• 2013-3

Автор Владислав Аксенов живет в Торонто (Канада), ранее издавался в многотиражной газете «Электросила», г. Ленинград (1984-86 гг.) и в армейских газетах по Северо-Западу и Прибалтике (1988-90 гг.)

 Его роман Сказки старого Парижа – книга для семейного чтения. Главные герои – девочка и животные, ее воспитанники. Действие происходит в Париже и во французской провинции конца XVII века. Семейство девочки постоянно сталкивается с проблемами воспитания животных-детей, с их шалостями и выходками. Оказывается, что эти проблемы – вне времени, и характеры животных и людей узнаваемы для читателей в любой стране в любую эпоху.

История эта берёт свое начало во Франции во время правления одного из Людовиков, когда роскошь и упоение ею достигли своего апогея. Да и ситуация в стране была ещё та, низы, вроде, были не против, а верхи могли, и ещё как могли, ну и всячески пользовались этим правом, но доктор Гильётэн немного исправил или, лучше сказать, подровнял ситуацию в относительно недалеком будущем, а пока...

Один из первых французских изобретателей или, говоря современным языком, инженер по имени Жан-Батист, будучи в деревне и выполняя поручение одного богатого землевладельца, купил на рынке маленького зайчонка в подарок своей дочери Кристин. И вот этот зайчонок из глухой французской провинции совершил путешествие почти через всю страну, аж до самого Парижа. Жан-Батист вёз его аккуратно, в специально купленной для него корзинке.

Простой инженер всё чаще и чаще посматривал на зайчонка во время путешествия, уж очень расцветочка, хочу я вам сказать, была у этого зверька такая, знаете ли, фривольная для лесного зверя. Черно-белая с неким вызовом или изыском, если хотите. Черный носик, черное пятнышко повыше верхней губы, не пятнышко, а прямо вульгарная мушка, уши тоже, доложу я вам, не уши, а черное кружево на белом фоне, видно, гены были ещё те у зайчонка. Да и зайчонок ли он был? Уж очень он походил на домашнего декоративного кролика, хотя продавец, что со слезами на глазах расстался с кроликовым зайцем, клялся, что это самый натуральный заяц, и что его родную маменьку он лично поймал в силки и поджарил, а вот на деточку рука не поднялась, поэтому:

– Месье, же не манж па сис жур, – и далее по тексту.

Кроличий зайчик во время путешествия вёл себя прилично. Потел крошечным носиком, аккуратно и как-то деликатно жевал кусочки яблока, которые заботливо давал ему Жан, шумно пил воду из ладони своего благодетеля и удивленно смотрел в одну точку широко распахнутыми, василького цвета глазками.

Корзинка была предусмотрительно накрыта куском старого клетчатого платка, который отгораживал зверька от всего остального недружелюбного мира и в то же время создавал иллюзию некого домика, пусть и временного, но очень уютного.

Маленькая дочь Жана, Кристин, была настолько рада и одновременно удивлена, увидев живой подарок, что даже задохнулась от нахлынувших на неё чувств, и первое время лишь ловила губами воздух и переводила восторженный взгляд то на сияющего счастливой улыбкой отца, то на немного испуганного зайчонка, назовем его так. С ярким румянцем на щеках и с блестящими глазами, она не могла вымолвить и слова, а лишь хлопала себя в грудь, а потом указывала на зверька, и так несколько раз.

Когда к Кристин вернулся дар речи, она лишь бессвязно выпалила:

– Моё, да? Это мне? А это кто? А как его зовут, а можно он будет спать со мной?.. – не дожидаясь ответа, Кристин с расширенными глазами и трясущимися руками аккуратно и немного испуганно взяла зайчонка и осторожно прижала к себе. В первый раз в своей жизни маленькая Кристин почувствовала в руках что-то теплое и живое, и в первый раз она почувствовала у своей груди биение чужого маленького сердечка. Обессиленно и как-то спокойно она, прикрыв глаза, щекой прикоснулась к пушистому тельцу нового друга, вдруг ощутив в своем сердце что-то новое и приятно щемящее. Зайчонок тоже шумно вздохнул и полностью растворился в человеческих ладонях и в этом, таком приятном, прикосновении упавших на него прядей темных, кудрявых волос девочки.

