из этой толпы, а то нас неминуемой относит вон к той чугунной ограде.

Борис сам удивился своей дерзости, когда взял девушку за руку и увлёк её за собой к выходу на одну из узеньких второстепенных улиц, где движение людских масс было менее активным…

 

* * *

 

Прошло что-то около двух месяцев. Свидания Бориса Хромова и Татьяны Сивуновой неожиданно для обоих быстро миновали все стадии развития отношений и приобрели статус полноценного романа. Ещё через полгода этот статус стал официально оформленным — пара вступила в брак. Для Тани всё было похоже на сон наяву, для Бориса жизнь будто пошла на новый круг, но Храмов надеялся, что этот шаг наконец-то приведёт его к долгожданному счастью.

В быту Татьяна разительно отличалась от всех своих предшественниц. Воспитанная в семье конторских работников, не блиставших широкими навыками домоводства, она не очень хорошо готовила, хотя искренне старалась. Впрочем, Борису как раз и важна была эта искренность, это бескорыстное желание окружить заботой, эта чистосердечная попытка сделать путь к сердцу мужчины ещё и обихоженным.

У него всё острее ощущалась потребность в каждодневном общении с женой. Ни с одной женщиной до Татьяны Борис не чувствовал себя таким не одиноким. Всё время находились какие-то темы для разговоров — даже тогда, когда, казалось, было бы уместно помолчать или разойтись по углам. Всё друг в друге им было интересно. Таня смотрела на мужа широко распахнутыми глазами всякий раз, когда после рабочего дня встречалась с ним дома. Смотрела на него — жившего без её зримого присутствия в своём душном кабинете, кажется, целую вечность. Смотрела так, будто вновь пыталась поймать ту робкую улыбку, которой он одарил её тогда — в тесной толпе на городском празднике. И Борис улыбался, в очередной раз не сумев подобрать нужных слов, а потом они шли ужинать — ели что-нибудь незатейливое и за оживлёнными разговорами как бы не замечали, что вновь подгорело или слегка пересолено.

 

* * *

 

Однако скоро обнаружились и слабые точки. Идиллия заканчивалась в тот момент, когда Борис, как бы случайно, касался Таниных ног чуть выше колена, клал руку жене на бедро или талию, а то и попросту приобнимал таким хитроумным способом, чтобы её молодая высокая грудь попадала навстречу его ладони. В эти моменты Таня как-то по-детски хихикала и мягко уклонялась от прикосновений мужа, который за считанные доли секунды всё же успевал почувствовать то тепло и ту упругую силу, что таят в себе части женского тела, скрытые одеждами и будоражащие его воображение. Изящные формы жены ускользали из рук, оставляя им только долгое ощущение мимолётной причастности к некой волнительной тайне. Чтобы сделать вид, будто ничего не произошло и все эти цепляющие лёгкие движения восприняты лишь как дурашливая игра, Таня начинала говорить на какую-нибудь отстранённую тему, обязательно задавая Борису вопросы, чтоб побыстрее втянуть его в спасительную беседу. Огонёк в глазах Хромова гас, но он сохранял тон разговора и не менялся в лице, хотя только он знал, насколько сильно сжимается сердце у него внутри от беспомощности и даже от безысходности…

Нет, у молодоженов случалась близость. Впервые это произошло до свадьбы. Таня была тогда очень зажата, и Борис старался действовать как можно нежнее. В том, как она лежала на разложенном диване, поджав колени и инстинктивно прикрыв руками обнажённую грудь, было столько невинного и трогательного, что легко было расплакаться от умиления. Только поднимающемуся откуда-то из глубин огню уже не хватало места внутри. Борис так увлёкся, что даже не заметил, не почувствовал отсутствия обратной связи. Татьяна смотрела в потолок, иногда закрывая глаза, и лишь изредка гладила своего мужчину по разгорячённой голове, ищущей для поцелуя ещё неизведанную ложбинку возле ключицы и шеи. Эту жертву Таня приносила с чистым сердцем, веря, что такова цена её счастья.

 

3.

 

До встречи с Борисом у Татьяны было только двое мужчин. Не так уж много по современным меркам, а для женщины, перемахнувшей тридцатилетний рубеж — как-то даже неприлично мало. Первый — как и Борис — был на порядок старше её. Для наивной неопытной девочки, мечтавшей о романтических отношениях, он казался почти киногероем — подтянутый, целеустремлённый, уверенный в себе, сильный, немногословный, но не скупящийся на комплименты, брутальный, но способный на широкие жесты. Его личная жизнь представляла собой длинный список имён, сладких побед и пустых разочарований, только Татьяна, конечно же, была уверена, что именно она — с её-то тонкой душой и отзывчивым сердцем — закроет этот порочный список, станет, обретённым смыслом, спасёт, отогреет…

Его звали Николаем. У него была небольшая фирма по торговле продуктами питания. За спиною — три неудачных брака, десяток любовниц, двое детишек, на которых он не только исправно перечислял алименты, но и сверх того тратил немалые средства, считая это делом чести. С одинаковой регулярностью посещая и спортзал, и театр, Николай чувствовал себя продвинутым человеком. В принципе, там, в театре-то они и познакомились. Тане всегда везло на неожиданные встречи. Однажды после спектакля она замешкалась в толчее возле гардероба и выронила свой номерок. В мельтешении ног он канул, будто соскользнувшая в мутную воду рыбёшка. Татьяна собралась нагнуться за ним, как вдруг он сам выплыл к ней навстречу в сильной мужской руке. Встретились глазами. Кажется, уже в этот миг что-то произошло. Она, конечно, потом назвала это любовью с первого взгляда. Уж очень ждала любви — особенно той, что в книжках. Он же назвал это… Да никак он это не назвал, просто давно не встречал таких красивых и одновременно тёплых глаз — вот и попался.

Николаю, пожалуй, впервые не хотелось лёгкой победы. К тому же он догадывался, что уже и так победил. Ему нравилось ощущение лёгкости от общения с Татьяной. Жизнь последние годы била его без продыху. Деньги и положение давались нелегко, но и на личном фронте постоянно велись бои местного значения. Женщин выбирал он, как правило, чисто по внешним критериям — жаждал красоты и огня. А вот на глубокое изучение чужого внутреннего мира с целью найти там нечто неземное — Николай не мог и не хотел изыскивать сил и времени, которых при его напряжённом графике и так катастрофически не хватало. Между тем, красавицы, принося физическое удовлетворение и торжество обладания, зачастую при тесном общении оказывались корыстными и алчными, высокомерными и эгоистичными, грубыми и истеричными. Что ж, красота — требует жертв. Николай принимал это как должное, будто издержки производства. Для него отношения и были формой производства — работа на мужскую состоятельность. Начиная очередной роман, он старался тут же набросать хотя бы приблизительный план действий, к чему приучил бизнес.

А сейчас Николай вдруг почувствовал, что может просто расслабиться, быть самим собой, доверяясь естественному ходу событий. И ему это нравилось. Он растягивал удовольствие, будто в хорошем ресторане, где начинаешь наслаждаться изысканным блюдом ещё с момента, когда только улавливаешь боковым зрением, что официант плывёт между столиков с нагруженным подносом. Но однажды в своём загородном доме гурман всё-таки снял и съел вишенку с торта, хотя Таня была бы наверняка против таких сравнений в свой адрес. То, что произошло между мужчиной и девушкой в тот вечер, могло случиться гораздо раньше, если бы в том состояла главная задача Николая.

Опытность и невинность встретились в медленном танце, где каждое па выдавало обоих. Татьяна зажмурилась в самый ответственный момент, хотя ей очень хотелось видеть притягивающее к себе лицо. Она боялась боли, но ещё больше она боялась показаться неумелой. В её возрасте современные девушки уже в большинстве своём знают, как вести себя не только в медленном, но и в самом зажигательном танце, когда ведущую роль играют оба партнёра, однако у прекрасной половины всегда есть дерзкий шанс перехватить инициативу. Татьяне не хотелось, чтобы Николай воспринимал её, как ребёнка. Её чувства не должны были казаться каким-то капризом или трогательной наивностью. Она жаждала стать, наконец, женщиной и одновременно страшилась того, что внутри навсегда оборвётся тонкая нить, на которую она так долго нанизывала свои чистые грёзы.

