Прозаик и критик, литературный агент и редактор, преподаватель литмастерства и автор методики «Музыка слова как практика литературного письма». Лауреат ряда премий, в том числе Премии им. Хемингуэя и «Нонконформизм», в Союзе российских писателей с 2002 года. Автор многочисленных публикаций в литжурналах и книг «Москва по понедельникам» (Узорочье, 2000), «Коллекция нефункциональных мужчин» (Лимбус Пресс, 2005), «Люди сверху, люди снизу» (Время, 2008), «Сперматозоиды» (Эксмо, 2013), «Карлсон, танцующий фламенко» (Лимбус Пресс, 2021). Автор-составитель сборника «Я в Лиссабоне. Не одна». Шеф-редактор издательского импринта «Литературное бюро Натальи Рубановой». Избранная проза переведена на английский. Живет в Москве. 

 

Другие писатели у нас для вас есть

Эссе о цензурке

 

ПРИСКАЗКА

С самого детства – того ещё, увы-и-ахнутого, совеццкого, со всей его шизоидной агитпроповщиной звезданутых (обоими «ильичами») октябрят и кровогалстучного пионерья, – с того самого момента, как только оказалась я в очень средней школке, мозг переключился на иной регистр. Защитный «энергосберегающий» режим вышел на первый план автоматически: жаль лишь, неосознанно – «эту бы голову да на те плечи», глядишь, и целей была б. Уже ребёнком чётко понимала: если (в этой самой очень средней школке) скажешь то, что на самом деле думаешь, не исключено, что однажды семейству не поздоровится… во всяком случае, на ковёр «предков» точно вызовут. Почему? 2х2: едва ли не всё, о чём говорилось дома, противоречило душку заведения, где томились в заключении маленькие живые люди: кто 8, бедняги, а кто и 10 «лучших», «счастливых» лет. 

…

Почувствовав фальшь сразу, на первом же (тупейшем, надо сказать) уроке мира, где нам, первоклашкам, подленько лгали о мифическом «братстве» и «дружбе между народами» эЭ-эС-эрии, я и решила, что никогда ничего не скажу «этим» вралям по ту сторону баррикад, и покосилась на портрет их страшного, их невероятно противного (он стал сразу же, моментально физически неприятен), их-лысого-ленина. Двуличные училки, идиотские   «классные поручения» и прочий педбред приучили к фильтрации «базара» довольно рано. Нет-нет, это вовсе не означает, будто ребёнок был пай-герлой. Ровно наоборот – жирные кровяные двойки за поведение в найденных не так давно дневниках – «честное пионерское» тому подтверждение. И не только двойки – была б их воля, воля этих учительствующих чудищ, они бы точно не ограничились порцией розог и горохом: «Товарищи родители! Ваша дочка хулигански вела себя в женском туалете: писала на стенах и курила табак! Убедительная просьба принять срочные меры, вплоть до телесных наказаний. 4.03.1990». Подпись завуча Галины Евгеньевны-с Черенковой не-раз-борч., прилежание – «уд.» в сведениях об успеваемости, etc., что и требовалось доказать, олэй!.. 

…

В нашем доме не принято было ни сильно ругать, ни – ещё чего – «молиться» на соввласть. Точнее, ругал её почём свет стоял обычно мой распрекрасный дядька – технарь, острослов: когда он с семьёй приезжал к нам в гости, я буквально наслушаться не могла его – как артистично распекал он подлую систему, какие приводил доказательства мерзейшей её пошлости, как аргументировал, как обличал… интересно было его слушать, страсть! Соловьём пел, заливался. Чай чёрный пил, курил много – дым не раздражал почему-то: наоборот, приятен был... Разумеется, я, маленькая заноза, осознавала, что «ничего такого» в школке повторять нельзя, да и кто б сие лихое повтореньице стал слушать, впрочем! Там не слушали – там не спрашивали… там вытрясали всю анимку, убивали всё лучшее, если могли: а у кого не могли – не убивали, «просто» калечили, с детства. И всё же внутренняя цензурка (хотя никто из домашних не уточнял – молчать или говорить) постучалась ко мне лет в восемь, когда я, наконец-то, сообразила: училкам подлым – ни слова правды – ни о чём – никогда – хоть уревись.   