– Теперь это моя семья, – подумалось зверьку, и он при этом быстро, как только это умеют делать зайцы, совершенно не к месту, почесал ухо задней лапкой и поводил носиком. Кристин же, продолжая держать зверька в своих ладонях, смотрела на него во все глаза, понимая, что уже полюбила нового друга всем своим существом.

Первая встреча, как и первое впечатление, носит немного восторженный, предвзятый характер, и страсти, связанные с появлением лесного зверька в доме инженера, немного улеглись. Да и кухарка, мадам Жевиньяк, профессионально взяв зверька с пола и повертев его в руках, однозначно заключила, что это ОНА, хотя, конечно, она, кухарка, не может сказать точно, кролик это или заяц, но то, что это самка, она в этом уверена. 

Кристин в связи с этим горевала недолго, и поэтому девочка-зайчонок стала называться Клотильдой, вместо первоначального Клода. Немного напыщенно, конечно, но зато некий общий смысл, звуковая наполненность остались прежними. Да и голубую ленточку с её шейки она снимать тоже не стала, должен же колокольчик, сообщающий о перемещении пушистой любимицы по дому, на чем-то висеть!

Кристин давно мечтала о брате или сестре, и все её просьбы и сетования на жизнь отец выслушивал всегда спокойно и сдержанно, обещая, что на следующий год, на ярмарке, если будут продавать маленьких девочек или мальчиков с большими конопушками на носу, он обязательно купит Кристин кого-нибудь... Шло время, а папа всё никого не приносил в дом. И поэтому появление Клотильды в своей маленькой жизни Кристин расценила по-своему. У неё появилась сестра. Ну конечно, это не была сестра в прямом смысле этого слова, но все же равное, разумное и живое существо, достойное быть другом и партнером по играм, ну кто же еще? Сестра, конечно...

Когда отец уходил на работу, Кристин брала Клотильду в подол своего платья и, усевшись где-нибудь поудобней, шила для новой сестры всякие наряды, кофты, распашонки, всякие чепцы, и сразу же старалась нарядить её, как живую куклу. Но только Клотильда почему-то не очень любила наряжаться и всё время пыталась передними лапками стащить с себя очередное модное произведение Кристин. Она больше любила бегать по дому, смешно скользя разъезжающимися лапами по паркету. И когда маленький ушастик не вписывался в повороты, то неуклюже заваливался на бок, продолжая уже в воздухе, по инерции, сучить лапками. Кристина же заливалась со смеху, наблюдая за толстопопой Клотильдой, которая как ни в чем не бывало вскакивала на лапки и снова продолжала бежать, пока на одном из поворотов не падала на бок и Кристина снова, как и в первый раз, заливалась звонким смехом, и так могло продолжаться до бесконечности, пока большую квартиру с тяжелой старой мебелью и огромным количеством книг не накрывал бархатный вечер.

Когда позволяла погода, девочка и зайчонок любили проводить вечера на огромном балконе, сплошь уставленном большими горшками с потрескавшейся разноцветной эмалью, в которых росли немного запущенные цветы и деревца. Девочка садилась на маленький и очень старый обитый красным бархатом табурет, который, скорее всего, служил подставкой под высокую кровать и для ребенка был в самый раз, и либо читала, либо что-то шила. А Клотильда паслась в одной из самых больших кадок, в которой немного криво росло худосочное деревцо, пытающееся пустить, как ему казалось, обильную крону.

В высокой, в половину Кристининого роста кадке Клотильда была как на необитаемом острове, как, наверное, его себе представляли оформители книг про пиратов или отважных путешественников. Крохотный клочок суши и посередине какая-то растительность, а вокруг, до горизонта – бескрайний океан.