Николай тоже переживал. Ему нравился момент близости с женщиной, как древнейший ритуал, во время которого весь мир будто концентрируется в двух раскрепощённых телах и становится познаваем на ощупь. Но с Татьяной он не ощущал на коже блики ритуальных костров — он видел рядом лишь слабый полевой цветок, затерявшийся среди зрелых колосьев, готовых вот-вот упасть под уверенным в себе серпом…

 

* * *

 

Из-за обоюдного напряжения никто толком не понял, что произошло. Однако внутренний голос сказал обоим: тонкая нить оборвалась, а полевой цветок срезали. Татьяна лежала на спине в неловкой растерянности и думала: видимо, вот так настоящие женщины и должны встречать ранний рассвет — опустошённые и поношенные. Она долго ещё лежала после того, как Николай молча вышел с сигаретой в предбанник, посчитав, что сейчас любые слова будут неуместны. Он глубоко втягивал дым, и с каждой затяжкой тьма оседала в его лёгких…

Через три дня он позвонил. Голос его казался каким-то потусторонним. Николай был деловым человеком, привыкшим к прямоте слов, даже в тех случаях, когда хождения вокруг да около представляются деликатным манёвром, оправданным с точки зрения такта. В моменты, требующие принятия решения, Николай не щадил ни себя, ни партнёров, строго следуя интересам дела.

— Татьяна, нам нужно расстаться.

— Я знаю. Сказка закончилась…

Она не помнила, о чём шёл этот недолгий разговор дальше. Предположительно последовала череда сдержанных, но учтивых извинений. Ещё, вероятно, произносились какие-то весомые доводы. Николай всегда был мастером ёмких аргументаций, в полной мере используя аналитический склад ума. Конечно же, он наверняка очертил перед Татьяной её более чем радужные перспективы. Он никогда не выносил на обсуждение проблему, не предложив своего варианта её решения. Действительно, в её-то годы… Потом, должно быть, они сухо попрощались — так, чтобы интонационно обозначить невозможность апелляции. Почему-то всё это расплылось у неё в голове засвеченной плёнкой допотопного фотоаппарата.

Через неделю Николай уже участвовал в новой скачке с очередной смазливой наездницей, и горячая кровь жеребца стучала в висках, повторяя бешенный ритм сердца. Всё снова стало простым и понятным — жизнь и смерть, пламень и лёд, разум и плоть… И никаких сомнений, угрызений, чувства вины. Ощущения виновности Николаю вполне хватало при периодических встречах с собственными детьми. Ему доставляло истинное удовольствие с той же периодичностью заглаживать эту вину — тёплым общением и исполнением нехитрых детских капризов. Иллюзия искупления не требовала чересчур многого, но позволяла чувствовать себя вполне нравственным человеком.

 

4.

 

Через год Татьяна встретила Олега. Олег был её сверстником, поэтому отношения с ним строились в общепринятых рамках — то есть в форме совместного взросления с шутками, танцами, объятиями, провожаниями и поцелуями... Таню нельзя было назвать общительной, и круг её друзей всегда оставался невелик. Её одиночество скрашивали только две близкие подруги — Соня и Катя. Катя вышла замуж ещё на третьем курсе института. Недолго засиделась в девицах и Соня, успев обзавестись прекрасной дочкой. И всё же подруги по-прежнему встречались. Нечасто, где-то раз в месяц. Для всех троих каждая встреча всегда было радостным событием. Соня и Катя иногда приходили с мужьями, тем самым подчёркивая свой безупречный статус не только в глазах друг друга, но и перед лицом знакомых из числа посетителей уютного кафе, где по сложившейся традиции и проходили посиделки. В эти мгновения Таня чувствовала себя ещё более одиноко. Соня и Катя догадывались об этом, поэтому насколько могли пытались проявить участие к судьбе подруги или, по крайней мере, как-то отвлечь её от гнетущих мыслей. На одну из встреч муж Сони по настоятельной просьбе жены взял с собой своего знакомого Олега.

Олег был из тех парней, что внешне обычно нравятся девушкам — спортивное телосложение, голубые глаза, подбородок с ямочкой. Пользоваться своими данными он умел. В его облике было что-то от молодого античного воина — одновременно и атлета, и мыслителя, и эстета. И это несмотря на то, что вырос он без отца — стараниями мамы и бабушки. Женское воспитание, как принято считать, не способствуют формированию настоящих мужских качеств, однако Олег обладал весьма крепким внутренним стержнем. С ранней юности парню приходилось компенсировать отсутствие отцовского влияния упорным стремлением везде и перед всеми отстаивать свою независимость, защищать наиболее слабые места весьма хрупкого внутреннего мира. Драки в школе, синяки и ссадины, дерзости в адрес учителей, неуживчивость с одноклассниками, вызовы мамы к директору — вот чем была обострена реальность Олега в юные годы. С возрастом инстинкт самоутверждения, видимо, по максимуму восполнив уязвлённое чувство самодостаточности, уступил, наконец, место расчётливой целеустрёмленности. К выпускному классу юноша уже достаточно чётко составил план на ближайшую жизнь, где были учтены все материальные и нематериальные потребности.

Как и следовало ожидать, потребности были гипертрофированными и ещё мало чем, в сущности, подкреплёнными, кроме, пожалуй, умения стоять на своём. И всё же в действиях Олега уже усматривалась определённая стратегия, что выгодно отличало его от большинства беспечных сверстников. Определив себе высшее положение в обществе, как приоритетную задачу на будущее, он держал себя строго, благодаря чему выглядел старше остальных.

Всё чаще в маршрутках к нему обращались «молодой человек» вместо привычного «мальчик», когда просили передать на проезд. В эти моменты вид его был предельно мужественен, ибо внутри торжествовал не юнец, но муж. Впрочем, и изрядной доли кокетства в Олеге тоже хватало. Всё-таки вырос он среди женщин. Обладая весьма привлекательной внешностью и изрядным красноречием, ему не составляло труда оказываться в центре внимания ровесниц. Олег смог бы запросто снискать славу сердцееда, если бы и в вопросах личной жизни не был перфекционистом, а то и откровенным педантом. Рядом с собой он видел не просто девушку, а эталон. Однако с эталонами в девичьем царстве явно ощущался серьёзный дефицит, поэтому редкие романы Олега были скоротечными. На период учебы на юридическом факультете университета он вообще решил отказаться от отношений с противоположным полом, сконцентрировавшись на освоении норм уголовного и гражданского права. Надо сказать, что этой конкретной цели он добился — вышел из дверей вуза с красным дипломом.

После окончания университета Олегу удалось устроиться в перспективную юридическую фирму. Его быстро заметили и повысили в должности. А вот с обретением второй половины всё как-то затянулось. Не нашлось достойной кандидатуры. Сонин муж — Алексей — тоже был юристом и работал с Олегом в одном отделе. Имя упорного, но до сих пор одинокого карьериста порою всплывало в разговорах с женой о делах в фирме. Однажды у Сони промелькнуло в голове: а не позвать ли Олега на очередную встречу подруг. Да Таньке-то как раз такой и нужен — серьезный, ответственный, разборчивый, умный. А в придачу-то ещё — красавец и спортсмен. Это ж практически принц на белом коне! «Была б не замужем за таким пустомелей, как Лёха, да не имела б от него Светланку — сама бы клюнула», — сказала про себя в шутку Соня и мысленно показала язык своему благоверному.

— Ох, не знаю, согласится ли он на эту авантюру, — сделал недовольное лицо Алексей, когда услышал от жены просьбу поговорить с Олегом насчет вечера. — А ему-то самому это надо?

