Писатель, сценарист, художник. Лауреат конкурсов «Илья-премия» (2000), «Белая Скрижаль» (2011), «им. Булгакова» (2011), «Марюса Вайсберга» (2015), «Русский Гофман» (2016), «Белый мамонт» (2016), «Хороший текст» (2017). Автор книг «Неигра» и «Финтифля». Живет в Москве.

 

«Чтоб зло пресечь, собрать бы книги все да сжечь!»

Тираж книги «Я в Лиссабоне. Не одна», выпущенной издательством АСТ, был сожжен. Сожжен самим издательством! Оно испугалось «творения рук своих». 

Акт сожжения книг – всегда нечто экстраординарное. Это действо неизбежно привлекает внимание, и не только пироманов. Слишком богатые коннотации. От весельчаков Герострата и Фамусова («Чтоб зло пресечь, собрать бы книги все да сжечь!»), до их последователей: большевиков, нацистов, чиновников, которые сожгли книги, изданные Фондом Сороса в 2015-м…  Нельзя не заметить, что сжигаются всегда только лучшие книги! Ну и сразу вспоминается классика, «451 градус по Фаренгейту» Брэдбери, камертоном настраивая на нужный лад… 

У меня есть особая премия за «несожжение книг». Однажды, во время оно, я побывала на вечере в Зверевском центре. И там как раз жгли книги. Моё эссе по впечатлениям от увиденного «Аутодафе в Зверевском центре современного искусства» было напечатано в газете «Первое сентября» (№ 44/2001). 

Привожу цитаты: «Там, 4 июня, вечером, в саду, творилось недоброе. Начиналось как обычная литературная тусовка. Собрались эстеты и книгочеи, публика, причастная литературе более, чем тополиному пуху и летнему солнышку, которых и не замечали за разговорами о книгах. Свечерело, стало прохладно. Красивые, кудрявые, красно-зелёноволосые литераторы сложили костёр, а вместо дров использовали тоже книги. И грелись от этого огня». 

«…акция была заявлена как “Сожжение вредных книг”, а также “Сожжение греховной части себя ради спасения души”».

«…тусовочная публика была свежая, нарядная, неусталая, даже вдохновенная. Они потому и пришли в этот вечер в сад, разукрасив хайр в зелёный и красный, что им пока ещё до умопомрачения нравится литература, нравится выбранное дело, нравится собственное призвание. Литературой они и вдохновлены. Для вскормленного бумагой молодняка книга – предмет завораживающий. Вбирающий и несущий все смыслы мира, познаваемый и никогда до конца непознанный – священный. Всем им жаль сгоревшую Александрийскую библиотеку. Разодрать книгу на клочки, полить бензином и поджечь причастному литературе человеку невозможно, она для него – живая. Но в этот вечер литераторы, чувствуя боль книг, рвали их и терзали как будто через силу, из чувства долга… предавались садомазохизму без страсти, без восторга. Покорно, как будто выполняя домашнее задание, они ругались над собой…». 

Я не грелась от этого огня, я сидела в сторонке. Если б зима, лютый мороз… но в июне даже и искушения не было!  Поэтому по окончании вечера Зверевский центр наградил меня дипломом премии «Бродячая собака» за «неучастие в акции».

Впечатление от всего происходящего действительно осталось очень странное. Как будто дети играли в «больших». Услышали, что кто-то когда-то жёг книги, и решили в это поиграть. 

В то время нам казалось, что возращение запрета на слово невозможно. Что свобода естественна, как воздух. Вспомнилась история… Мой отчим, поэт Григорий Корин, был очевидцем и даже участником пражского Сопротивления 68 года.

 

«Признаю единственные

Флаги  –

Праги!

 

И себя, развеянного

В прахе –

В Праге.

 

И Россию в

В танке-саркофаге –

В Праге…»

 

Отчим тогда очень спешил опубликовать эти стихи: «Пока можно». Вот чудной, удивлялась я. Не понимает, что теперь свобода – и она вечна! Чудной-то оказалась я… 

Вдохновенная молодежь больше не играет в костры инквизиции. Теперь всё по-настоящему. Администраторы АСТ переполошились не на шутку, книги сожгли, как, бывало, заговорщики жгли компрометирующие материалы…  Испуг издательства мы называем «самоцензурой». 

Самоцензура бывает самая разная. В данном случае, как я понимаю, самоцензура была не эстетическая. Которая необходима. И не политическая. Которая, безусловно, зло.  Некоторая сделка с совестью. Маленький вклад в порчу общества.  Но эта тема в стороне от художественной литературы, которая всё же не публицистика. Художественная литература изобрела эзопов язык, и тем спасается.

Здесь имела место цензура «нравственная», которая на самом деле глубоко безнравственна. Притом что этическая самоцензура необходима. А вот нравственная цензура – ее противоположность, ибо основана на общественной морали, а не на личной.

«Общественная мораль» – это то, чем прикрывают душевную слепоту. Свод тех или иных сомнительных правил. Это и борьба за «нравственный облик строителей коммунизма», и «политкорректность», и более древние учения. 

Например, в прошлом мораль допускала отношение к человеку как к товару. Брак как сделку. Убийство как наказание за неверность. Многое не изжито и теперь. Церкви изначально взяли на откуп область «общественной морали». Они беззастенчиво надзирают за жизнью ниже пояса. Выше этим организациям поднять взгляд затруднительно.  И в наше время, если кто-то из их сотрудников по недосмотру смотрит выше, его книги сжигают. Как книги Александра Меня. А его самого рубят топором. 

