Грустно началось моё детство. 1943 год – середина страшной войны, дети почти не рождаются, но мои родители так любили друг друга, так верили в Победу, что назло Гитлеру явили меня миру. Прошло всего пять лет, когда мирно спящий Ашхабад за несколько минут был полностью уничтожен ужасным девятибалльным землетрясением. В ту ночь погибло 130 тысяч человек, в том числе мой отец и сестра. И только благодаря маме, которая меня, пятилетнего мальчика, закрыла собой от падающей крыши, я словно бы родился второй раз.
От пережитого я на целый год превратился в съёжившегося, неулыбающегося старичка. Засыпая в наспех сколоченной из чего попало времянке, я подолгу смотрел на висящую передо мной чудом уцелевшую наивную, как я сейчас понимаю, картину на стекле, на которой возле озерка стояли две берёзки, а над водой с кувшинками неслышно летели две утки. Я погружался в тот сказочный, добрый мир, в котором не содрогалась земля, не кричали задавленные люди, не носились по вздымающейся земле обезумевшие от ужаса убежавшие из зоопарка львы и жирафы, и тихо засыпал под стук капель, падающих с протекающего потолка в тазы, кастрюли и железные миски. Это детское впечатление помогло мне впоследствии, когда я задумывал и долго работал над литографиями к своей любимой книге «Чёрнаякурица» Погорельского. Ведь и Алёша – герой этой книги, оставленный родителями в чужом, враждебном ему пансионе, чувствовал себя лишённым любви и заботы маленьким одиноким существом. Вот тогда-то и появилась в его жизни таинственная подземная страна, населённая удивительным, благородным, великодушным народом. Отсюда и появилось драматургическое и цветовое решение оформления книги: всё, что происходит на земле, в пансионе – строго, неэмоционально, бесцветно. Но как только Алёша оказывается в сказке, мир оживает, становится радостным, цветным, наполняется звуком, запахом, фантастическими растениями, животными и живущими в гармонии с ними маленькими, добрыми человечками. Но это позже, а пока, оставаясь жить в Ашхабаде, я, окончив железнодорожный техникум, ибо учиться там было больше негде, был призван на три года в Советскую армию, где командовал взводом, и ночами, почувствовав неведомо откуда явившееся желание рисовать (возможно, от деда священника, игравшего в деревне на скрипке и читавшего Шекспира), рисовал боевые стенгазеты, которые завоёвывали грамоты на разных армейских конкурсах.
Вот с таким багажом, не имея за плечами никакого художественного образования, я в пилотке и гимнастёрке, смело и решительно (ведь у меня столько полковых наград за стенгазеты!), попытался поступить в Московский полиграфический институт на художественный факультет. Как же я был удивлён, что и по рисунку и по живописи ничего не понимающие «дядьки профессора» поставили мне двойки. А ведь я так красиво растушёвывал пальцем рисунки! Куда идти? Не в Ашхабад же ехать непризнанному художнику! И тут на улице в глаза бросилось объявление:
«На стройку требуются маляры. Предоставляется общежитие». Маляр – тот же художник, решил я и, бесстрашно, в той же гимнастёрке, устроился в женскую малярную бригаду. Не знали бедные труженицы кисти и шпателя, получавшие зарплату сдельно, кого берут! Ведь вместо десяти окрашенных полов, я успевал за день покрасить только два, ибо, когда ступал с ведром яркого сурика и широкой кистью на свежевыструганный деревянный пол, я видел перед собой не пол, а огромный нежно охристый холст, на котором с упоением, забывая о плане, начинал рисовать. Стоит ли говорить, что и здесь не оценили моего дарования, но бригадир, видимо из материнского сострадания, год терпела и не выгоняла меня. Наверное, чувствовала, что из меня, единственного со всей стройки непьющего мужика, может выйти толк. Целый год днём я работал маляром, – шесть домов, между прочим, подарил счастливым москвичам, а вечером ходил в «Полиграф» на подготовительные курсы.