— Еще как надо! — моментально отреагировала Соня. — Он еще нашу Таньку не видел — увидит и тут же втюрится по уши. Она ж у нас романтичная и загадочная девушка, скромная и добрая — не то, что эти расфуфыренные куклы, которых он, понятное дело, отбраковывает. А потом — чего он теряет-то? Его просто приглашают культурно провести вечер в кругу образованных и интеллигентных молодых людей. Да, кстати, позвони маме и предупреди, что на неделе нужно будет со Светкой посидеть.

 

5.

 

Олег к удивлению Алексея как-то уж очень легко согласился. Вероятно, ему просто захотелось развеяться после сложного, но удачно завершённого в суде дела. А, может, стало невмоготу сидеть одному в такие погожие дни конца августа.

Встречу назначили всё в том же самом кафе. Оно называлось «У фонтана». Это был практически центр города, и тут имелась просторная парковка, а рядом располагались остановка общественного транспорта и подземный переход, ведущий к станции метро. Идеально, чтобы потом спокойно разъехаться, если случится засидеться допоздна. Катин муж Аркадий, работающий в каком-то НИИ, не смог вырваться по причине сдачи важного проекта, поэтому Алексей и Олег оказались единственными кавалерами на этом скромном балу.

Появление в компании нового мужчины наполнило свежими интонациями и темами непринуждённые разговоры за бокалами лёгкого вина. Олег умел быть интересным собеседником. Перемежая тонкие шутки с нетривиальными суждениями о мелочах жизни, он раскрывался, как яркая личность. Соня перехватила взгляд Татьяны, которым та изучала представленного ей пару часов назад Олега, и в этих тёплых глазах почудилась какая-то искорка. Соня с довольным видом сделала глубокий глоток вина и что-то с улыбкой шепнула на ухо сидящему рядом Алексею. Потом кто-то предложил немного потанцевать. Катя сослалась на то, что без мужа ей будет неловко кружиться в танце, к тому ж партнёров всё равно на всех не хватает, и осталось за столиком. Олег пригласил Татьяну и увлёк её в середину зала, где уже заиграла медленная и красивая композиция. Соня и Алексей последовали их примеру.

Время пролетело быстро и незаметно. За окнами стемнело, и вдоль опустевших улиц вспыхнули витрины и фонари. Пора было расходиться. Татьяна не поняла, как вышло, что после шутливых и недолгих прощаний, она вдруг осталась вдвоём с Олегом. Возможно, такова была стратегия Сони, успевшей поделиться своими соображениями и наблюдениями с Катей, а, может, так в очередной раз судьба толкала людей навстречу друг другу. В конце концов, нужно было кому-то проводить Таню, потому что две её подружки жили почти по соседству в противоположной стороне города, и их сопровождение обеспечивал Алексей.

— Сейчас я вызову такси, — предложил Олег.

— А, может, пройдёмся пешком? Скоро начнётся осень, и таких тёплых ночей не будет очень и очень долго, — ответила Татьяна.

 

* * *

 

Союзу Олега и Татьяны суждено было продлиться ровно два месяца. Это похоже на мистику, но, начавшись 26 августа, он разорвался 26 октября. Будто истёк срок подписанного двухстороннего договора, которых Олег за свою недолгую, но уверенно идущую в гору карьеру составил уже, наверное, сотни. Разрыв произошёл утром, когда принято сладко потягиваться в постели, а не сжигать мосты. Отношения с Олегом казались Татьяне неким сюрреалистическим сном, который с одной стороны увлекал всё дальше и дальше в свой водоворот, но с другой — пугал постоянным ощущением близости бездны. Олег при ближайшем рассмотрении оказался клубком противоречий и внутренних комплексов. Поначалу распутывать его было до дрожи волнительно, но потом — увы, горько.

Во время их первой близости — через несколько дней после знакомства — Олег неожиданно предстал совершенно другим человеком. В нём вдруг проявилась какая-то грубость, какая-то напористая властность. До сей поры он будто выжидал момента, чтобы, подкравшись как можно ближе к доверившейся жертве, явить своего зверя, которого искусно прятал в хитросплетениях созданного им образа. Его сильные руки быстро сломили робкое сопротивление, и зверь сполна получил желаемую добычу. На последнем аккорде Олег томно выдохнул, и по его телу пробежала дрожь достигнутого экстаза. Татьяна замерла, ожидая, когда же, наконец, всё это кончится. Олег ещё раз громко выдохнул, и лишь после этого зверь ушёл — вернулся в своё потаённое логово.

Лицо Татьяниного мужчины снова очеловечилось, вернулись прежние черты. Как ни в чём не бывало, Олег нежно поцеловал Таню в щёку, потом в онемевшие губы. Провёл ладонью по распущенным волосам.

— У меня давно никого не было, я забыл, что может быть так нестерпимо сладко, но лишь с тобой эта сладость стала настолько осознанной, — прошептал он.

— Олег, мне было больно. Неужели ты даже не почувствовал, что мне больно? — укоряла Татьяна, высвобождалась из его всё ещё крепких объятий.

— Прости, меня так захлестнули чувства и эмоции, что я не мог остановиться.

— Ты пугаешь меня.

— Прошу, извини. Я впервые за долгие годы ощутил рядом с собой настоящую женщину — чистую, открытую, неиспорченную. Мне захотелось, чтобы в этот момент ты стала моей — всецело, и душой, и телом. Только моей. Моей…

Татьяну сильно напугал такой напор, и здравый смысл подсказывал, что нужно остановиться. Однако она уже взяла наживку, и сойти с крючка теперь было непросто. В тине одиночества — а только туда оставался шанс сорваться, минуя руки рыбака — её ждали ещё более гнетущие страхи. Там была только вязкая темнота, здесь же — неистово рвала поводья жизнь, несла над клубящейся землёй на сильных мужских руках, смотрела прямо в глаза горящим пронзительным взором.

Олег ворвался в эту темноту словно ураган, вскружив не только голову, но и всё пространство вокруг. Он манил её каким-то глубинным надломом, в котором ощущалось что-то живое и настоящее. К этой тайне хотелось быть причастной с чувством, что более никому не удастся подойти так близко к разгадке, а ещё хотелось — исцелять, врачевать, лечить — чтобы потом то, что удастся спасти — принять величайшей наградой. Татьяна отдавала себя от всего сердца — будто хлеб, когда он — то единственное, чем можно поделиться с дорогим человеком в лютую и голодную зиму. Ей стало казаться, что такой жертвой и должна быть настоящая любовь.

Её тянуло к Олегу. Она жадно ловила те искры электричества, которые возникали на оголённых проводах их контактов. Она была желанна — и, хотелось думать, любима. Никто и никогда не вырывал перед ней сердце из груди, никто не рассекал своих аорт, чтобы смыть алым потоком пыль её бесследно проходящих дней. И вот теперь кто-то разжёг пылающий огонь, и, наконец, стало по-настоящему жарко. Это была безумная и пьянящая стихия, которой хотелось поддаться, чтобы больше ни о чем не думать.

Но стихия, как известно — непредсказуема, необузданна и, что самое главное, неуправляема. Гром прогремел довольно скоро. Ко второму месяцу отношений Татьяна переехала к Олегу. Тот ещё не накопил на собственное жильё, но снимал прекрасную «двушку» недалеко от центра. Танина мама была категорически против такого форсирования событий, она считала, что молодые слишком мало знают друг друга. Да и вообще, идея не узаконенного сожительства была ей чужда, потому что, по её мнению, это лишает пару значительной доли ответственности. Пусть по статистике очень часто распадается и официально зарегистрированные браки, всё же статус законных супругов внушал Таниной маме некий вес.

Но Татьяна была непреклонна. Она давно хотела вырваться из-под родительской опёки. Ей надоело исполнять роль воспитанного и образцового ребёнка — быть предметом восхищения старушек на лавочке у подъезда и главным козырем в разговорах мамы с подругами, когда доходит до личных достижений. Хорошая девочка долгие годы оставалась несчастной и одинокой, замкнутой в своём непроницаемом мире, и только она — Татьяна — знала, кто на самом деле смотрит на мир из этой красивой рамочки. Ей хотелось идти наперекор всем и всему, сладко обманываться — лишь бы окончательно не потухнуть, так и не узнав истинного огня. И она, разумеется, обманулась…

 

6.