И действительно, Клотильда иногда смотрела вниз из кадки, осторожно высунув мордочку за толстый, густо накрашенный глянцевой эмалью край. Старый потрескавшийся пол, выложенный разноцветной плиткой, немного потемневший, конечно, за долгие годы, поблек, но все еще сохранял сочность и некую геометрическую логичность, и буквально через пару секунд у ушастого зверя начинало рябить в глазах и появлялись признаки морской болезни. Ну точно, как от созерцания настоящей водной стихии. Клотильда быстро отворачивалась и возвращалась в свой маленький, но привычный мир растений и всякой ползающей живности, жуков и разных козявочек.

Небольшим диссонансом во всей этой картине была сама кадка, которая, наверное, была цветочным горшком, но из-за её огромных размеров уместней было называть её кадкой. Она была, действительно, гигантской, у основания – какой-то кубовидной формы, а кверху же она начинала немного выгибать линии и пыталась округлиться, но резкий срез верха останавливал этот порыв. Кадка была бело-синего цвета с большим количеством мифических драконов по ее толстым бокам и с какими-то как будто выплывшими из китайских легенд рыбами и экзотическими цветами. Толстый фаянс был, наверное, слишком залит глазурью, и иногда кадка уже начинала напоминать Кристин некий огромный праздничный леденец, однажды она даже лизнула кадку в надежде, что блестящая глазурь на самом деле была сахарная.

Когда Кристин была еще маленькая, это примерно полгода тому назад, она иногда часами сидела и рассматривала рисунки по бокам кадки. Они вдруг оживали, вернее, все ее мифические персонажи, и Кристин начинала видеть, как они двигаются, как разговаривают, какие интриги происходят между ними. Драконы, например, хотели захватить мир цветов, а волшебные рыбы, толстенькие с выпученными глазками, оказались волшебными и очень непростыми, они могли побеждать драконов, выпуская из пухлых ротиков упругие струи воды, и защищать цветы. Вода как среда обитания им была не нужна, вертикально, быстро вибрируя плавниками, как крыльями, они парили в воздухе между цветов, которые в благодарность за освобождение от драконов наполняли всё вокруг благоуханным ароматом. В такие счастливые минуты радости и благоденствия, наступавшего в полусказочном фаянсовом мире, Кристин вдруг ощущала в груди теплое детское счастье, которое, как маленький котенок, сворачивалась там калачиком и начинало мурлыкать.

Единственное, что немного портило внешний вид кадки, был скол на самой верхушке, прямо на толстом крае, который обнажал под собой белую, хрупкую суть фаянсового исполина. Скол был противный, пугающий саму Кристин, как шрам на лице человека, и поэтому ей постоянно приходилось следить за тем, чтобы её пушистая сестра случайно не поранилась об острый край. У нее даже уже вошло в привычку через каждые два-три стежка поднимать голову и смотреть за Клотильдой. Иногда, когда та ещё только приближалась к злополучному краю, девочка сурово сдвигала бровки и, погрозив пальчиком зверьку, говорила:

– А ну, Клотильда! Я сколько раз говорила, туда нельзя!

Когда же зайчонок разворачивался и прыгал в другую сторону, она спокойно вздыхала и, опустив глаза, снова принималась за рукоделие, чтобы ровно через три стежка опять взглянуть на Клотильду. В жизни всё хорошо не может быть, так говорил папа, да она это и сама понимала, ведь не маленькая же.

Размяв лапки и сделав достаточно большое количество кругов в кадке, Клотильда начинала уже более медленно и основательно, с неподдельным интересом, изучать содержимое своего островка. Тут были и какие-то желтые цветочки, и всякая разная травка, конечно, не очень на вкус, но так ничего, если долго пожевать, витамины, опять же. Разная живность, божьи коровки и муравьи, и даже тля, лазила по стволу основной достопримечательности кадки, деревца, да и сама земля в кадке многого стоила. «Не то что эта гладкая неживая поверхность в квартире, на которой все время разъезжаются лапки», – думала Клотильда, быстро работая передними конечностями, с удовольствием копая мягкую, пряную землю.