В результате в 1961 году, на удивление тех самых «дядек профессоров», зарубивших меня в первый раз, я успешно поступил в институт. До сих пор помню, какая это была радость! Меня распирало от восторга, я любил всех этих прекрасных, красивых, добрых людей, наконец поверивших в меня и допустивших в свой чудный, волшебный мир художников. Учился с упоением. Не пропустил ни одной лекции, вместо одного задания по композиции делал по три-четыре, а после лекций обязательно, вместо весёлых походов с сокурсниками пить пиво, ходил по библиотекам, выставкам и музеям, жадно впитывая всё то, что они, московские мальчики, знали с детства. Оказалось, что в мире существуют не пять художников, которых я тогда знал, а сотни! Кроме любимых, понятных и простых Шишкина, Репина и Айвазовского творили непостижимые, запрещённые в СССР импрессионисты, кубисты и сюрреалисты, которых мы тайно разглядывали на открытках. В литературе, помимо Горького и Шолохова, оказывается, существовали экзистенциализм и театр абсурда. Но самое главное – только что опубликованный сумасшедший роман Булгакова! Я был потрясён его «Мастером и Маргаритой», его фантазией, запретной божественной темой и необыкновенным словом. Каждая фраза, каждое предложение несли в себе мощный талант, упругую, наполненную жизнью силу настоящего художника. Слова под его пером начинали трепетать, звенеть, звучать по-новому, поражая своей необычной окраской и смыслом. Вот сцена казни Иешуа: «Пилат задрал голову и уткнул её прямо в солнце. Под веками у него вспыхнул зелёный огонь, от него загорелся мозг, и над толпой полетели хриплые арамейские слова… И, раскатив букву “р” над молчащим городом, он прокричал: – Вар-равван! Тут ему показалось, что солнце, зазвенев, лопнуло над ним и залило ему огнём уши. В этом огне бушевали рёв, визги, стоны, хохот и свист». Непревзойдённый стилист, которого можно цитировать бесконечно. До сих пор, не боясь навлечь на себя гнев моих православных читателей, я считаю Михаила Афанасьевича своим учителем, сформировавшим мой литературный стиль.
По окончании института в 1967 году как один из лучших выпускников был позван в экспериментальную лабораторию, созданную Волей Николаевичем Ляховым при кафедре ХТОПП, где придумывались учебники будущего. Но длилась эта научная работа недолго. В то время я иллюстрировал одну из первых своих книг «Человек амфибия». Иллюстрации к ней были замечены кинорежиссёром, и я был приглашён на Одесскую киностудию художником-постановщиком трёхсерийного фильма «Капитан Немо». Ни минуты не сомневаясь, что с этим совершенно новым для меня делом я не справлюсь, с головой окунулся в удивительный, ни на что не похожий мир. Мне было всё интересно, я даже сыграл небольшую роль и, больше того, как режиссёр придумал несколько сцен, которые вошли в фильм, идущий до сих пор по телевизору. Там же был снят следующий фильм «Красные дипкурьеры» с моим участием. По вечерам еле живой от сложнейших съёмок садился придумывать свою первую авторскую книгу «Букварёнок». В то время у меня уже были две дочки Аня и Даша, и начались муки под названием: «Папа, почитай сказку!» И я, с тоской думая о незаконченных иллюстрациях к «Чёрной курице», наверное, в сотый раз начинал пересказывать этим ненасытным мучителям про Ивана-царевича с лягушкой, про козу рогатую да про кота усатого, и обязательно про нехорошую рыжую девочку Машу, которую серый волк утащил в страшный лес за то, что она не давала папе рисовать книги и зарабатывать деньги. Мои намёки их не пугали, наоборот, они придумывали свои продолжения о том, как эта рыжая бестия Маша ловко «сделала волку сонный укол, вырвалась из его страшных ногтей» и радостно прибегала домой домучивать несчастного отца. «Когда же это кончится? – стонал я, – когда вы научитесь читать сами?» «А ты научи!!» – радостно вопили они. «Нас очень много», – с тоской думал я о миллионах молодых родителей, которых дети заставляют читать сказки и не дают работать и отдыхать. Вот тогда-то я после съёмок фильма и написал свою первую книгу «Букварёнок», по которой дети, почти без помощи родителей, могут научиться читать уже с четырёх лет. С тех пор «Букварёнок» двадцать восемь раз переиздавался, и тысячи детей учились по нему читать.