 

Татьяна работала клерком в муниципальной конторе. Олег обычно допоздна задерживался в офисе и не имел возможности забирать её на машине вечером. Одним из октябрьских дней дождь лил, не переставая, а ближе к сумеркам перешёл в сильный ливень — как раз к концу трудовых будней. Город промок до состояния, когда даже тени хочется забиться в какой-нибудь укромный угол. Татьяна ко всему прочему забыла дома зонт и потому с досадой смотрела в окно, робко надеясь, что погода успокоится. Однако шквал холодной осенней воды не унимался.

И тут добряк Герасим из соседнего отдела, который ездил на видавших виды «Жигулях», неожиданно предложил подвезти. Его знали в коллективе, как рубаху-парня. Может быть, таким было свойство его души, а, может, трое детишек и любящая жена делали его настолько счастливым, что этим счастьем хотелось ежедневно делиться с теми, кто, по его мнению, несчастлив или чем-то удручен. Он всегда и всем готов был помочь. Для каждого старался найти доброе слово. Людьми такого склада, увы, обычно пользуются все кому не лень, злоупотребляя их добродушием. Особенно начальство. В конторе Герасима нагружали работой до предела. В отпуск он всегда уходил самым последним в отделе, а если выпадали сверхурочные или случался какой-то производственный аврал, руководство знало, на чьи плечи можно смело взвалить груз образовавшихся проблем.

Но Герасим никогда не роптал, видимо считая все эти будничные хлопоты настолько ничтожными в масштабах своего простого счастья, что не хотел заострять на них внимание, расходуя попусту душевные силы. Увы, сегодня мало кто способен похвастаться подобным отношением к жизни. Большинство вовлечено в безумный хоровод неурядиц и каких-то мелочных конфликтов, считая эту солидарность с другими высшим проявлением общности. Людей же иного склада любое большинство всегда с лёгкостью именует чудаками, а их индивидуальность считает в лучшем случае умилительной и забавной аномалией. А, ведь, чудак — от слова «чудо», в которое все верили в детстве, как в неизбежность добра на свете. Выходит, взросление — помимо прочего ещё и циничное избавление от желания реализовать эту неизбежность хотя бы в рамках собственной жизни. Впрочем, если бы Герасим задумался о такой концепции, она наверняка показалась бы ему смертной скукой, ведь он не философствовал — он просто жил так, как считал нужным — интуитивно, по зову сердца. В чудо он верил, понимая под этим словом весь разнообразный и удивительный мир, где волшебным образом ему посчастливилось оказаться.

Татьяна с радостью откликнулась на предложение подвезти её, ведь до автобусной остановки нужно было бежать под ливнем минут десять. Машина Герасима казалась продолжением его самого. Всё в ней напоминало хозяина. Кругом царили простота и трогательная заботливость. Никаких ярких безделиц на приборной доске и лобовом стекле. Только пара иконок и фотография жены с детьми. Безусловно, хозяин мог бы вполне позволить себе автомобиль посовременнее. Даже какую-нибудь недорогую иномарку. Но с этой машиной Герасима, вероятно, что-то связывало, и он не хотел с ней расставаться. А, может, верность старому авто свидетельствовала лишь о тяге к постоянству и силе привычек.

— Ну что, Танюш, говори адрес, — бодро выпалил Герасим, поворачивая ключ зажигания.

— Студенческая 15, — ответила Татьяна.

— О, да это ж совсем по пути. Неплохой район, можно сказать, очаг цивилизации, — водитель тепло улыбнулся, и его улыбка — отражённая зеркалом заднего вида — озарила весь салон потрёпанной временем легковушки. Машина зарычала, и сухой участок асфальта под ней моментально почернел от дождевой влаги.

С шутками и прибаутками они быстро добрались до места. Герасим всю дорогу рассказывал какие-то забавные истории из жизни своей семьи, и возникло ощущение, что семейный круг был для рассказчика единственным местом действия его автобиографического романа. Татьяне даже завидно стало. Могла ли она вот так — без остановки — рассказывать едва знакомому человеку какие-то забавные истории про них с Олегом. Да ещё, чтобы это было не просто смешно, а вызывало у слушателя такую вот «белую» зависть. Мол, надо же, как у людей — будто в кино. Нет, то, что всплывало у Татьяны в голове, нельзя было вставить в разговор, чтобы скоротать время. Слишком интимными подробностями изобиловали возникающие в памяти картины. Звериная страсть, разгорячённая плоть, горящие глаза и бешенная пульсация крови, резонирующая в каждом уголке тела, а потом отлив, оставляющий на берегу обломки кораблей, не выдержавших натиска. Разве это можно сделать почвой для непринуждённой беседы.

Герасим подъехал прямо к подъезду, чтобы Татьяне не пришлось бежать под дождём. Он даже выскочил из машины, держа над своей пассажиркой куртку, сам при этом попадая под нещадный поток. Таня поблагодарила Герасима и нырнула за металлическую дверь в тёплое и сухое пространство. Она не могла заметить, как в нескольких метрах паркуется иномарка Олега.

Олег поднялся только через полчаса. Выдержал паузу. Как только он вошёл, Татьяна сразу почувствовала в нём какую-то перемену. Обычно он почти с порога докладывал о своих блестящих делах на работе, ведь каждый день с профессиональной точки зрения был для него особенным. Таким способом Олег как бы давал понять, что Татьяна может вновь гордиться своим мужчиной. И она, действительно, гордилась — ей импонировало его стремление всегда и во всём побеждать, чего у неё самой не было. В такие моменты она была солдатом, воюющим под флагом непобедимого полководца, что щедро делится лучами своего триумфа со всеми причастными. Хотелось кричать «виват!» и радостно подбрасывать к небу кивер. Но сейчас полководец был мрачен, словно его армия оказалась в опасном положении.

— Ты сегодня как-то рано, — Татьяна попыталась первой нарушить молчание.

— А ты меня не ждала? — Сухо ответил Олег, снимая деловой костюм.

— Нет, почему же, просто обычно в это время…

— Знаешь, я сегодня дико устал — давай ужинать и спать, завтра мне очень рано вставать, — резко оборвал Олег со стальными нотками в голосе и пошёл на кухню.

За ужином смотрели телевизор. Молча. На экране снова говорили о внутренних и внешних врагах государства. Когда враги начали проступать под обоями и ощущаться уже на каком-то генетическом уровне, Олег переключил. Вокруг и без того нарастала холодная война. На соседнем канале густо накрашенная тётка в кокошнике, видимо, олицетворяя исконную культуру и правильные традиции, взвыла под баян так, будто увидела себя в зеркале. Почему-то давно в нашем масскульте сложился стереотип, что русский фольклорный образ должен нести на себе не реальную простоту и неброские черты крестьянского уклада, а какой-то скомороший гротеск. Во всём этом человеку, мало-мальски умеющему ценить подлинную ткань истории, неминуемо видится некая издёвка.

Землепашцы Тамбовской или Рязанской губерний, наверняка бы, тоже пришли в недоумение, увидь они такое олицетворение своей грубой, но всё-таки настоящей жизни. Дело, должно быть, как раз в этом корневом крестьянском укладе, мешающем говорить о земле в среднем роде в интересах коллективной безответственности. Похоже, рачительный работник пропаганды, некогда размашисто швырнувший этот оторванный и круто посоленный ломоть в чан с казённой акварелью, так и не осознал, что нельзя нарочито приукрасить русскую деревню, не опошлив её — очень уж сильно она спеклась с бурой кровью и чёрной землёй, чтобы всерьёз выступать в роли цветастой матрёшки.