Когда ушастая любимица проявляла чересчур много усердия и начинала разбрасывать комочки земли по сторонам, Кристин, откладывая в сторону рукоделье, качала головой, как когда-то делала её бабушка, наблюдая за баловством самой Кристин. Она степенно и медленно шла на кухню за совком и веником, недоумевая по дороге, зачем Клотильда все время что-то роет в кадке. «Может, она хочет вырыть нору?» – думала девочка, возвращаясь на балкон, немного расстроенная тем, что она для Клотильды готова была сделать ну абсолютно все, лишь бы только она была счастлива, а та демонстративно роет нору, видимо, чем-то недовольная, или, может, даже обиженная чем-то, не желая жить в коробке из-под печенья на старом папином шарфе.

Возвращаясь обратно, она обычно находила Клотильду за работой, с перепачканными землей лапами и носиком, а рядом, с одной стороны кадки, вырастала горка земли. Кристина опять тяжело вздыхала, как маленькая старушка, и начинала отчитывать непослушную зайчиху. Для убедительности и веса своих слов она грозно помахивала веником в воздухе, от чего тельце зверька еще больше сжималось в комочек, а уши прижимались к спине. Клотильда интуитивно понимала, что ею недовольны, но почему – понять не могла, а лишь завороженно слушала, что говорила девочка, косясь на непонятный предмет в ее руке, которым она обещала отшлепать ее по попе, если она будет продолжать так и дальше.

– И вообще, у меня не сто рук, за всеми вами убирать, – заканчивала она любимой бабушкиной фразой и сразу же представляла себя со ста руками. Она тут же переключалась по ассоциации на счет. Ну конечно, сто еще было не совсем понятно, потому что она умела считать, в принципе, до десяти. В принципе, потому что где-то между семью и девятью иногда происходил сбой. Она иногда забывала, кто главней и кто был впереди, пузатая восьмерка, похожая на жену булочника, или семерка, похожая на дядюшку Колюша, худого, сутулого человека в узком черном сюртуке, у которого из-за большого стоячего воротника выглядывал длинный нос и который, когда начинало темнеть, как-то тихо и немного торжественно подкрадывался к фонарям и зажигал их. А рано утром, так говорил папа, когда ещё все спали, он, видимо, так же подкрадывался к фонарям и гасил их.

Ну, а с девяткой была вообще целая проблема. Кристин никак не могла её ни с чем сравнить и, соответственно, запомнить, и всегда её забывала, поэтому сразу после восьми, жены булочника, шла десятка, королевский церемониймейстер, человек в круглом праздничном камзоле почему-то жёлтого цвета и с длинной тростью в руке – десять, это всем ясно, а вот девять... Может, обезьянка на ветке, а длинный закрученный хвост опускается вниз? Может. Но вот эта обезьянка и не сидит на месте, в своем ряду, а все время старается куда-то ускользнуть, сбить ее, Кристин, с толку... Девочка пожала плечами. Да, что-то не очень запоминается, а вот сто – это, наверное, очень много. Папа говорил, что это десять раз по десять. Кристин даже один раз делала свой небольшой научный эксперимент, она десять раз подряд сжимала и разжимала пальчики на ладошках, прямо перед собой, чтобы явственно понять, как это – сто, и оказалось, что да, очень много. А сколько там интересных цифр, наверное, только бы хватило всех её знакомых людей и животных, чтобы она смогла эти все цифры для себя как-то обозначить и запомнить...

