В те незабвенные времена, когда в университете нам преподавался курс лексикологии, одним из наших студенческих заданий было подобрать примеры из англоязычных текстов на тот или иной способ создания новых слов в языке. Тогда казалось, что та «голая теория» так там и останется, в стенах альма матер. С тех пор утекло много воды, но вот один из тех самых способов пополнения словарного запаса не только оказался очень даже близок к жизни, но и уверенно шагает по планете: из английского языка он перекочевал в русский и активно используется. Речь идет о clipping, или укорочении слов.
При этом новое значение не образуется, однако слово приобретает другие оттенки. Из простых примеров в английском языке можно привести слово hippo (hippopotamus) или info (information). Info, конечно, звучит более разговорно, чем information, тем не менее оба варианта существуют в языке параллельно, а вот hippopotamus уступил место hippo, и теперь вряд ли услышишь более длинное имя этого животного. Что же происходит в русском языке?
Как мы усвоили с тех же университетских времен, язык – это живое существо, которое находится в постоянном развитии. С конца 80-х – начала 90-х годов ХХ века, одновременно с изменениями социально-экономической ситуации в стране, происходят значительные изменения в русском языке. Что касается лексического состава языка, отчетливо прослеживаются две тенденции: наплыв слов иностранного происхождения, прежде всего англоязычных, и активное использование сниженной лексики. Обе тенденции сами по себе заслуживают отдельного разговора, мне же хотелось бы остановиться только лишь на одном виде сниженной лексики.
В лексике современного русского языка получили широкое распространение усеченные слова, слова-обрубки, которые, в отличие от своих нейтральных общеупотребительных вариантов, обладают отчетливо выраженной сниженностью, то есть приобретают уничижительный оттенок. Такие слова образуются новым способом, без использования традиционных механизмов словообразования. Происходит произвольное усечение корней, приведем всем знакомые примеры: азер (азербайджанец), Афган (Афганистан), глюк (галлюцинация), диссер (диссертация), мент (милиционер), преп или препод (преподаватель), Амстер (Амстердам), Питер (Петербург) и многие другие. Справедливости ради надо сказать, что некоторые из подобных слов, на мой взгляд, не несут оттенка сниженности. Диссер, чел (человек) или препод – просто слова из молодежного студенческого жаргона. У всех в детстве был велик, а смотрели мы мультики по телеку. А вот азер – это совсем другое, как и мент, впрочем, тоже. Негативная коннотация этих слов чувствуется сразу же. Даже мой любимый лагерь «Зеркальный» в который всегда попадали активные и талантливые дети, как-то незаметно превратился в «Зерк», причем нынешние воспитанники утверждают, что это такое ласковое название. Видимо, по аналогии с «Питером», рядом с которым этот лагерь находится. Более старшие поколения «зеркалят» не согласны и протестуют. Однако много ли встретишь людей, которые по-прежнему говорят не Питер, а Петербург? Это «второе» название моего родного города постепенно вытесняет его настоящее, официальное. Только представители более старшего поколения, которые причисляют себя к интеллигенции, все еще используют в речи «Петербург».
Можно сделать вывод, что изменения в языке по-разному воспринимаются различными поколениями и социальными слоями его носителей, и, соответственно, принадлежность той или иной лексической единицы к жаргону, разговорному языку или же к литературной норме ощущается неодинаково. Протестовать, конечно, в этой ситуации смысла нет, если вспомнить о том, что язык не существует вне социума, и коль скоро наблюдается устойчивая тенденция к активному проникновению жаргонных слов и значений в сферу общеизвестной лексики, на то имеются объективные причины. Устранение цензуры и свобода мнений в конце ХХ века привели в области словоупотребления к свободе использования ненормативной (жаргонной, «блатной») лексики. И если теоретически каждый носитель языка должен интуитивно понимать, в какой ситуации можно или нельзя использовать тот или иной жаргон, на практике оказывается, что лексикон каждого из нас отчасти формируется и находится под большим влиянием СМИ, кино, художественной литературы, общения в социуме. Поэтому зачастую в активном словарном запасе среднестатистического носителя языка могут быть только лишь слова, подобные тем, о которых шла речь выше. Как следствие происходит обмеление словаря (вспомним Эллочку-людоедку), о котором писала Татьяна Толстая в рассказе На липовой ноге из сборника Изюм. Она пишет о пармезане, который превратился волею рекламодателя в Parm, а пармезан «улучшенного вкуса» – в ParmPlus, и подмечает эту же самую тенденцию: повсеместное употребление в русском языке слов-обрубков. Вот диалог из этого рассказа:
Сцена в ресторане
КЛИЕНТ: Дай суп.
ОФИЦИАНТ: Вот суп.
К.: Суп – крут?
О.: Крут плюс.
К. (ест) Э?!?!
О.: М?
К.: Суп не крут.
О.: Нет? Как не крут? Ну, клёв.
К.: Не клёв. Суп – вон.
О.: Что ж... С вас бакс.
К.: Пшел в пень! Вот рупь плюс.
О.: Зря. Рупь – дрянь. Дай бакс.
К.: Хрен!
О.: Дам в глаз плюс. Бакс дай!
К.: На! (Сам бьет в глаз плюс.)
О.: Ык!
К.: Ха! Бакс – мой. (Поспешно убегает)
Надеюсь, читателям было достаточно смешно, поскольку смех, помимо хорошего образования, – это наш главный и единственный способ противостоять тому, что нас не устраивает в родном языке.
(Публикуется с любезного разрешения автора.)
Поделиться
Литературная премия им. Э. Хемингуэя
"Литературный Иерусалим"
Полка Леонида Кузнецова
Рубрики