Эстетика Петрушки из балагана широким крикливым движением вконец размыла связи между обычаями и современностью, создав приторную иллюзию праздного сельского счастья. Не противоречивость, а лишь банальная простота, доведённая до абсурда в стремлении казаться ещё проще, стала главным критерием пропагандируемой народности. Что ж, такая общедоступная народность, в которую дверь нараспашку держит массовик-затейник, очень удобна для торжественного внесения в неё любого расписанного под хохлому идола для жертвоприношений — уж больно много пустого места.

Интересно, почему Татьяне в эту минуту хотелось думать именно об этом. Она и в деревню-то последний раз приезжала года три назад, пока бабушка была ещё жива. Должно быть, работая среди чиновников, Таня научилась чувствовать показуху даже в интонациях, а, может, вдруг пришло осознание, что иллюзорность праздного счастья это и её собственная ширма. Олег, между тем, продолжал щёлкать пультом. Глупый сериал на следующем канале выигрышно отличался возможностью, по крайней мере, не рефлексировать, а просто плыть по течению незамысловатого сюжета.

Спать легли, опять же, молча. Но тишина только катализировала напряжение. Олег долго ворочался. Татьяна тоже не могла уснуть. На сердце было тяжело. Она хотела как-то разрядить обстановку, проявив женскую ласку, однако уже хорошо усвоила, что в такие моменты, лучше Олега не трогать. Взрывной механизм может сработать от малейшего прикосновения. Вероятно, произошёл какой-то конфликт на работе, и воспалённое чувство собственного достоинства было чрезвычайно уязвлено. Нужно подождать до утра. Как говорят в русских сказках: утро вечера мудренее.

Но именно под утро и прогремел взрыв. Окутанная в дрёму, Татьяна почувствовала, как мужские руки схватили её за талию и перевернули с бока на спину. В тишине раздался лязгающий железом голос Олега.

— Так вот, что у тебя за работа! Так вот, чем ты занимаешься, пока я лезу вон из кожи, чтобы обеспечить нам достойную жизнь! Кто этот тип, что подвозил тебя вчера на своей развалюхе? С жиру бесишься? На плебеев уже стала зариться! Чего тебе не хватает? У него же ничего нет за душой! Ни-че-го! А! Он, наверное, хорош в постели! Хорош в постели, да? Ну так я тебе сейчас докажу, что я лучший во всём!

— Олег! Олег, ты не прав! — растеряно всхлипывала Татьяна, застигнутая врасплох такой лютой несправедливостью. — Это Герасим, он с работы, у него жена и дети, он подвёз, потому что был сильный дождь… Ты сам мог бы заехать за мной…

— Герасим? Что ж, посмотрим, у кого лучше получается топить Му-Му.

В пальцах Олега затрещало женское нижнее бельё. Зверь вернулся, и он был не столько голоден, сколько яростен и мстителен. Сопротивление лишь распаляло его. Татьяна не чувствовала ничего, кроме боли. Из её груди сначала вырывались сдавленные вопли, а потом она просто тихо ревела, так, что кожа на щёках вдруг стала будто обожжённой…

На следующий день Татьяна возвратилась в родительский дом. Когда Олег начал караулить её у подъезда, сняла небольшую квартиру на окраине, сказав матери, что поживёт у близкой подруги. Бесконечные звонки Олега на сотовый телефон — вынудили поменять номер. Тане больше не хотелось любви и вообще какого-либо мужского участия. Она желала только тишины и покоя, чтобы можно было тихо мерцать, как свеча — плавно и вдохновенно — и уже не переживать насчёт того, что в один прекрасный момент вдруг отрубят электричество. Но через год с лишним появился Борис, и потребность быть женщиной снова взяла верх.

 

7.

 

Борис сильно переживал из-за отсутствия нормальных интимных отношений. Он был уже не юн, и его активная фаза жизни потихоньку переходила в закат, за чертой которого должна была начаться почтенная старость. Ему — так и не сумевшему познать настоящего счастья — хотелось, наконец, почувствовать себя существом из плоти и крови, успеть насладиться ускользающими мгновениями молодости.

А в это время в стране и в мире происходили катаклизмы, обваливался курс валют, гремели войны, нарождались новые диктатуры, душились права личности, но Бориса беспокоило только одно: она не хочет его. В сердцах он мысленно допускал страшные глупости, как обиженный на весь белый свет мальчишка. Пусть кругом снова воцарится колючая проволока в тысячу рядов, кричал его внутренний голос, пусть трещат под ударами палок согбенные хребты — люди жили и любили даже в жуткую пору репрессий, даже посреди жесточайшей войны. Любили, дарили себя друг другу, рожали детей. И он тоже хочет любви — до крика, до сладкой истомы, до судорог. Плевать на то, что снаружи, ведь всё это условности, создаваемые искусственно. Он хочет только любви в полной мере, но любовь — по-прежнему холодна к нему…

Борис был инженером на небольшом предприятии. После окончания технического вуза он долго не шёл работать по профессии, промышленность в городе зачахла, и на производстве платили сущие гроши. Он долго пытался реализоваться в коммерции, но деловой жилки явно не хватало. Всё, что вложил — бездарно потерял. Пришлось работать охранником, грузчиком, сборщиком мебели, продавцом, пока один институтский приятель не предложил устроиться к ним. Пусть оклад поначалу был невелик, Борис наконец-то почувствовал, что занят настоящим делом. Он ощутил себя профессионалом, обладающим обширными знаниями и хорошо умеющим применять их на практике. Неважно, что предприятие выпускало всего лишь комплектующие к каким-то деревообрабатывающим станкам, всё ж таки тут происходило реальное производство.

В конторе сидело не особо много людей, весь штат вместе с рабочими составлял чуть меньше сотни человек. Среди офисных служащих процент женщин, несмотря на промышленный профиль предприятия, был ощутим — к прекрасной половине человечества относились бухгалтеры, экономист, секретарь и даже в техотделе, в котором работал Борис, трудились две представительницы противоположного пола. Одна из них — Вера Павловна Конькова — или для своих просто Вера — слыла женщиной бедовой, изведавшей все тяготы бабьей доли, но не потерявшей былого шарма. Когда-то она получила в колледже образование технолога, однако дальнейшую учебу в вузе посчитала делом обременительным для молодой девушки, активно занятой личной жизнью. И вот молодость прогорела дотла, оставив золу мимолётных романов и безответственных поступков, но для первой красавицы в классе, мечтавшей некогда о многом, этот огонь не дал абсолютно ничего. Солидные мужчины ушли ловить тех, кто помоложе, или вообще сгинули в пучине непредсказуемых и кипящих реалий, а Вера осталась в своей «двушке», завещанной покойной матерью, чтобы вздыхать о чём-то перед зеркалом, а порой тихо плакать в подушку.

Впрочем, на работе она не подавала вида, что с этих призывно накрашенных губ в минуты одиночества часто срываются всхлипы внутренней боли, которой уже стало тесно внутри. В будни — в окружении мужского большинства — Вера Павловна вновь становилась просто Верой. Эта иллюзия давалась ей по привычке легко, так как, прежде всего, в неё безудержно хотелось поверить самой.

— Что-то ты, Боренька, в последнее время ходишь мрачнее тучи, молодой жене нужно выговор сделать, — игривое приветствие Веры Коньковой неприятно кольнуло Бориса в самое больное место. — Эх, а вот я своего мужика окрыляла бы каждый день. Только ты даже ни разу не посмотрел, как я тебе глазки строю. Прогадал, ей-богу прогадал.

С этими словами Вера Павловна вышла из-за стола и, покачивая бедрами, крутизну которых подчёркивала обтягивающая юбка, направилась к вскипевшему электрочайнику, чтобы заварить растворимый кофе.

— Вера, ты бы уж заодно и мне чашечку сделала, а то я что-то до сих пор никак не проснусь, — попытался выйти из стеснительного положения Борис.

— Как скажешь, любимый, — Вера Павловна звонко засмеялась и достала с полочки вторую чашку. Перед тем, как открыть банку с кофе она будто невзначай обтёрла ладони о блузку — так, что её соблазнительных размеров грудь слегка колыхнулась под плотной тканью. Посмотрев иронично на Бориса, кокетка вновь залилась смехом.