– Видишь, Клотильда, – обращалась девочка к зверку, который, видя, что хозяйка уже не сердится, робко подходил к краю кадки и, ловя воздух, начинал чухаться и шевелить ушами. – Быть взрослым тяжело, нужно уметь считать до ста... да и всякое, еще там, разное нужно знать, короче, много всего. Это у тебя забот никаких... – она ласково гладила Клотильду по мягкой шерстке, – а на мне все, и постирать, и приготовить, и тебе одежду сшить. В чем ты на королевский бал поедешь? Туда зайцев просто так не пускают. Нужна праздничная одежда. Вот видишь, уже все готовы к балу, – с этими словами Кристин указывала на своих кукол, которые с загадочно-удивленными выражениями на фарфоровых лицах смотрели на этот мир, красуясь друг перед другом нарядами от Кристин. – И еще нужно научиться считать до ста, очень много дел...

Когда на высокой городской башне начинал бить колокол, девочка останавливалась и, загибая пальчики, считала удары. Когда пальчики на одной руке заканчивались и она начинала загибать уже на второй, это означало, что скоро восемь, жена булочника, и скоро придёт папа!

Девочка бралась за край кадки, которая была ей пока ещё выше пояса и, вцепившись своими маленькими ручками, изо всех сил старалась сдвинуть неподъемное произведение китайских гончаров с места. Когда ей это удавалось, то кадка с каким-то тяжелым скрежетом начинала медленно двигаться в сторону. Зайчонок при этом испуганно озирался по сторонам с видом: «А взрослые знают, что ты делаешь?» – и, казалось, хотел лапками вцепиться в ствол деревца, растущего посередине его маленького мирка, который при каждом новом усилии Кристин угрожающе дергался и скрежетал.

Через какое-то время кадка все-таки оказывалась там, где ей нужно было, а именно в лучах последнего заходящего солнца, и тогда маленькая Кристин, успокоенная тем, что зверёк ещё какое-то время понежится в лучах августовского солнышка, пододвигала ближе свою табуретку и усевшись рядом, начинала общаться с Клотильдой, что называется, за жизнь.

– Мальчишки, они очень непонятные существа, – начинала она степенно, расправляя складки на пышной юбке. – Ну, если тебе нравится девочка, скажи об этом прямо, подари ей цветы или лучше пряник, веди себя прилично, не ковыряй в носу и не кривляйся. Так нет, они делают все наоборот. Если им нравится девочка, они почему-то дергают её за косу и кидаются комками грязи, бегают вокруг и громко кричат... – Кристин пожала худенькими плечами. – Непонятно. Да, я, конечно, выйду за Филлипа, он так настойчив, – она жеманно закатила глазки и всплеснула ручками, – каждый раз, увидев меня, он показывает мне язык и, пробегая мимо, старается со всего размаха ступить в лужу, так, чтобы обрызгать меня. Налицо все признаки типичной влюбленности, – Кристин посмотрела на пушистика, оценила ли та умную фразу, которую она произнесла. – А что я? – она несколько обреченно вздыхала, не дождавшись сочувствия от подруги. – В наше время девочке из приличной семьи очень сложно найти благородного человека, который бы по достоинству сумел оценить твои душевные качества в первую очередь, как говорит папа. Да и Филипп, в принципе, – неплохая партия, хотя, конечно, работы с ним... – она закатывала глазки. – Да, такая она, наша женская участь. Ты согласна со мной, Клотильда?

Клотильда при этом, понимая, что обращаются к ней и, по всей видимости, что-то от неё ждут, реагировала по-своему, она начинала быстро жевать травку, по-прежнему уставившись в одну точку, но делала она это уже как бы с неким смыслом.

Периодически, а точнее два раза в день, на балкон заглядывала кухарка проверить, всё ли в порядке, и по просьбе отца в квартиру заходила соседка, мадам Ромболь, недавно похоронившая мужа и любезно согласившаяся присматривать за Кристин.