…

О да, многие из них методично травили в учениках всё живое: как искренне ненавидели они нас, детей! Как упивались подленькой взрослой властью! Очень средняя плохообразовательная псевдоанглийская школка нумер четырнадцать града совпролрязанского, привет же тебе, ну, привет… когда приезжаю из белокаменной в пенаты, то прохожу мимо школьного двора – всегда мимо, непременно мимо всю жизнь и ещё пять минут. Никогда не хотелось войти в фальшивые «двери знаний» снова, никогда не хотелось вновь ощутить отвратительный запах резины, подгорелой каши, мела, пыли, пота, хлорки: запах тюрьмы, запах несвободы, запах принуждения, запах горького смеха, запах злых слёз. 

Запах смерти от звонка до звонка. 

Запах «ихней» тлетворной цензуры. 

…

Но самоцензурироваться условной восьмикласснице не хотелось. Я спорила с училками, «завучихами» и директрисой, отстаивая естественное право быть собой, а однажды написала целое сочинение, красной нитью в котором проходила тема «о, как вы достали всех своими героями войны и труда, давайте лучше поговорим о любви!..» Я прочла тогда щербаковскую повесть «Вам и не снилось» (спустя десятилетия замечу: довольно посредственную, если говорить о стиле), посмотрела одноимённую мелодраму с прелестной музычкой и подумала – ну хоть что-то, хоть какой-то глоток воздуха, чуть-чуть живой жизни... Да, как в том анекдоте: я хотела «поговорить об этом». Стоит ли уточнять, что после сочинения сего литераторша совеццкого типа распекла мой текст на собрании – да как она смеет так говорить о наших героях? что она возомнила вообще о себе? – а родителей вызывали в школку, очень среднюю и очень фальшивую: смешно и грустно.  

…

Впрочем, ничего не помогало. Мой внутренний цензор, родившийся примерно в восемь лет и какое-то время сдерживающий «крамолу», к четырнадцати годам почти истончился. Свой красный галстук я уже любовно сожгла, а в комсомол, вестимо, не вступала: в 1990-м это было не обязательно.  Школка-школка, чёртово изобретение человечества, такое же чёртово, как офис, как общежитие, как тюрьма, как казарма… как всё чёртовое совместное, как всё чёртовое «общественное-выше-личного»… как всё чёртовое то, что содержит в себе мышеловочный сыр принудительных чёртовых коммуникаций с чёртовыми двуногими, которых ты, на самом-то деле, «в чёртовом гробу и надолго», amen. 

…

Но к чему всё это, спросит (не)любезный читатель, и будет прав: почему бы ему, (не)любезному читателю, не спросить, для чего присказка? А присказка вот для чего, (не)любезный читатель: девочка, которая не любила цензуру, росла-росла – и выросла, и даже поседеть успела, и много дел натворить – так бывает… И решила о цензурке-то «ихней» в современной литературе-то русской пару слов таки замолвить. Особенно после того, как книжку её сожгли: «не думал, не гадал он, никак не ожидал он такого вот конца!», упс. 

 

СКАЗКА

 

Об уничтожении книги «Я в Лиссабоне. Не одна» как автору-составителю сборника мне довелось писать не раз: в том числе в журнале «Новый Свет» было подробно освещено сие «дело»[1] – да, именно «дело», только без номера. Вопиющий акт самоцензуры менеджеров издательства АСТ, «опомнившихся» после выхода книги в 2014 году, и уничтоживших тираж 3000 – за редким исключением.  Подробности неизвестны. Авторские экземпляры остались у авторов, успевших их взять, а какая-то крошечная часть (со слов одного из соавторов) была однажды замечена в московском магазинчике «Индиго», но и только, всего-то несколько штук: тайна сия велика есть, как она туда попала, но факт остаётся фактом – крупные бук-шопы не получили ничего, ни одной книги, сборник не продавался, находился под запретом. В 2019 году топ-менеджер издательства, выпустившего книгу «Я в Лиссабоне. Не одна» заявил, что тираж сожжён, и тут понеслось: молчал бы только мёртвый[2]…

Вскоре, в том числе моими усилиями (кто-то по недомыслию называет возрождение подцензурной книги «местью в холодном виде») книгу прекрасно переиздал в канадском издательстве «Accent Graphics Communications» Алекс Минц: теперь её можно заказать по интернету практически из любой точки мира[3]. Ну а в декабре 2020-го томик «Я в Лиссабоне. Не одна» официально признали даже на родине: он стал лауреатом[4] в номинации «Проза» – по итогам независимого отбора «Независимой газеты» (Москва). Справедливость, казалось бы, восторжествовала, но: что значит вообще «справедливость» в литературе и что такое вообще ложка мёда в бочке дёгтя? Давайте называть вещи своими именами – всё очень просто. 