Однажды мораль напала на меня в виде разъяренной бабы с метлой. Мы с мужем тогда снимали сарайчик за городом. Гуляли там на природе. Я тяжело болела, проходила химиотерапию одновременно с лучевой. Силёнок было маловато. Так что пришлось прилечь на травку отдохнуть. Муж сидел рядом и задумчиво жевал травинку. Моя черепушка, прикрытая кепчонкой, покоилась на его коленях. И вдруг из ближайшего домика выскакивает баба и орёт: «Пошли вон отсюда, разлеглись, такие-сякие, а тут дети смотрят!». И как побежит на нас с метлой наперевес! Мы еле ноги унесли. Наверняка та баба до сих пор празднует победу над бесстыдниками и считает себя великой моралисткой. И уже передала свою мудрость детям.

Та баба и есть портрет «общественной морали», даже аллегория. Тупая, слепая, злобная, и в то же время комическая фигура. 

Кстати, она опять меня настигла осенью 2020-го! Моя новая книжка «Финтифля» вышла в издательском импринте «Литературное бюро Натальи Рубановой».  Событие для меня неожиданное, радостное, даже феерическое, и в каком-то смысле победа свободы слова. Но техническая платформа «Издательские Решения», где размещается страница с книгами импринта, решила отметить мою невиннейшую книжку маркером 18+. И я им написала. Почему, мол. 

Мне ответили весьма корректно:

«Здравствуйте, Наталия! Книга получила возрастной рейтинг 18+, т. к. содержит бранное слово "выблядок". С уважением, Имярек».

Ну и я со всей вежливостью поинтересовалась:

«Если я заменю слово «выблядок» на оборот "сукин сын", будет ли книге присвоен маркер 16+ вместо 18+ ? С уважением, Наталия»

Ответ пришел такой: «Чтобы книга получила рейтинг 16+, должно осуждаться употребление алкоголя. Примеры из вашего текста: “Ведь был хорошим мальчиком! Что бы ему теперь не прийти домой, не надеть пушистые носочки, не поесть селедочки с пивом, не заснуть тихонько с улыбкой на пухлых губах. А в мае уже можно ловить бабочек”; 

“В кухню вошло Горе, обнаружив в холодильнике пиво, развеселилось и громогласно запело: «Мария-картина-Мария-картина ты моя кузина из казино», — и послало ей воздушный поцелуй”;

“…Я не о глазах своих даже говорила. Но о том, как много в мире красоты и счастья. И радости. И хороших людей. И орехов с мёдом. И произведений искусства. Писем от друзей. Музыки. Танцев. Игр. Маринованных грибов. Жульенов. Шампанского”.

С уважением, Имярек».

Вот такая, не побоюсь этого слова, идиотская переписка получилась. И как же долго пришлось бедному Имяреку ковырять мой текст, чтобы выковырять эти изюминки! Какой тяжёлый и неблагодарный труд! А вот если бы я к каждому абзацу из вышеприведенных добавила слоган: «Алкоголь вредит вашему здоровью»? Например, так: «В кухню вошло Горе, обнаружив в холодильнике пиво, развеселилось и громогласно запело: “Мария-картина-Мария-картина ты моя кузина из казино!”

— Алкоголь вредит вашему здоровью, – ответила кузина-картина».

Бедный цензор, как бы он тогда выпутывался? Боюсь, будучи старательным работником, он бы сошёл с ума… 

В результате вышла книга с огромным жирным клеймом на обложке «ВНИМАНИЕ! КНИГА СОДЕРЖИТ НЕЦЕНЗУРНУЮ БРАНЬ». Одно словечко в прямой речи на 182 страницы формата А5. Это меньше, чем выпадает их на одном квадратном сантиметре столицы нашей необъятной Родины за одну минуту, не говоря уж о ее бескрайних просторах… Но клеймо стоит именно на книжке, а не на Родине.

И опять вспомнила историю. Однажды пришлось выяснять вопрос с одним чиновником.  Погибая в диких дебрях чиновничьей демагогии, отчаявшись донести до великочиновничьей головы простые аргументы, я отпустила реплику: «То что вы говорите – полный сюр»! Чиновник побагровел: «Ах, так вы меня обзываете засранцем»? 

Вот так же бывает, когда чиновники лезут в литературу. Нравственная полиция никогда не научится читать, даже если выучит все буковки. Она в литературе – как росгвардеец в посудной лавке. Или в книжной лавке. Всё тот же росгвардеец. Да ещё в полном обмундировании космонавта и с дубинкой. Сюр, одним словом. 

Моралисты, как обычно, жгут книги. Но в цифровую эпоху рукописи совсем не горят. Когда Фамусов об этом мечтал, такое было ещё возможно. А жечь слова сейчас – как пытаться застрелить солнечных зайчиков. Ну не получится у росгвардейцев, пусть возьмут все пулемёты и гранаты, промажут! Что и подтверждает радостный факт переиздания сожжённой книги «Я в Лиссабоне. Не одна» канадским издателем Алексом Минцем и посвящённый цензуре целый номер журнала «Новый Свет». 

А вот интересно: не приходило ли в административные головы замечательная идея сжечь все тиражи «451 градус по Фаренгейту» Брэдбери? Не пробовали?