Девочка спокойно относилась к тому, что взрослые контролируют её. Она настолько глубоко была погружена в свой мир, настолько сильно была поглощена его жизнью, что периодическое присутствие взрослых она практически не замечала. Из событий прошедшего дня она могла запомнить лишь, например, как огромная стрекоза села на перила её балкона или как соседский кот прибежал домой с крупной рыбиной в пасти, чей чешуйчатый хвост волочился по земле и оттого стал грязным и пыльным, а кот задирал голову кверху и быстро семенил по мостовой, периодически путаясь в своей добыче, при этом дико косясь по сторонам и иногда воровито озираясь и сопя, видимо, еще помня, как за ним гнались люди, пытаясь отнять рыбу.  

Кристин была твердо уверена, что она пришла в этот мир для того, чтобы быть счастливой и делать вокруг себя людей счастливыми, а для чего же еще? Ну и, конечно, по мелочи там всякое, когда она вырастет, за ней приедет принц, заберёт её в свое королевство, она станет принцесой или королевой, нет, лучше вначале принцессой, а потом королевой, или она уже принцесса, а когда приедет принц и заберёт её в своё королевство, тогда она уже, будучи принцессой, любезно согласится стать королевой, и вот тогда жизнь в том королевстве забурлит и заискрится, наполнится светом и радостью. Всем детям на улицах будут раздавать мороженое и шарики. Нет, шарики вообще будут обязательным атрибутом одежды. Как без шариков? Без них никак. Ну вот, всегда в её королевстве будет солнце и радость, будут постоянные балы и представления, фейерверки и концерты. Ну и, конечно, всякие званые обеды. Зефир в шоколаде и без шоколада, марципаны и мороженое – это на первое. «Хорошо...» – думала Кристин в эти моменты и, прикрыв глаза от наслаждения, блаженно улыбалась, представляя себя в центре огромного стола, уставленного всякими яствами. Она – вся такая загадочная, в чем-то таком лиловом, сверху в такой же накидке, в широкополой шляпе, сдвинутой наискось, с большим страусиным белым пером и в белых перчатках. А вокруг дети, тоже хорошо одетые, причесанные и тщательно и во всех местах отмытые, сидят, ведут себя прилично и ждут, а она, хозяйка бала, встает и с ласковой улыбкой делает жест рукой – прошу к столу, угощайтесь. И все степенно, ведя светские разговоры, начинают не спеша есть, восхищаясь кулинарной изысканностью стола. И только один мальчик в углу стола ничего не ест. Присмотревшись, Кристин узнает в нем Филиппа. Белая, тщательно отглаженная рубашечка, черная бархатная жилетка, кружевное жабо поверх, такой же ткани, что и желетка, узкие бриджи по колено и белые чулки. На ногах черные лакированные туфельки с серебрянными пряжками. Он сидит на высоком стуле, немного ссутулившись, и коротко остриженная голова подчеркивает его лопоухость. Он сидит, такой маленький и одинокий на этом празднике жизни, и думает: – «Какой же я был дурак, что такую красивую и добрую девочку обижал».

А перед ним, на большом блюдце, – нетронутый кусок бисквитного пирога со взбитыми сливками и вишенкой, лежащей сверху, с задранным засахаренным хвостиком.

– Да, вот так, – Кристин покачивает головой, вместе с белокурыми локонами, которые выглядывают из-под её шляпы. – Раньше надо было думать, а не плеваться со второго этажа, когда я шла в лавку, и не надо было в меня кидать...

Нет, ну жалко ей было его, этого маленького мальчика, всеми брошенного и всеми покинутого. «Но ведь он же не со зла», – думала Кристин, – «и плевался и бросался в меня, ведь он, наверное, меня любил, просто стеснялся сказать об этом, поэтому и делал всякие такие вот безобидные шалости от своей природной застенчивости. А почему любил? Он, наверное, и сейчас меня любит...»

– Филипп! – Кристин, забыв о правилах приличия, всем телом кинулась на другой конец стола, схватив и подтянув немного вверх огромную пышную юбку и почувствовав, как под ее ножками зашуршал мелкий гравий двоцового двора, когда её на полпути к счастью осенила немного запоздалая, но, как ей показалась, взрослая и здравая мысль: «А принц? Ну да, принц был представлен в широком ассортименте и имел свое право на существовавние. И что теперь делать? Да, и что свет скажет?»