 

ЦЕНЗУРА КАК ЭСТЕТИЧЕСКИЙ ДИКТАТ

Печально в наши дни существование «великой русской литературы», печально и даже весьма прискорбно: стёба как будто б нет, ибо – мама, так есть!.. Тенденции стилевого/эстетического упрощения, заложенные в «алгоритмы принятия решений» функционеров крупных издательств, дающих согласие на печать того или иного текста, разрастаются подобно раковой опухоли и, того и гляди, убьют того, кто сам и принял примитивное решение дать подобной литонкологии – термин мой – волю.

…

Магия слова и музыка слова – то, что и делает литературу собственно литературой, ныне в опале и считаются у литманагеров (по старой памяти их ещё называют редакторами) чем-то «вторичным», «бросовым», «неформатным»… «А, ну автор же с т и л и с т! Это нам не продать!» – в сухом остатке: «стилист» звучит как ругательство из лживых менеджерских уст, которым всё б.роса, а в глаза их и вовсе лучше не смотреть – ничего нет там, в этих глазах, кроме страха и упрёка.  

…

Всё меньше талантливых книг издаётся, всё скучней ставка на «имена» снулой, прости-б-г, «литсборной по литературе». Всё реже добираются самобытные тексты одарённых наших современников даже до лонг-листов популярных россиянских литпремий, а уж о «шортах»-то литофициоза и говорить нечего. Каким-то чудом оказываются там иной раз и достойные авторы (Александр Иличевский или Сергей Беляков, например), но это, скорее, исключение из правил. Как тут не кивнуть на тот свет Пастернаку, как не согласиться с ним, что ныне, на свете этом, аккурат здесь и сейчас, «быть знаменитым некрасиво?» А никак нельзя не согласиться с Пастернаком, воистину: и на том, и на этом. Усреднённая посредственность. Литпсориаз. Ставка на «всем ясное и понятное». На «шутки юмора». На «патриотизм», сорри, или как его там… на «скрепность» «ихнюю», ах да. Стойло масслита, который несёт себя гордо и ведёт себя нагло: свиное рыло в калашном ряду искусства слова. 

…

Снулые, снулые, снулые тексты... Классические графоманы, мнящие себя «писателями» и, что ещё мерзей (а иногда – смешней), «поэтами». Книжонки, навязанные малоподкованному читателю – обывателю – нередко любителю поп/трэш-сериалов, произведённых специально для рыдающих на кухне малограмотных домохозяек и их не менее примитивных «домохозяинов». Клиническая картина отечественной современной поп-лит-ры налицо, деньги не пахнут, людики продолжат работать и подкидывать в мангал букшопа тухлое вторичное чтиво. 

…

Цезурка красной нитью: одни и те же фамилии на корешках книг в бук-шопах – одни и те же фамилии на уровне глаз, унылые фамилии совписов, постсовписов и вчерашней ангажированной школоты, едва научившейся связывать слова в предложения, но уже распиаренной, принятой «в тусовку», о, скука, о, тщета, о – буквально – «вымя есть, а хереса нету», Веничка!  А ты говоришь, «все остановки, кроме Есино…» Если б только кроме Есино! Они всё, они уже почти всё п р о е х а л и, понимаешь? Так всё и происходит, как по нотам твоим, гений ты наш, «медленно и неправильно»!.. Выпей, Веничка, выпей же: за погубленную литературу прекрасную – выпей на том, а мы – на этом – пока что – порадуемся, а уж как свидимся – так и поговорим!.. Stop. 

…

В данный момент цензуре – прежде всего эстетической (не печатают, либо печатают крайне мало, очень ограниченными тиражами) – подвергаются лучшие из лучших: истинные мастера слова. Эквилибристы стиля. Самородки. Большие таланты. И поменьше – таланты… На официозном псевдо-лит-олимпе делается вид, будто всех этих прозаиков просто не существует, что нет им места на литкарте, что нет у них ни своей территории, ни пресловутой «москальской прописки»: андеграунд-с. Они там испускают – нет, не дух: «речевой акт молчания», и иже с ними. 

