Родилась в г. Днепр (Украина), живёт в Германии. Окончила филологический факультет ДНУ и философский факультет Мюнстерского университета. Лауреат «Русской премии» и премии «Рукопись года». Входила в лонг-лист премии им. И.Ф. Анненского, а также премии MyPrize. Публиковалась в журналах «Новая Юность», «Знамя», «Нева», «Берлин.Берега», «Зарубежные Задворки» и др., на немецком языке в альманахе «Poesiealbum neu». Автор книг «Ячейка 402», «Хохочущие куклы», «Продолжая движение поездов», «Растения цвета любви».

Цензура как смерть, политкорректность как жизнь

О цензуре и демократии

Цензура – это смерть. Не в переносном смысле, в прямом. Ирина Славина – одна из тысяч жертв. Почти не замеченная, «вырезанная цензурой». В демократическом обществе цензуры быть не может. Но, увы, по различным рейтингам, на горстку государств с полноценной (насколько она бывает в реальности полноценной) демократией приходится гора авторитарных режимов, где цензура нередко оказывается смертью автора – совсем не такой, какую имел в виду Ролан Барт.  

Печатается ли, говорится ли в демократическом государстве абсолютно всё? Нет. Большая часть ограничений связана с правами личности или копирайтом: никто не может писать о том, что происходит в моей спальне, без моего разрешения, никто не может под своим именем публиковать мои тексты. Откровенные призывы к насилию против конкретных групп запрещены, но практика показывает, что речь идёт о призывах на самом деле недвусмысленных. 

У издателей может быть своя система ценностей. Недавно услышала от одного юриста, работающего в крупном немецком издательстве – по его рекомендации  редакция отказалась публиковать книгу некоего рэпера: слишком много сексистских высказываний. Позже книга вышла в другом месте и стала бестселлером. Интересно, что рассказывал юрист без сожаления, видимо, ему даже выговора не сделали. Отказываться от денег ради собственных принципов – это свобода, а не цензура. 

О политкорректности

Сейчас иногда говорят о политкорректности как о новой цензуре. Сравнение это, с одной стороны, имеет основания, с другой – несколько наивно, как наивно сравнивать родителей, запрещающих ребёнку употреблять алкоголь, с родителями, отказывающими ребёнку в полноценном питании. Политкорректность противоречива, как противоречива жизнь.

Из копилки воспоминаний: мне было лет пять, когда я от бабушки услышала выражение (адресованное, разумеется, не мне): «В доме повешенного не говорите о полотенце». Выражение показалось мне таинственным и непонятным, быть может, поэтому я запомнила его и годы спустя добралась до значения: полотенца ведь тоже вешают. Думаю, в этом смысл политкорректности: не причинить случайным словом бесплодную и бессмысленную боль. 

Но на практике всё сложнее, чем в теории, ведь история человечества столь «прекрасна», что вся планета кажется неким «домом повешенного». И возникают табу. Важная деталь: они возникают в обществе из стремления к справедливости, а не навязаны сверху властью. Можно белой женщине сказать, что у неё чудесный цвет лица, но рискнёте ли то же сказать женщине чернокожей? Поблагодарит она или воспримет как намёк на её происхождение? Поле смыслов становится минным полем. Возникает масса ограничений, причём они мотивированы уже не столько опасением причинить страдание, сколько опасением расстаться с имиджем порядочного человека, так что от греха подальше не артикулируется слишком многое. Там, где царствуют табу, нет места для дискуссии, нет места для диалога. В результате «неправильные» мысли вытесняются в подсознание общества. Однако, как и подсознание отдельного человека, подсознание общества всё возвращает: и вот вам брекзиты, разнообразные «трампы» (на одного меньше – и то хорошо), правая партия «Альтернатива для Германии» в немецком парламенте и прочее. 

Не может быть единого правила для политкорректности: всякий раз выбор нужно делать заново. Взвешивать слова и согласовывать с совестью, если имеется, а не со страхами. 

Об эротике и о религии

Существует книга, в которой описаны многожёнство, сексуальное рабство, суррогатное материнство, инцест, групповые изнасилования, вуаейризм... Но, кроме этого, в ней описано волшебное и непреодолимое стремление двух влюблённых друг к другу, так описано, что люди тысячелетиями зачитываются... и учатся любить. Мне бы очень не хотелось, чтобы эту книгу запрещали. Если кто-то ещё не догадался: в этой книге, вернее Книге, есть и история продажи брата в рабство, и история братоубийства...

Ну вот и попалась – ни политкорректности, ни уважения к религиозным чувствам: словом «вуайеризм» намекнуть на купающуюся замужнюю Вирсавию, на любующегося Давида... Но попалась намеренно: я знаю, что такая интерпретация библейского текста может вызвать возмущение. Но возмущение – не боль, поэтому я спокойна. У верующих нет монополии на религиозные тексты и образы, поскольку те не защищены авторским правом и являются частью общечеловеческой культуры; боюсь, верующие должны это понять и принять. Свобода думать, чувствовать, интерпретировать, говорить важна для меня не менее, чем для ортодоксальных представителей религий – их символика. Впрочем, также для меня важно чьё-то право возмутиться моим текстом, наше общее право на дискуссию. 

О чувствах верующих и атеистов 

Не могу не вспомнить слова из книги Иова, которые Бахтин приводит в знаменитом труде о Рабле как одно из средневековых обоснований карнавального «издевательства» над религией: «Бог не нуждается в нашем лицемерии». Если у нас есть сомнения, предрассудки, боязнь, лучше проговаривать их, выносить на поверхность, лучше смеяться, чем загонять их внутрь, иначе рано или поздно произойдёт взрыв. Не важно, идёт ли речь о своей религии или о чужой: мы живём на одной Земле. Кто оскорбил религиозные чувства мусульман: те, кто изобразил Пророка «не должным образом» в нишевом журнале, или те, кто во имя религии убивал? Ставя себя на место условной мусульманки, склоняюсь ко второму. Разве это не оскорбление, когда самое важное и прекрасное для тебя – твою веру – превращают в убийство? Когда священными для тебя ценностями прикрывают отвратительнейшее насилие? Что в сравнении с этим какая-то картинка? 

Личное «I have a dream»

Жить мире, в котором нигде и никому не приходится расплачиваться жизнью, здоровьем, свободой за слово или знак. Где можно дышать, говорить, писать. И не опасно рисовать карикатуры на Мухаммеда, Христа или Будду – пока верующие имеют выбор, смотреть или не смотреть. Где можно ошибаться, раскаиваться в своих прежних взглядах, утверждать, противоречить друг другу, «отфренживать», кричать друг на друга, «банить», соглашаться полностью или частично, спорить, обижаться, мириться, вместе или в одиночку искать истину в противоречиях бытия. Но где нет shitstorm-ов, потому что все стали такими умными, что дошло: это – не дискуссия, а насилие. В мире, где писатель сам оценивает, может ли его слово причинить боль, и будет ли эта боль необходимой болью развития, освобождающей болью катарсиса или болью бессмысленной и бесплодной – ведь свобода может существовать только в паре с ответственностью. И ещё: я хочу жить в мире, в котором Ирина Славина могла бы иметь соответствующее её таланту положение и не была бы вынуждена свой последний поступок (так и хочется написать – «текст») делать таким страшным.

Поделиться