— А вам сколько ложечек сахара, Борис Георгиевич? Две или три? Мне кажется, вам нужно побольше сладенького, а то медовый месяц поди уж кончился давно.

Как назло в кабинете больше никого пока не было. В свои сорок с небольшим Борис чувствовал себя прыщавым подростком, но гадко на душе становилось не поэтому. Вера Конькова — со всеми её пошлыми и даже глупыми выходками — всё-таки была видной женщиной, и она определённо задела перетянутые струны. Сколько ни пыталось воображение на её месте нарисовать образ Татьяны, он, увы, получался размытым и так как уже давно перестал ассоциироваться с интимной жизнью — даже несколько неуместным.

С женой можно было поговорить по душам, иногда даже посмеяться над какой-нибудь ерундой, однако Борису уже сложно было представить её объектом сексуальных фантазий. А, ведь, ещё не так давно эти фантазии наполняли их отношения искрящейся радостью близости. Неужели всё кончилось. Как так вышло, что Вера Конькова, которую Борис всегда считал недалёкой и вульгарной, в данный момент значит, как женщина, больше, чем та, которую он искренне любит? А он действительно её любит, потому что другой на его месте давно бы ушёл и прекратил раз и навсегда эти каждодневные самоистязания. А, может, то не любовь, а лишь элементарное упрямство? Может, после долгих мытарств просто не хочется снова оказаться в одиночестве?

Борис стал замечать за собой, что его начали с какой-то пугающей силой интересовать сторонние женщины, как часть некоего запретного мира. Он не мог уже спокойно пропустить мимо себя ни одной пары стройных ножек, ни одного прелестного личика — взгляд автоматически выхватывал их из сбивчивой картины плывущей мимо повседневности. Между тем он всё чаще стал искать повода, чтобы задержаться на работе, иногда просто слонялся по городу — лишь бы не идти домой. Душа скулила внутри и грызла прутья грудной клетки, чтобы выбраться наружу и оставить тело, обременённое нехваткой женского участия и возникшими комплексами неполноценности.

Пытаясь заглушить этот вой, Борис порой находил отдушину в алкоголе. Внутренняя боль на время уходила, но потом под гнётом похмельного синдрома возвращалась с удвоенным напором. И всё же ради краткой передышки рука всё чаще тянулась к бутылке. Странно, но его совсем не привлекала мысль о супружеской измене при всём повышенном интересе к женскому полу, а, ведь, завести любовницу — было бы естественным и логичным решением для большого количества мужчин, оказавшихся в такой ситуации. Однако любовница опять же подразумевает отношения. Иметь их на человеческом уровне хотелось только с Татьяной — в этом-то и была основная трагедия. Борис даже не мог ни с кем поделиться своими горестями, приятели наверняка сочли бы его ненормальным, а другого круга общения просто не было.

Несколько раз он всё-таки пытался поговорить с женой. В ответ она гладила его по голове, называла мнительным дурачком и уверяла, что всё у них будет прекрасно — вот только наступит более подходящий момент. А потом вновь опускалась ночь, и они по-прежнему засыпали на своих половинах кровати — будто два материка, разделённые бескрайним и холодным океаном.

 

8.

 

Безусловно, Татьяна понимала, что является причиной всё более очевидной отстранённости мужа. Ей больно было видеть его муки, сознавая свою вину. Хотелось обнимать его, прижимать к своей груди, чтобы он слышал, как сильно бьётся её сердце по нему одному. Но сама идея половой близости вызывала внутри какое-то чувство стыда и неловкости, а то и откровенной брезгливости.

Имеющийся опыт изобиловал неприглядными сценами, поэтому ни с эстетической, ни с физической точки зрения секс не мог быть для неё эталоном наивысшего блаженства или важнейшей супружеской тайной. Ей казалось, что это чисто мужская форма обладания, обязательный властный ритуал в традиционно патриархальном мире. Но её король потерял власть и сейчас томится в изгнании. Как бы ей хотелось, чтобы рядом с ней он снова воссиял в своём величии. Ах, если б она могла в затяжном прыжке перемахнуть бездонную пропасть и принести ему хотя бы такое приземлённое и плоское, а всё-таки осязаемое счастье. С этой мыслью, пожелав мужу спокойной ночи, опять долго лежала Татьяна лицом к стене, пока сон, наконец, не завладел её сознанием.

Долго не мог заснуть и Борис. Привыкшие к темноте глаза уже начали отчётливо различать контуры мебели в комнате. Вот вырисовался стул, на спинку которого хаотично была наброшена одежда. Вот всплыл из мрака стол с поднятым перископом настольной лампы. Вот материализовался платяной шкаф, что во тьме первоначально сливался с чёрным монолитом стен. Да, мир вещей оставался незыблем — в отличие от мира людей, где всегда чего-то не хватает. Не потому ли человек так часто хочет переселиться в уютный круг вожделенных предметов — он желает успокоиться, упростить схему, вырастить вещь внутри себя, чтобы чётко знать себе цену и место, а другие критерии считать не существенными…

Вдруг в дальнем углу комнаты возник силуэт. По изящным пропорциям и штрихам длинных волос стало понятно, что это женщина. Силуэт медленно двигался прямо на Бориса. Когда-то в раннем детстве он жутко боялся, если ночью на задёрнутых занавесках с той стороны окна — будто на экране старого кинотеатра — возникали проекции деревьев и размахивали сучьями на ветру. Их разлапистые ветви, вовлечённые в обман зрения, были похожи на жилистые руки жутких чудовищ, осадивших дом. Неуёмная детская фантазия в доли секунды наделяла тени древесного происхождения такими зловещими чертами, что маленькому Боре оставалось только нырнуть с головой под одеяло, словно возвращаясь в непроницаемую, тёплую и укромную утробу матери.

По пути силуэта — прямо перед кроватью — из окна падал луч уличного фонаря, стоящего неподалёку от дома. Когда фигура попала в узкий контур тусклого света, Борис вздрогнул — это было лицо Татьяны, его Татьяны. Он машинально обернулся — но жена мирно спала лицом к стене и еле слышно посапывала. Вновь переведя взгляд на видение, Борис отметил, что эта Татьяна была не просто двойником, она явилась такой, какой он видел супругу, пожалуй, только раза два в жизни. Один из них хорошо запомнился — это была их свадьба, и сейчас ночная гостья будто сошла с тех памятных фотографий: не вызывающая, не вульгарная, а со вкусом подобранная косметика, выгодно обозначила линии красивых глаз и губ. В повседневной жизни Татьяна игнорировала макияж, поэтому образ казался особенно ярким. Нижнее бельё светлых тонов даже в полутьме подчёркивало точёную фигуру, белые пиалы бюстгальтера были наполнены и слегка покачивались — словно в руках гостеприимного хозяина чайханы.

— Кто ты? Это ты, Таня? — полушёпот Бориса скрипнул несмазанными петлями скрытой тревоги.

— Да, это я, мой дорогой. Ведь, ты же давно ждёшь меня, — с этими словами за спиной таинственной гостьи тихонько щёлкнула застёжка бюстгальтера, поддавшись гибким и тонким пальцам, ловко возникшим из-за лопаток.

Борис снова обернулся назад, но жена по-прежнему спала, даже не успев поменять позы. И тут он почувствовал, как его нежно взяли за руку. Это не было холодным прикосновением фантома. Тепло мягкой ладони передалось даже самым дальним уголкам тела, где отозвалось сладостным эхом. Гостья увлекла руку Бориса, приглашая его подняться с кровати. Он безмолвно повиновался. Теперь он тоже стоял в чахлом свете уличного фонаря, а напротив — легонько вздымалась при каждом глубоком вздохе молодая женская грудь, успевшая освободится от стеснявших её кусков материи.

— Не бойся, глупенький — это же я, твоя Таня, — прошептали где-то совсем уже рядом губы.