…

Не однажды упоминала я замалчиваемые (в той или иной степени) имена, и назову их снова. Это Андрей Бычков, это Наталия Гилярова, это Игорь Михайлов, это Татьяна Дагович, это Каринэ Арутюнова, это Валерия Нарбикова, это (не так давно покинувший сей мир) превосходный писатель Иван Зорин, это Наталья Рубанова – та самая: why not, скромность будет в данном контексте ложной. Книги Рубановой не выходили с 2013-го, случались только журнальные публикации. Лишь благодаря гранту Союза российских писателей спустя семь лет в санкт-петербургском издательстве «Лимбус Пресс» выходит новый томик «Карлсон, танцующий фламенко»[5]  – томик, который должен был выйти как минимум несколько лет назад. За эти годы написано немало – оные тексты имеют как право, так и лево на существование в виде книг. Как, впрочем, и те же тексты Нарбиковой, и не только, не только… в одном из издательств в качестве отповеди сформулировали сакраментальное: «Нарбикова? Нам же её не продать!»  – смеяться после слова «лопата», черней их анимок только армейских юмор. 

…

А что если запустить в т.н. литпроцесс (которого нет: есть похоронная «литпроцессия» – термин мой) «кислород искусства»? Добрая (злая) половина сверху назначенных лауреатов сгорит от стыда, оценив масштабы собственного недоталанта – не хочется называть фамилии недописателей, ибо многие и так на слуху. Некоторые даже имеют наглость учить других, как «надо» писать, умудряются делать критические разборы и пр. – ни стыда ни совести, воистину: да и зачем? Литкормушка кормит, литпоилка – поит. Придворные писуны-всея-руси! Только и остаётся, что развести руками. 

…

Цензура-с. А речь ведь об интереснейших текстах, о языковых находках, о прозе, которую не печатали (и продолжают не печатать) именно потому, что она иная, не похожая на тексты «заштампованных формалов», как называли мы в юности, в славные времена музучилищные, особо «деревянных» однокурсников, которым пресловутое цветаевское «дуновение вдохновения» не было знакомо… Они-то в поте пишут, в поте пашут… или, ошибаюсь, – без пота, ровно наоборот?.. Черновики ни к чему? Почему здесь такая скучная и бездарная литература? 

…

Ок, есть и штучный «ангажемент», я как-то писала о «возмутительном» тексте Саши Николаенко, моё эссе опубликовано в екатеринбургском литжурнале «Урал»[6]. Она – одна из немногих, кого по счастливой случайности допустили когда-то до «Русского Букера» за ненавидимый многими (банальная зависть) роман «Убить Бобрыкина!».  Но, повторюсь, это исключение из правил, ибо задача цензуры – не дать реализоваться Другому, Иному. Захватить, как спрут, пространство, не дать ни глоточка воздуха, даже воттакусенького, конкуренту. Будем называть вещи своими именами – если заменить назначенных сверху лауреатов (нередко посредственных) на живых, ярко одарённых писателей, литература засияет иными цветами радуги; литпопса же непременно проиграет, схлопнется, испустит портяночный душок.  

…

Кто такие издатели современной художественной литературы, как не цензоры – и в первую очередь не самоцензоры? Быть может, они б и хотели иной раз, да, как те импотенты, не могут: диктат рынка есть диктат рынка, но волей-неволей порой думаешь – да, издатели-коммерсанты, подзабывшие, вероятно, что обладают всеми для этого возможностями – формировать вкус читателя, он же покупатель… Издавать книжки, книжонки и книжульки не только лишь на потребу. Издавать в первую очередь именно книги. Да, воспитывать вкус, да, это не высокие слова – это, как бы помягче, «реальность, данная нам в ощущениях».

Материя-с. Которую, на минуточку, можно хорошо продать: всё дело в упаковке. 

…

Да, книгоиздательская цензура совка (пресловутая «литовка») заменена цензурой (и самоцензурой) коммерческой. Якобы спрос рождает предложение, якобы читают только вот это вот «унылое г****» (как изволят выражаться телепродюсеры при чтении иных ахуительных, сорри за их дословный стилёк, сценарных заявок). Но нет – именно предложение может (и должно б) формировать спрос. 