Аня с Дашей росли, и в один распрекрасный день явились ко мне с неожиданным для всех родителей вопросом: «Папа, откуда берутся дети?» «Нас слишком много», – с тоской думал я о бедных родителях, которые не знают, что ответить на это пытливым чадам. Пришлось прочитать много научных книг по анатомии, биологии, чтобы потом все эти знания перевести на детский язык. Я был потрясён прочитанным. Мне хотелось бегать по улицам, размахивать руками и, не боясь показаться сумасшедшим, орать: «Люди! Каждый из нас чудо!» Я так и назвал книгу – «Главное чудо света». О том, в какое время была написана эта книга, в которой я впервые в СССР рассказывал, что детей не в капусте находят, а рожает любимая мама, можно себе представить из следующей истории. Прихожу в издательство, редактор, недобро глянув на меня, произнёс: «Ваша рукопись прочитана». Сердце моё покатилось вниз от предчувствия беды. «В главе “Как стать гением” вы рассказываете о Леонардо да Винчи, Пушкине, Ломоносове и ничего ещё об одном гении! Не догадываетесь, о ком идёт речь?» «Нет, – честно глядя редактору в глаза, говорю я». «Вы забыли о Владимире Ильиче Ленине! Но это ещё не всё, – зловеще листая рукопись, говорит редактор, – в главе о возможностях человека вы пишете, что Лев Толстой в свои 80 лет был так силён, что одной рукой мог за шиворот поднять дворового!» «Но это правда! – горячусь я, – хотите я принесу доказательства?» «Не-ет, вы меня совсем не понимаете, – медленно поднимаясь из-за стола, страшным голосом говорит редактор, – а ведь это намёк на то, что Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза товарищ Леонид Ильич Брежнев в свои годы этого сделать не может!!» Конечно, ради того, чтобы вышла книга, я мог бы вставить в неё и Ленина, и польстить немощному Брежневу, и всему политбюро вместе взятому. Но как потом жить с такой стыдобищей?! Я предпочёл забрать рукопись, в результате чего книга вышла только через семь лет в другом издательстве.
Книга издаётся до сих пор, и вот что о ней думают читатели: «Я – ребёнок, выросший на книге “Главное чудо света”. Читала её сама, не отрываясь, жадно изучая картинки. Я прочла её всю, и перечитывала, как только снова приезжала к бабушке, где она хранилась. Уже в пятилетнем возрасте эта книга сформировала мою картину мира и моё мировоззрение, не побоюсь громкости таких слов. И представления о человеке, и об отношениях между людьми, и привычка не верить на слово, а искать доказательства и объяснения фактам, начиная с некоторых из тех, что упомянуты в этой книге, и чувство прекрасного, и понимание связей между очевидным и скрытым, и адекватное отношение к любым физическим проявлениям человека и явлениям природы, и чёткое осознание того, что все эти механизмы нужны для чего-то важного и чудесного – иначе бы их просто не было... всё это осталось в моей голове во многом благодаря “Главному чуду света”. Многие впечатления живы до сих пор. Честно говоря, я не знаю, кем бы я была, если бы не эта книга».
Прошло ещё два года, и моих детей, и других тоже нужно было обучить арифметике, но не нудно, как в школе, а интересно и весело. Появилась «Заниматика», где все цифры были не скучными закорючками, а живыми существами со своей удивительно интересной историей. Взрослели мои дети, взрослели и темы книг, которые я писал и рисовал. Теперь, когда я узнал от мамы, что дед мой был не только сельским учителем, но священником, я крестился и вскоре отчётливо осознал своё предназначение, своё главное дело жизни: я должен писать и рисовать книги, которые наполняли бы души людей духовным светом веры, и вели бы их к Богу, без Которого нет жизни. Когда я готовился к работе над большими книгами-альбомами «Святой таинственный Афон», «Хождения на Святую Землю», «Сокровенная Каппадокия», «Царьград» и «Душа России», мне довелось посетить немало святых мест. Влезал на высоченные горы, где Моисей получил скрижали от Бога, спускался в 28-этажные подземные города Каппадокии, летал над ней на воздушном шаре, на Афоне припадал к величайшим святыням, которые редко кто видел. Даже при всей моей фанатичной работоспособности сделать пять огромных книг за пять лет фактически в одиночку невозможно. Только явная помощь Бога, которую я постоянно ощущал во время работы, помогла мне. Спасибо Тебе, Господи, за всё.
Материал любезно предоставлен журналом ХиП (читайте о журнале ХиП в рубрике "Журнальная Полка")
Поделиться
Литературная премия им. Э. Хемингуэя
"Литературный Иерусалим"
Полка Леонида Кузнецова
Рубрики