Маленькая женщина Кристин, продолжая оставаться с закрытыми глазами и продолжая мечтать, хмурила лобик и покусывала нижнюю губку.

– Принц – это мой муж. А Филипп? Я его люблю? – с неким неподдельным ужасом она выдыхала последнее слово как бы с удивлением для себя самой.

Девочка открывала глазки и, сцепив ручки у подбородка, в отчаянии начинала метаться по балкону.

– Надо что-то придумать, надо что-то срочно придумать... – шептала она и, пометавшись, снова закрывала глазки, замерев, отправляясь в свой мир. А там в это время злая ведьма доложила принцу, что у королевы есть тайная любовь, некто Филипп, и принц в полном отчаянии и горе, в знак своей полной ярости, топчет петунии на ее, Кристининой, клумбе и распоряжается наказать Филиппа, закрыть в темном чулане...

– Нет, нет, – девочка начинала кричать, прикрыв рот ладошкой и прыгая на одном месте, – не хочу так, пусть будет по-другому. Пусть... – тут она замирала, и ее губки расплывались в счастливой улыбке. Ну конечно, все очень просто, пусть Филипп и будет принцем!

Кристин бросалась к Клотильде.

– Ну да, это он. Понимаешь? Филипп – мой принц, и он приедет и заберёт меня в свое королевство, и мы там будем жить долго и счастливо, – она останавливалась, натыкаясь на немного безразличный взгляд Клотильды, который девочка истолковывала по-своему. – Мы заберём вас с папой с собой, вы будете жить с нами, мы всегда будем вместе, и мама там будет вместе с нами...

Девочка от кадки бросалась к балкону и, взобравшись на табуретку, немного свешивала свою головку с белыми локонами вниз, где играли дворовые дети. Отыскав в шумной толпе Филиппа, она загадочно улыбалась, монотонно наматывая локон на палец, уже зная всё, что их ожидает. Через некоторое время её замечал и Филипп и начинал корчить разные рожи и показывать язык.

Кристин, томно вздыхая и бросив последний взгляд на своего принца, опускалась вниз.

– Что-то не очень он похож на принца, – жаловалась она своей пушистой подруге. – Может, еще не вырос, или... – здесь её снова осеняла мысль, – а лучше пусть все будут на своих местах, принц – принцем, а Филипп – тайным обожателем, пусть ка-а-а-а-пельку помучается. – И она, совместив большой и указательный пальцы почти вместе, лишь оставив крошечный зазор между ним, поднесла их к своему глазу и попыталась посмотреть сквозь этот зазор, наглядно показывая Клотильде, что значит капельку.

– Кристин, пора обедать, – в дверном проеме, ведущем из гостиной на балкон, появлялась мадам Жевиньяк, кухарка, и этой обыденной, банальной фразой немедленно приземляла девочку, возвращаяя её из волшебного мира во что-то взрослое и неинтересное. Кристин разводила ручками и поджимала губки, как бы извиняясь перед Клотильдой за неуместное поведение пожилой женщины.

На кухне Кристин, подперев головку рукой, без всякого интереса и какой-либо радости монотонно зачерпывала овощной суп большой серебряной ложкой и медленно выливала его обратно. В ложку периодически попадались всякие разные страшные предметы: то болтающаяся разваренная луковая кожура, то кусок морковки. Не кусочек, а именно кусок морковки, нагло развалившийся в ложке, распаренный, такой противный, то ещё что-то непонятное, но тоже не очень аппетитное.

– И взрослые называют это едой? – думала девочка. – То ли дело у меня в королевстве еда! – И снова, блаженно прикрыв глаза, она начинала вспоминать воздушное безе со взбитыми сливками, цукаты и невероятное количество маленьких аппетитных пирожных...  

(Публикуется с любезного разрешения автора.)