— Но как же… Ведь ты…

Однако в следующий момент обжигающий поцелуй оборвал слова недоумения Бориса. Голова у него приятно закружилась, и сомнения покинули последний рубеж обороны. Да, конечно, это была Татьяна — это были её уста, её грудь, её осиная талия. Жарко обнимаясь, исследуя каждый открывшийся участок тела друг друга и жадно ловя губами спешащие навстречу губы, пара переместилась в соседнюю комнату, где стоял небольшой диван.

Такой бурной и страстной ночи у Бориса не было уже очень давно. Он отдал себя без остатка и после завершения очередного танца любви в истоме погрузился в клубящуюся дрёму. Проснувшись до сигнала будильника, он долго не мог прийти в чувства, восхищённый натуралистичностью увиденного сна. Однако, обнаружив себя лежащим на диване, а не в кровати рядом с женой, Борис быстро вскочил на ноги, будто ударенный электротоком. Он был совершенно голым, а на губах отчётливо ощущался вкус губной помады. Посмотрел из-за угла в спальню: Татьяна ещё спала, до её будильника оставалось где-то полчаса. Быстро в душ, а потом привести себя в порядок.

Пока Борис стоял под тёплыми струями, в ушах вместе с шумом воды эхом звучали тихое постанывание и жаркое дыхание его возлюбленной. В сознании, словно на картине импрессионистов, пёстрыми мазками начали проступать кадры минувшей ночи. Голова снова закружилась, и с этим состоянием никак не хотелось расставаться…

Через несколько минут гладко выбритый Борис уже готовил на двоих большую глазунью и насвистывал какую-то бодрую мелодию. В этот момент на кухню зашла ещё полусонная Татьяна.

— Боря, ты сегодня что-то рано встал. А что это ты такой весёлый? Я просто тебя не узнаю.

— Знаешь, сегодня какое-то особенное утро. Вероятно, погода на улице улучшается. Вон смотри — солнце светит, давно его не было. Кстати, яичница готова. Давай умывайся и к столу.

Недоумённая Татьяна поплелась в ванную, шаркая большими домашними тапками.

 

9.

 

На работу Борис пришёл раньше обычного, и когда на пороге появилась Вера Павловна, привыкшая прибывать первой, так как живёт в пяти минутах ходьбы, её неожиданно встретили игривым приветствием.

— Верочка, вам просто необходим глоток кофе, чтобы окончательно не проспать этот чудесный день.

— Боря, да ты смотрю у нас настоящий джентльмен — тебя бы одеть поприличней и можно смело выводить в свет, — не растерялась Вера Павловна, которая была не из робкого десятка и никогда не лезла за словом в карман. — Впрочем, к чему нам этот свет, мы и сами зажечь можем. А, сэр Хромов?

— Конечно, Верочка, можем, но я бы порекомендовал зажечь с Колькой Огнивиным — у него и фамилия соответствующая. К тому же по данным британской разведки он опять ушёл от своей Люськи, — тут Борис сделал многозначительное лицо с хитрым прищуром. — А вон, кстати, и он. Лёгок на помине.

Даже отвешивая глупые шутки и стараясь казаться компанейским парнем, Хромов не переставал думать о своей ночной гостье. Неужели он всё-таки спятил, тронулся умом на почве личных проблем. Интересно, можно ли расценивать занятие любовью с призраком, как супружескую измену? Нет, Хромов, ты точно чокнулся. Какие призраки! Какая измена! В любом случае — это ж была моя Татьяна. Как я могу изменить жене с женой! Да что ж такое, в самом-то деле. Неужели я это всё серьёзно…

И в то же время, Борис отчётливо помнил все — даже мельчайшие детали той фантастической ночи. Такие неповторимые ощущения возможны только наяву. Определенно это ему не приснилось, не померещилось. И всё же, что это было? Впрочем, так ли уж важно искать логичные ответы, когда впервые за многие годы удалось почувствовать себя мало-мальски счастливым. Должно заботить другое: придёт ли к нему та — другая — Татьяна снова. Мистика какая-то…

Окончив работу, Борис стремглав направился домой. Вечер прошёл как обычно: ужин с разговорами о работе и обсуждениями последних событий в стране и в мире, совместный просмотр телевизора и сон. Пожелав друг другу спокойной ночи, супруги погасили лампу и легли по своим половинам кровати.

Борис с замиранием сердца вглядывался в темноту, и в то же время украдкой интересовался, спит ли жена. Уже прошло как минимум полчаса, а чуда всё не происходило. Потихоньку начали слипаться глаза, поэтому тот момент, когда перед окном снова возник женский силуэт, уловить не удалось. Борис вскочил с постели и сделал несколько шагов навстречу.

— Таня?

— Да, Боренька, это снова я.

— Что за бред…

— Ты считаешь, что я — бред?

— А если Таня проснётся? Ну… в смысле реальная. Извини, не то хотел сказать… А вдруг она вообще не спит?

— Нет, у меня не может быть двух тел. По крайней мере, одновременно…

— Послушай, но это же какое-то безумие!

— Молчи, молчи…

Женские руки — будто виноградные лозы — оплели шею Бориса, и вновь разверзся стремительный водоворот, унося обоих в бездонную пучину.

Так продолжалось уже недели две — от ночи к ночи. Борис перестал искать правдоподобные объяснения феномену, он просто жил всей полнотой жизни, которую он, наконец-то, обрёл. Днём рядом с ним была одна Татьяна — добрая, чуткая и заботливая, ночью другая — страстная, ласковая и обольстительная. Борис приучил себя к мысли, что нет никакой мистической грани, разделяющей Татьяну на две разные сущности — для него оба образа слились воедино. Однако внутри зрел страх: вдруг эта сказка в одночасье кончится, и вновь овладеет тоска по несбыточному счастью.

Борису было что терять. Буквально за считанные дни он обрёл вторую молодость: прекратились затяжные депрессии, разгладились наметившиеся морщинки на лбу, повысился интерес к окружающему миру. Душа и тело, обретя гармонию, каждый день пели гимны божественной природе человека, и эта радость передавалась всем вокруг. Её не могли омрачить ни обыденное хамство отдельных сограждан, ни социальные потрясения, ни существующий в обществе раскол. Любовь во всех её смыслах и проявлениях стала важнее столкновений взглядов, что чаще всего происходят как раз на почве искренней нелюбви.

Даже к начальнику, который слыл в коллективе редкостным негодяем, у Бориса изменилось отношение. А вдруг он всего лишь — несчастливый человек, и образовавшаяся чёрная дыра просто не даёт ему существовать в пространстве иначе. Накричал на подчинённых, не выдал им положенную премию, но потом-то он всё равно расплатился за это своими собственными молекулами, пущенными в топку пустоты.

Или вот — сварливые старушки у подъезда. Раньше Борису казалось, что поносить всех и вся — это просто такая форма активного досуга в условиях мизерной пенсии и неограниченного свободного времени. Более того, обрушиваясь на новое поколение и отказывая ему в праве считаться достойной ступенью человечества, можно в некотором смысле поддерживать на плаву собственную юность, досадно тающую в дымке памяти. Но, если вдуматься: эти убелённые сединой женщины — прожили длинную и нелёгкую жизнь, а всё, что им досталось в итоге — вот та самая искренняя нелюбовь, та, что скрежещет в отписках циника-чиновника в ответ на очередное слезливое обращение, та, что плюёт в лицо из окошка регистратуры районной поликлиники и та, что растекается зловонными потоками по никем не чищенным дворам. Теперь Борис взял за правило, улыбаться при встрече бабушкам на скамейке у подъезда. Безусловно, они посчитали его сумасшедшим, но всё-таки из чувства вежливости начали тоже улыбаться в ответ.

Однажды ни с того ни с сего вспомнился президент. Он же всё время один. Да, вокруг суетятся пресс-служба, заместители, министры, охрана… Но разве ж это по-настоящему близкие ему люди? Президент демонстративно любит больших собак, лошадей, любит в какой-нибудь глухомани ловить рыбу и нырять с аквалангом, а ведь это он пытается хоть на время скрыться от своего окружения, которое готово прислуживать лишь до той поры, пока брошенная с царского стола кость не покажется чересчур голой или маленькой.