…

Не устаю повторять: поставьте в книжных магазинах на уровне глаз (а не на уровне стоп читателя/покупателя) действительно достойное, да, поставьте, к примеру, новые томики условных Татьяны Дагович, Каринэ Арутюновой, Игоря Михайлова, Андрея Бычкова, Ивана Зорина, наконец, а не очередного условного Селукова и Компании, etc. (ибо… ну сколько ж можно, истинно говорю вам: Другие писатели у нас для вас есть!) – речь сейчас исключительно о полках, маркируемых табличками «Современная русская проза». По сути, сейчас они полупусты, несмотря на обилие поп-имён. Мне, например, почти ничего из продающегося в центральных столичных книжных (на уровне глаз) покупать давно не хочется. Вообще не хочется всей этой «ихней» ангажированной литпопсы: от скуки-цензурки скулы сводит, пора проветрить помещение.

…

Что же до ТВ и сценарного рынка, то тут всё ещё хуже, жёстче и более даже жестоко, нежели в мирке книжном. Форматы россиянских телеканалов предельно чётко заточены на низкопробный массовый продукт. Есть определённые лекала написания сценариев, есть определённый круг тем… шаг влево – delete, и ваша заявка на сериал уже в корзине: пишите по «ихним» канонам, иначе поилка-кормилка вам точно не светит (речь, разумеется, о «первейших» телекнопках). Несколько лет отсидки в «Останкино» надолго отвратили от циничненькой индустрийки сюжетокроения по поваренным книгам цензоров зомбоящика для «быдло-электората». Впрочем, даже если сценарист использует их вредные рецепты – огромное количество майонеза, трупы животных, белый хлеб и К*, – то пусть не обольщается: продать даже примитивного «форматного» слона крайне сложно. Есть свои – опять и снова – «прикормленные» авторы, придворные продюсеры и режиссёры. В отделе кинопроизводства, где я когда-то работала, ни муха, ни муза не пролетала: страшно вспомнить, сколько отличных (самобытных, незаёмных) сюжетов полетело в корзину из-за пресловутой цензурки… из-за того, что «зритель этого не поймёт» (ср. с: «Читателю это не нужно!»).

…

К счастью, возможен и относительно свободный полёт. Сколько продлится он? Бог весть. Во всяком случае, в моём «Литературном бюро»[7] цензурируется только посредственность. Пожалуй, это единственное, зачем она литературе нужна, пресловутая цензура: отсекать бездарное. И потому следует напомнить: художественность экзистенциальных текстов, которые создаются и будут создаваться вне зависимости от того, сколько килограммов букв потратится на социальные байки об очередной деревне или внеочередной войне, не измеряется в так называемых пророках и пресловутой «любви к родине» (страну выбрать по вкусу). Камилла Палья, профессор гуманитарных исследований филадельфийского университета, категорична в своём заявлении: «Привычное невыразительно». Однако-с чересчур часто редакторы-цензоры думают скорее о псевдоприличиях, нежели о выразительности живого слова, его экспрессии. Помните, у Уайльда? «Нравственность – последнее прибежище индивидов, абсолютно глухих к искусству». Применительно к литературе «нравственность» легко заменяется на «идейную установку». Речь именно о широте охвата и об угле обзора. Литменеджеры по-прежнему ненавидят даже модернизм, не говоря уж о метамодернизме, приравнивая его едва ли не к перверзии, которую «не продать». Но: XXI век, дамы и господа! 

Другие писатели у нас для вас есть. 

…

 

[1]    История сожжения книги в 21 веке: реинкарнация казнённого тиража (журнал «Новый Свет», №2(22), 2020). 

[2]   Алёна Жукова. Интервью с избранными авторами книги «Я в Лиссабоне. Не одна» (журнал  «Новый Свет», № 2(28), 2020).

[3] На сайте издательства Accent Graphics Communications  можно заказать книгу «Я в Лиссабоне. Не одна».

[4] «НГ-EX Libris», 23.12.2020: статья «Брюнетки с обильным прошлым. Эротика, которая восстала из пепла».  

[5] Наталья Рубанова «Карлсон, танцующий фламенко».  Издательство ЛИМБУС ПРЕСС (СПб, 2021).

[6] Н. Рубанова. О тексте А. Николаенко «Убить Бобрыкина!» (журнал «Урал», №7/2018).

[7] Первый интеллектуальный книжный импринт «Литературное бюро Натальи Рубановой – Издательские Решения» размещен на сайте платформы Ridero в рубрике «Магазин/Импринты».