Он старается выглядеть супергероем, ведь только непогрешимый способен стать предметом культа у народных масс. Да, народные массы — тёмная энергия, но если ею напитать живое божество, то оно начинает сиять, поэтому многим, как и президенту, кажется, что власть — это термин не юридический, а скорее мифологический или даже религиозный. Впрочем, положа руку на сердце, разве главы государств могут быть исключительно непогрешимы, ведь при трезвом и объективном взгляде они всего-навсего люди… Так называемый культ личности — лишь иллюзия божественного возвышения, не надо быть историком, чтобы навскидку выдать несколько примеров, когда тёмная энергия, дойдя до критической массы, разрывала в клочья питаемое ею божество. Ах, если бы у президента был не бронзовый миф, на который неустанно работает вся страна, а своя собственная сокровенная сказка — обязательно волшебная и добрая — глядишь, было бы меньше самодурства, оплаченного сломанными судьбами, и больше детских улыбок вокруг…

Ну а кто же противостоит идеализирующей себя и стремящейся к абсолютизму власти? Вероятно те, кто видит спасение в противоположности, реализуемой тоже по максимуму. Как если бы кто-то стремился зафиксировать тумблер в крайне левом положении, а другой, считая однобокое нарушение дисбаланса вопиющей несправедливостью, отстаивал крайне правое. А, может, всё ещё гораздо проще.

Сосед Бориса — филолог, преподаватель вуза, закоренелый оппозиционер — постоянно ругает президента, мол, тот покушается на его личные права. Сосед каждый год мотается по заграницам, а потом выкладывает в интернете фотоотчёты с изысканными блюдами и знойными женщинами — иным словом, вдохновенно ловит звенящих мух у распахнутой калитки курортного рая. Каждую пятницу он пьёт виски и пиво в модном баре в кругу единомышленников, и над залитым алкоголем столом то и дело витают цитаты из глубокомысленных книг, приправленные отборным матом, потому что на пике интеллектуального роста и внутренней свободы, как им кажется, плевок вниз — это по-настоящему непринуждённый способ измерить высоту. А взглянешь со стороны — ощутишь всё ту же тёмную энергию, только питающую не божество, а собственную гордыню. Не ровен час её разорвёт вместе с сердцем. Сосед думает, что умнее всех и ему дозволено больше, чем условному большинству, но в его прокуренной зябкой квартире на книжные полки оседает лишь искрящаяся пустота, в которой он засыпает съежившимся в комок нервов зверьком — маленьким несчастным человеком.

 

10.

 

Однажды за ужином Татьяна вдруг призналась, что уже не первую неделю ей снится один очень странный, но чрезвычайно яркий сон — будто она очутилась на необитаемом острове. Вокруг — сплошной океан, и ни души. Порхают какие-то диковинные бабочки и экзотические птицы. Пышные тропические растения создают прекрасные живые изгороди вдоль берега. Ярко светит жаркое солнце, но в этом великолепии так одиноко и бесприютно, что хочется зареветь.

— И вдруг из близлежащих зарослей какого-то кустарника появляется мужской силуэт, и я к огромной радости понимаю, что это ты, — Татьяна говорила с волнением в голосе, будто и сейчас находилась на берегу того острова. — Ты, видимо, тоже узнал меня издалека и бежишь ко мне навстречу. Мы заключаем друг друга в объятия, целуемся, что-то одновременно говорим, поэтому ничего нельзя разобрать. Мы сбрасываем одежды, чтобы соприкасаться каждым сантиметром кожи, пересекаться в каждой точке тела. А потом меня накрывает какой-то горячей волной, и больше я ничего не помню…

— Какой замечательный сон, очень трогательный и символичный, — Борис поставил на стол чашку с чаем, чтобы она не мешала жестикулировать. — Знаешь, мне очень близко ощущение необитаемого острова — образ предельно личный, предельно переживательный. И то, что ты всё-таки пустила меня на свою затерянную в океане территорию — говорит о выданном мне колоссальном кредите доверия. Мне хочется его оправдать. Однако попасть на твой остров непросто. У тебя в сознании, как в компьютерной программе, стоит какая-то защита, которая в определённый момент обрывает соединение — и вот ты уже ничего не помнишь, ничего не чувствуешь. Но я-то всё помню и всё чувствую…

Когда Борис лёг в постель, он вдруг вспомнил свою первую встречу с Татьяной. Площадь, шумный городской праздник, толпы народа (чем не океан?), и тут на маленьком клочке обретённой суши столкнулись два одиночества. Он тогда взял её за руку и утянул за собой. До сих пор чувствует это прикосновение, ощущает в ладони стылое на ветру тонкое запястье. Как же теперь не хватает сакрального смысла прикосновений, когда холодная и скользкая реальность всё чаще требует лишь простого, физического ощущения второй половины — ухватиться, объять, чтобы в прямом смысле не замёрзнуть и не упасть.

 Вот сейчас Таня заснёт рядом, и, переродившись, снова возникнет из темноты. Она с лихвой отдаст всё то, что при свете дня по какой-то причине не может подарить. Кто сказал, что это сумасшествие? И любовь, и счастье — в каком-то смысле вид помешательства. Разве может психически здоровый человек быть таким же доверчивым, неосмотрительным и зачастую даже глупым, как влюблённый или счастливый?

Что ж, лучше быть сумасшедшим, чем среднестатистическим биороботом с набором базовых функций. Эх, чудить — так чудить: завтра Танюшка проснётся — и нужно рассказать её всю правду, рассказать, какая на самом деле она горячая и головокружительная. И пусть думает, что хочет. А, может, намекнуть ей про ребёнка? Мол, во сне и наяву мечтаю стать отцом нашего малыша. Кстати, а могла ли она забеременеть после наших мистических и полуреальных актов любви? Точно сумасшествие, как есть — сумасшествие…

В это время Тане уже снился её необитаемый остров. Уже пенился прибой и щебетали радужные птицы, но сердце, как прежде, сжималось от мысли, что на этом берегу она навсегда останется одна. Повернулась с боку на спину, где-то там — в зазеркалье сна — ища кого-то взглядом, и вдруг — открыла глаза. Совсем рядом находилось лицо Бориса. Комнату окутал мрак, но Таня видела родные черты каким-то внутренним зрением, ошибиться было невозможно. О, счастье, да — это именно он.

— Боря?

— Ты ожидала увидеть кого-то другого?

— Нет, тебя. Только тебя…

— Ты, вроде бы, должна была появиться вон из того угла возле окна?

— Я потеряла тебя во сне, а ты, оказывается, тут. А разве я пришла не оттуда? Океан же в той стороне.

— Ах, да. Конечно, оттуда.

Борис обнял жену и поцеловал её в пересохшие со сна губы. Он делал это ещё и ещё. Танина рука выпорхнула из-под одеяла и обвила шею мужа.

— Ты сама не знаешь, какая ты на самом деле.

— Расскажешь мне?

— Обязательно.

— Тогда иди ко мне. О таких вещах принято шептать на ухо…

В следующем году Соня и Катя, не стесняясь искренних слёз умиления и восторга, поздравляли подругу с рождением сына. Борис же принимал поздравления от коллег по работе, по случаю чего в кабинете техотдела состоялся маленький фуршет. Вера Павловна в тот день была не похожа на себя. Никакого кокетства, никаких вульгарных ужимок. В глазах — растаявшие льды Антарктиды, и в них только что проплыл огромный кит, потаённая масса чего-то по-настоящему глубокого. Кит не выдал себя, но оставил ощущение внутреннего движения воды. Это был взгляд женщины, настоящей женщины. Она дружески похлопала новоиспечённого отца по плечу, когда подносила к столу тарелки с какой-то нехитрой закуской.

— Молодец ты, Боря, — обернувшись, улыбнулась Вера Павловна.

А за окном тем временем начался дождь. Август подводил итоги вновь промелькнувшего лета. Что же ещё к нам выйдет из темноты?